По дороге домой Саша рассказывала всевозможные истории из поездки, полные как обыденных, так и красочных деталей. Она сидела на заднем сиденье, между Тарой и ее сестрой, – такая рассадка была продумана заранее. Девочка болтала о своих гастрономических и лингвистических приключениях (и злоключениях) в Китае, вручив маме в подарок изящно украшенную коробку чая. Саша рассказала о разных членах принимавшей ее семьи, а также о популярном среди городских водителей самоубийственном стиле вождения. В монастыре же, напротив, царило такое умиротворение, которого она никогда прежде не испытывала. Находиться там в окружении монахов было одновременно чудесно и волнующе.
За рулем минивэна сидел младший брат Тары. У них был план: через час после начала поездки, на полпути к дому, он должен был подать Таре сигнал, чтобы она поменяла тему разговора. Тем не менее, увидев поднятые брови брата в зеркале заднего вида, Тара оцепенела. Как вообще она могла заставить себя разрушить жизнь дочери? Как можно было сообщить, что ей пришлось вернуться домой из Китая не потому, что ее папа заболел. Ей пришлось вернуться домой, потому что ее отец их покинул. Навсегда. Его прощальное объятье в аэропорту тремя неделями ранее стало для нее последним отцовским прикосновением.
Тара не находила себе места. Как могла мать причинить своему ребенку такую боль? В тот самый момент Саша полезла в сумку и достала пергаментный свиток из монастыря с китайскими молитвами, напечатанными замысловатым шрифтом. «Я купила это для папы», – сказала она.
Тара больше не могла сдерживаться. Она вспоминала: «Я больше не могла быть матерью. Мне нужно было стать медсестрой». Вызванное горем оцепенение было временно оттеснено в сторону, когда внутри Тары щелкнул переключатель в режим медсестры. Она рассказала Саше про то, как Джею диагностировали лейкемию, про пройденную химиотерапию и жар. Тара тщательно следила за тем, чтобы говорить про Джея только в настоящем времени. Она объяснила дочери, почему они сразу обо всем ей не сообщили. «Мы не хотели тебе говорить, что он будет проходить химию, потому что хотели, чтобы ты насладилась поездкой, – объяснила она. – Мы подумали, что ты захочешь вернуться домой и увидишь лысого, тощего и ослабшего папу».
На этих своих словах Тара вдруг пожалела о том, насколько агрессивно настаивала на медицинском обследовании, когда выяснилось, что у Джея слегка заниженный уровень лейкоцитов. Именно из-за ее настойчивости на проведении биопсии костного мозга его лейкемия и была диагностирована на раннем этапе, что подарило им надежду на исцеление. Вместе с тем из-за этого муж также и оказался в адском котле медицинской помощи, которая его в конечном счете и прикончила. Если бы Тара не заставила врачей взять у него образец костного мозга, если бы диагноз был поставлен на пару недель позже, Джей мог бы быть все еще жив. Хотя задержка с диагностикой и могла дать лейкемии возможность закрепиться в его организме и чуть ли не гарантировала смерть в течение нескольких месяцев, у Саши по крайней мере была бы возможность попрощаться с отцом.
Вместе с тем, будучи опытной медсестрой, она понимала, что должна оставить собственные чувства в стороне. Простыми словами Тара объяснила Саше, как лихорадка и инфекция захлестнули ее отца, которому было все труднее дышать. Она не стала упоминать о бездействии врачей и медсестер – ей не хотелось взваливать на дочь и это. «Он боролся с инфекцией изо всех сил, – сказала она, – но… Мне очень-очень-очень жаль говорить тебе это: папа умер».
Тара помнит, что Саша отреагировала мгновенно: у нее побледнело лицо и забегали глаза. Ее дыхание участилось настолько, что казалось, она вот-вот упадет в обморок. В последовавшем за этим беспощадном молчании женщина взяла дочь за руку и соврала: «Папа совсем не страдал, – сказала она дочери. – Он просто тихо и мирно уснул».
«Я просто не могла иначе, – объяснила мне Тара. – Мне что, нужно было рассказывать ей про его медленную и мучительную смерть? Справедливо ли было во всех красках описывать ей, как было ужасно просить о помощи – снова и снова, – каждый раз получая отказ?»
Тара сказала Саше, что последние слова ее отца были о том – и это действительно было так, – как сильно он любит ее и Криса. Она рассказала дочери, как прочитала Джею ее письмо в ночь перед смертью, как красочные описания путешествия вызвали у него улыбку, как он сказал, что очень ею гордится. Девочка сжала свиток с молитвами в руках и всю оставшуюся дорогу домой вертела его из стороны в сторону – сувенир, который она никогда не сможет подарить своему отцу.
Темно-синяя парадная форма Джея с четырьмя рядами орденских лент была аккуратно разложена на кровати. Тара, тоже служившая на флоте, прекрасно знала, как должна выглядеть униформа, однако в день похорон едва держалась на ногах, не говоря уже о том, чтобы правильно разместить эполеты и знаки отличия. Голова шла кругом от одной только мысли о предстоящей церемонии. Представляя, как гроб с Джеем закроют крышкой, она невольно вспоминала, как он задыхался в больнице. И каждый раз, когда в голове прокручивались воспоминания о его муках, ее собственное горло сжималось с такой силой, что она едва не переставала дышать. Перед выходом из дома она проглотила таблетку ативана: только так можно было пережить церемонию.
«Когда из-за стенки светло-серого гроба выглянуло лицо Джея, – вспоминала Тара о том дне, – меня охватило глубокое чувство пустоты. Он лежал там, без движения, в своем форменном синем мундире ВМС США. Все еще покрытый багровыми пятнами от отчаянной борьбы за жизнь». Фраза «Покойся с миром» казалась жестокой насмешкой. Женщине потребовалось собрать все силы, чтобы держать себя в руках, когда Саша на ее глазах вложила в руки отцу свиток с китайскими молитвами.
Подошел сотрудник похоронного бюро, чтобы закрыть гроб, и Тара внезапно почувствовала, как церковь завращалась. Вот уже неделю она толком ничего не ела, и пульсирующая пустота не давала ей покоя. «Я посмотрела на Джея, – вспоминала она, – и до меня начало доходить, что в последний раз вижу его». Это осознание обрушилось на нее, и ничего вокруг не могло смягчить удар: ни любящие родные и друзья, ни сочувствующие священнослужители, ни мужественный вид сослуживцев мужа, ни даже обнадеживающее тепло ее семьи из приемного покоя.
Неконтролируемый вопль вылетел у нее из груди и отразился от купольного свода. Ноги Тары подкосились, и она вцепилась за край гроба, в котором лежал Джей. Крепкое дерево, из которого был сделан гроб, однако, удержало ее от падения. «И снова, – с горечью вспоминала она, – Джей поддержал меня в минуту слабости». В ее голове мелькнуло жуткое видение о том, как она прячет его окоченелое, багровое тело дома, чтобы он всегда был рядом с ней. Это казалось не более странным, чем все остальные детали этого кошмара. «Внезапно его смерть стала осязаемой, – сказала Тара. – Своей жестокой реальностью она не оставляла никаких сомнений. Мой лучший друг, моя любовь, отец моих детей… был мертв. Он умер из-за людей, не подозревавших, к чему в итоге приведут их решения».
Военный отряд перенес накрытый государственным флагом гроб Джея на кладбище. Когда его опустили в могилу, военнослужащие безупречно ровно сложили флаг, в то время как флотский трубач заиграл траурную мелодию. Изящно отдав честь, один из военных сделал резкий разворот и встал на колено перед Тарой. «Это было прямо как показывают в кино, – вспоминала она. Он начал свою речь со слов «От имени благодарной нации…», и Тара больше не могла сдерживаться. Мужчина все перечислял воинские заслуги Джея, однако вдова не услышала из них ни единого слова. Она прижала флаг к груди, а по щекам у нее текли слезы. Женщина оплакивала не только смерть Джея, но и многие годы жертв. Эти бесконечные военные командировки, может, и послужили благодарной нации, однако также оторвали Джея от семьи. Будучи военнообязанным, он был лишен возможности провести драгоценные ранние годы вместе с детьми. Бесконечные учения, помогавшие флоту всегда быть наготове, также заставляли Джея отсутствовать на многочисленных семейных торжествах, равно как и в обычные выходные. Это время было потеряно навсегда, и его уже никогда не вернуть.
Что говорить, когда люди спрашивают: «Что случилось?» Скрывать лишние детали, излагая более простую для восприятия историю о безжалостном раке? Или же вываливать всю запутанную, неприятную правду без прикрас даже на людей с самыми благими намерениями, не ожидающих урагана медицинских подробностей? Будучи прямолинейной медсестрой, Тара всегда была лишена склонности приукрашивать. Поэтому, когда люди спрашивали, она отвечала. Правду.
«Я не ограничивалась кратким ответом», – сказала вдова. Только вот каждый раз, когда она делилась своей историей, ей приходилось заново переживать эти мучения. «Каждый раз, когда я рассказывала, меня начинало неконтролируемо трясти, – вспоминала она. – Я чувствовала невыносимую тошноту и пронизывающий страх». Но, даже не говоря об этом, она постоянно переживала все заново. «Повторяющиеся в голове видения смерти Джея были на самом деле еще более невыносимыми, чем то, что я видела собственными глазами», – сказала Тара.
Ее злости не было предела. Она только и думала о том, чтобы отправить медперсонал за решетку за убийство Джея. «Было очевидно, что они совершили преступление, так как знали, что он умирает, ведь я постоянно предупреждала их, что ему становится хуже, – сказала она. – Они не только ничего не сделали, но и уменьшили подачу кислорода ему всего за несколько часов до того, как у него началось агональное дыхание».
Некоторые друзья предлагали подать в суд и даже дали ей контакты адвокатов, специализирующихся на делах о халатности, однако в первые дни и недели после смерти Джея она была в таком плачевном состоянии, что эта информация не отложилась в ее памяти. «Я помню, что все записала, – сказала мне Тара, – но когда позже прочитала имена и номера, то даже не смогла разобрать свой почерк».