Экене пришло в голову, что если бы она зашла в приемный покой в качестве пациента, возможно, раздраженная из-за болезни или после шестичасовой очереди, то эти врачи, которых она искренне уважала, могли бы отнестись к ней точно так же, как к тому отцу. Она могла получить некачественную медицинскую помощь.
Вместе с тем быть на стороне врачей ничуть не легче. Во время того происшествия в приемном покое Экене испытала диссонанс. Была ли она прежде всего будущим врачом, частью клинической группы, столкнувшейся с озлобленным пациентом? Или же ощущала себя афроамериканкой, ставшей свидетелем того, как белые люди сделали поспешные выводы по поводу намерений чернокожего? А что насчет того, что она была еще и женщиной, столкнувшейся с мужчиной, который считал себя вправе ставить под сомнение ее компетентность из-за пола?
Еще больше осложняла ситуацию противоречивая расстановка сил внутри коллектива. Экене была частью влиятельной группы – врачей, однако при этом, будучи лишь студентом, была совершенно бессильна. Тот отец видел в ней «одну из них», в то время как остальные врачи запросто могли относиться к студенту как к мебели. Вспоминая те напряженные ситуации, свидетелем которых я становилась за годы карьеры, – когда хирург кричал на медсестру, работник больницы сталкивался с озлобленным пациентом, ординатор отчитывал студента, – могу сказать, что вина неизменно возлагалась на другого человека.
Именно люди занимают центральное место в медицине: они болеют, они лечат. А еще люди подвержены когнитивным искажениям и стереотипам. Именно они часто приводят к врачебным ошибкам.
Даже если вышедший из себя человек в конечном счете и признает неуместность своего поведения, по какой-то причине все равно считается, что его спровоцировали: медсестра подала не тот инструмент, пациент вел себя агрессивно, студент паршиво выполнял свои обязанности. Объяснение найдется всегда.
Эго требует какого-то оправдания нашим непродуманным действиям. Эти оправдания всегда кажутся объективными, так как мы уверены, что не является расистами, сексистами или гомофобами. Мы хорошие люди, которые решили выбрать профессию, нацеленную на помощь другим людям, так ведь? Как вообще за нашими действиями может скрываться предвзятость?
«Когда поведение человека может быть истолковано как неприемлемое, – проницательно отметили исследователи Дебра Ротер и Джудит Холл в одной из своих работ, – то он особенно склонен перекладывать вину на кого-то другого» 7. Удержаться от этого людям, глубоко погруженным в больничную иерархию, – задача не из простых, однако это первый шаг на пути к победе над предвзятостью, которой так подвержена наша профессия и которая ставит под угрозу здоровье пациентов.
Борьба с предрассудками стала одним из приоритетов в современной медицине – по крайней мере из тех, о которых заявляется открыто[68]. Между тем до рядовых сотрудников достучаться пока не удалось – да и вряд ли когда-то получится, если уж говорить начистоту. Разворот линкора[69] – процесс одновременно трудоемкий и постепенный, и в момент, когда эти проблемы случаются, помочь сделать все правильно некому. К счастью или нет, борьба с предрассудками главным образом ложится на плечи отдельных работников.
Конечно, отдельным людям не под силу искоренить все болезни общества, однако в данный момент мы все равно можем «разыскивать такие истории». Что, например, мешало старшему ординатору из приемного покоя, столкнувшись с разгневанным отцом, попросту спросить: «Что с вашим ребенком?» Это вряд ли помогло бы забыть о долгих часах томительного ожидания и уж точно бы не компенсировало столетия узаконенного расизма, однако по крайней мере помогло бы снизить градус напряжения, а вместе с ним и риск совершить врачебную ошибку. «Взрывную» ситуацию можно было бы превратить в спокойную. И если бы врач внимательно выслушала его ответы, то были бы все шансы, чтобы случившееся стало положительным опытом для всех участников конфликта.
Несмотря на все технологические новшества, человек продолжает занимать в медицине центральное место: именно люди болеют и оказывают медицинскую помощь. Мы склонны к стереотипам и предрассудкам – без этого никак, – однако также умеем говорить и слушать. Разумеется, никогда не удастся довести до совершенства взаимодействие с другими людьми или оказываемую медицинскую помощь. Насколько бы мы ни были полны решимости стать справедливыми и добросовестными со всеми без исключения, нам определенно не всегда это будет удаваться. Тем не менее если мы будем прилагать усилия, чтобы выслушать пациентов, то как минимум сможем заглянуть в жизнь одного из наших собратьев, несовершенных людей, и попытаться оказать наилучшую возможную медицинскую помощь. Может, и не удастся встать на место другого человека, однако точно будет под силу присесть рядом и проследить за его взглядом. Можно приподняться немного больше обычного и попытаться разглядеть то, что он видит. Вероятно, это и не самый высокотехнологичный способ, однако это запросто может оказаться наиболее эффективным средством для устранения укоренившихся предрассудков, которые ставят под угрозу безопасность пациентов.
Вспоминая случай Джея, я спрашиваю себя, как все могло бы сложиться, если бы кто-то из обслуживавших его медиков остановился и присел рядом с Тарой, чтобы проследить за ее взглядом и попытаться рассмотреть то, что видит она. Даже если бы результат остался прежним (хотя он и мог измениться), этот небольшой поступок мог предотвратить судебный иск. На деле же никто даже не попытался понять, о чем твердит Тара, и ее слова – слова женщины, да еще и «просто какой-то медсестры» – по сути, проигнорировали. Оставаться неуслышанными – привычное дело для многих людей в группах, которые на протяжении истории постоянно подвергались дискриминации.
Может, судебный иск поможет сделать так, чтобы вас услышали.
11Увидимся в суде
Идея о правовой компенсации за врачебные ошибки насчитывает почти четыре тысячи лет – она уходит корнями в вавилонский кодекс Хаммурапи. Это был свод строгих правил – во всяком случае, если пациент был состоятельным человеком: «Если хирург оперирует вельможу бронзовым ланцетом[70] и тот в результате умирает, то врачу следует отрубить руки» 1. В наши дни хирурги, определенно, могут вздохнуть спокойно, так как современные наказания за халатность сосредоточены вокруг финансовой компенсации, а не четвертования и пыток, однако вавилонский царь заложил идею о том, что врачи несут ответственность, когда медицинская помощь причиняет вред пациенту. Кроме того, Хаммурапи разработал основы судебного процесса: судейская коллегия рассматривала дело, свидетели давали показания под присягой, решения выносились в письменном виде, и предоставлялась возможность их обжаловать (перед самим царем, разумеется).
Первое дело о врачебной халатности в США датируется 1794 годом, однако оно строилось на нарушении контрактных обязательств, а не на медицинском проступке. Врач дал обещание «искусно» провести операцию и явно его не выполнил, так как пациентка скончалась. Ее муж через суд потребовал возместить ущерб за нарушение контракта и победил. Прошло еще полвека, прежде чем появилось понятие «стандартов медицинской помощи», устанавливающих критерии того, какой она должна быть. Так как эти стандарты нужно было кому-то установить, в 1847 году была создана Американская медицинская ассоциация.
КОММЕНТАРИЙ ЮРИСТА РФ
Примером первого дела о врачебной халатности в России может служить умерщвление лекаря Леона, который лечил больного сына великого князя Иоанна III, но не смог его спасти от смерти. В 1686 году в одном из царских указов лекари предупреждались: «буде из них кто нарочно или не нарочно кого уморят, а про то сыщется, им быть казненными смертью».
Для доказательства факта врачебной халатности в современной правовой системе необходимо наличие четырех критериев.
1. Реальные взаимоотношения между врачом и пациентом (то есть нельзя подать в суд на любого медика – это должен быть именно тот, кто оказывал вам медицинскую помощь).
2. Врач не придерживался стандартов оказания медицинской помощи.
3. Ненадлежащая медицинская помощь действительно причинила пациенту вред.
4. Причиненный вред привел к существенному ущербу для здоровья.
КОММЕНТАРИЙ ЮРИСТА РФ
В России необходимо доказать наличие вреда, причинно-следственной связи между совершенными действиями (бездействием) медицинского персонала и наступившими последствиями, то есть сам факт совершенной врачебной ошибки. В целом критерии похожи.
Второй и третий пункты составляют основу большинства дел о врачебной халатности. Адвокаты должны доказать не только то, что врач не оказал наилучшую возможную медицинскую помощь, но и то, что его халатность действительно причинила пациенту вред. На практике, чтобы с этим разобраться, могут потребоваться годы расследований, прежде чем судебное разбирательство вообще можно будет начать. Адвокаты обеих сторон должны официально опросить врача, пациента, свидетелей-экспертов – происходит так называемый процесс сбора показаний, – чтобы установить, был ли нарушен стандарт оказания медицинской помощи и действительно ли врач своими действиями причинил вред больному.
Этот процесс требует огромных расходов: нужны деньги на юристов, свидетелей-специалистов, исследователей, независимых экспертов, судебных секретарей и операторов для съемки процесса дачи показаний. В общей сложности могут быть потрачены сотни тысяч долларов еще до того, как кто-либо переступит порог суда. По этой причине адвокаты, специализирующиеся на делах о халатности, берутся далеко не за каждое дело.
КОММЕНТАРИЙ ЮРИСТА РФ