По правде говоря, мне не выпало возможности поговорить с доктором Мюллер, поэтому я так и не узнала ее точку зрения. В медицине – как и в жизни – всегда встречаются нюансы, которые с первого взгляда можно не заметить. Нейтропеническая лихорадка, безусловно, вписывается в рамки того, с чем приходится иметь дело гематологу, однако, вполне возможно, в данном случае имели место какие-то неизвестные мне клинические элементы, подтолкнувшие врача к другим умозаключениям. Возможно, всему виной стала ее личная неприязнь к Таре (как бы нам ни хотелось верить в полную беспристрастность медицинского персонала, на деле это, конечно же, не так). Как бы то ни было, доктор Мюллер не стала брать на себя ответственность ни за оценку состояния Джея, ни за проведение анализов, ни за необходимое ему лечение.
Доктор Питерсон был консультантом, поэтому не нес первостепенной ответственности за случай Джея. Тем не менее даже консультант должен брать под свой контроль ту часть медицинской помощи, которая находится в сфере его компетенции. Опять-таки, я не беседовала с доктором Питерсоном лично, так что не могу знать его мыслей, однако у меня сложилось впечатление, что он уклонился от обязанностей, ограничив консультативные услуги лишь оценкой состояния легких Джея, не подключив все свои знания по лечению критических состояний.
Старшая медсестра отделения, может, и не несла такой же ответственности по закону, как лечащий врач, однако этот человек также должен брать происходящее под свой контроль. Если пациент по какой бы то ни было причине не получает надлежащую медицинскую помощь, то старшая медсестра должна вмешаться и настоять на том, чтобы она была оказана.
КОММЕНТАРИЙ ЮРИСТА РФ
В РФ медицинская сестра строго выполняет манипуляции, предписанные врачом. Тем не менее оставить пациента без помощи не имеет права ни один медработник.
А если обстоятельства делают это неудобным или трудновыполнимым, то всегда есть, к кому обратиться за помощью. Подобно своим коллегам-врачам, Констанс, казалось, также отстранилась. Я не знаю, как она рассматривала происходящее в тот момент, однако со стороны складывается впечатление, что она не стала брать на себя ответственность за ситуацию или пациента. К ее чести, однако, стоит отметить, что она пришла на встречу с Тарой и выразила искреннее раскаяние. Она была единственным ухаживавшим за ее мужем медиком, который это сделал.
После смерти Джея было проведено вскрытие. Патологоанатом обнаружил обширные колонии МРЗС, распространившиеся по всему организму, а также вызванные сепсисом тромбозы и кровоизлияния – так называемый ДВС-синдром (синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания). В качестве официальной причины кончины в свидетельстве о смерти была указана остановка сердца на фоне сепсиса.
Хотя диагностика и лечение сепсиса и связаны с большими трудностями, это в целом довольно понятные навыки, которым можно научиться. Гораздо сложнее научить брать на себя ответственность и контроль над ситуацией. Эти понятия – «ответственность» и «контроль» – могут быть перечислены среди основных принципов работы больницы в рекламных брошюрах, однако привить их возможно, лишь подавая соответствующий пример. Когда по коридорам учреждения ходит достаточно примеров для подражания, эти ценности становятся частью уклада и усваиваются новичками без развешанных на стенах вдохновляющих плакатов. Это одна из тех редких вещей в медицине, заразности которой мы только радуемся. К сожалению, отсутствие ответственности и желания брать ситуацию под контроль – как показывает случай Джея – также заразны.
Из всех пережитых Тарой эмоций (помимо скорби) одна за прошедшее время так и не утратила своей остроты – речь идет о чувстве разочарования. Женщина потеряла веру в коллег-медиков. Для человека, который так гордился своей профессией, это разочарование было – и остается – очень глубоким.
«Как же так вышло, что никто не помог Джею? – не переставала недоумевать она. – Ни одна из медсестер не сказала: „Эй, этот парень долго не протянет”? Ни одна младшая медсестра не удосужилась просто взять и посчитать, сколько раз в минуту он вдыхает, вместо того чтобы бездумно записать число 20? Ни один онколог не отменил рекомендацию пульмонолога о введении морфия для облегчения затрудненного дыхания вместо его перевода в отделение интенсивной терапии? В общей сложности в тот день в ситуацию могло вмешаться довольно много людей: два врача, два старших ординатора-гематолога, одна старшая, две младших и четыре обычных медсестры. У меня сердце начинает болеть от одной только мысли об этом».
Вместе с тем Тара также задается вопросом, действительно ли одна решившая не мириться с происходящим медсестра могла как-то повлиять на ситуацию. Укоренившаяся в медицине иерархия запросто могла бы заглушить этот одинокий голос. Почувствовала бы эта медсестра право вызвать «экстренную бригаду» наперекор лечащему врачу? А если бы они примчались в палату Джея, не мог ли уже находившийся там пульмонолог отправить их обратно?
История Джея привлекла мое внимание именно потому, что его жена была медсестрой. Врачебные ошибки опустошают любых пациентов и членов их семей, однако мне было особенно интересно поговорить с кем-то со стороны пациента, кто сам по профессии медик. Одной из причин было мое желание уравновесить баланс сил. Для многих пациентов и их родных, столкнувшихся с врачебной ошибкой, недостаток знаний может стать непреодолимым препятствием. Член семьи, свободно ориентирующийся в таких понятиях, как нейтропения, гиперкалиемия, ОТКМ, трисомия и МРЗС, может помочь его устранить.
Второй же, и, пожалуй, более важной, причиной стало мое желание изучить опыт столкновения с врачебной ошибкой человека, который на собственном опыте знает, как устроена современная медицина и каково работать в системе здравоохранения. У людей, не имеющих никакого отношения к медицине, зачастую складывается впечатление, что, попадая в больницу, они все равно что ступают на борт самолета. Заглянув в кабину пилота, мы видим головокружительное количество кнопок и рычагов, однако тут же унимаем едва появившуюся тревогу мыслью о том, что каждый пилот в точности знает, для чего нужны все эти элементы управления. Все можно свести к чек-листу. Количество кнопок и рычагов в этой кабине, может, и кажется ужасающе большим, однако их все равно конечное число.
Многие далекие от медицины люди полагают, что больница представляет собой такую же безотказно работающую машину. Вместе с тем те, кто знаком с медициной не понаслышке, знают, что на деле все совершенно не так. Количество переменных – особенно с критически больными пациентами – зашкаливает, а число их перестановок и различных взаимодействий между собой и того больше. Эти переменные включают в себя не только все возможные проблемы с любым из органов, но и огромное количество людей, участвующих в процессе лечения: врачей, физиотерапевтов, интернов, младших и старших медсестер, лаборантов, студентов-медиков. А также всех людей, которые сменяют друг друга на этих ролях, так как каждая из них должна кем-то выполняться 24 часа в сутки, семь дней в неделю.
Тем из нас, кто знаком с системой здравоохранения изнутри, работа в больнице больше напоминает цирковое жонглирование тарелками. Мы постоянно остро ощущаем возможность допустить ошибку и поражаемся, что на землю не падает еще больше тарелок. Таким образом, мне было любопытно поговорить с кем-то, кто это все прекрасно понимает.
Тара этим двум критериям отвечала. Она была трезвомыслящим реалистом, прекрасно осознающим ограниченность медицины и лишенным каких-либо ложных ожиданий. Благодаря ее стремительно работающему уму было легко копаться вместе с ней в грудах мелких клинических деталей.
Между тем имел место и третий аспект, который я изначально во внимание не принимала: влияние пережитой врачебной ошибки на отношения медика к своей собственной профессии и к самому себе как к ее представителю. Я ожидала некоторого разочарования, даже гнева, однако не придавала особого значения глубине и полноте этих эмоций. Оглядываясь назад, понимаю, что должна была это учесть, поскольку знаю, как сильно такие травмы меняют самовосприятие человека. Для многих врачей и медсестер медицина – это не просто профессия, а основа самоопределения. В каких-то других сферах деятельности можно услышать: «Раньше я работал в банке, а теперь занимаюсь розничной торговлей», однако вы никогда не услышите, чтобы кто-то сказал: «Раньше я был врачом» или «Когда-то я была медсестрой». Эти профессии определяют не только род занятий, но и саму сущность человека. Вышедшая на пенсию медсестра никогда не перестанет ею быть – ни в собственных глазах, ни в глазах общества. Врач на пенсии может сказать, что он больше не практикует, однако в жизни не скажет, что он больше не медик. Таким образом, реакция Тары нисколько не должна была меня удивить.
Единственным словом, которое она смогла подобрать, чтобы описать случившееся, было «предательство». «Я чувствую себя преданной, – писала она мне, – настолько же глубоко, как, могу себе представить, люди, растленные священниками. Я доверяла системе здравоохранения подобно тому, как набожные католики верят в католическую церковь. Верила, что врачи, составлявшие план оказания помощи Джею, были бескорыстными и придерживались клятвы „не навреди”, подобно тому, как священники дают обет быть благочестивыми, целомудренными и покорными. Благодаря своей медицинской профессии я чувствовала себя ближе к Богу. У меня была огромная вера в работу, которую я делала, и в людей, которые работали бок о бок со мной».
Работа в больнице порой напоминает цирковое жонглирование тарелками.
«Младшие сотрудники прежде всего, – продолжала Тара, – должны были быть моими профессиональными братьями и сестрами. Мне казалось, мы одинаково понимали, каково приходится пациентам в самые тяжелые и страшные моменты в их жизни. Мы разделяли веру – разделяли же?