Их супружеские отношения переросли в неприязнь. Фриц каждую ночь на несколько часов оставался в спальне Хеди, и ей начинало казаться, что она терпит его присутствие лишь в ожидании каких-нибудь вылазок. Но со временем осознала, что не может покинуть дом без сопровождения мужа или его охранников. Хеди оказалась в ловушке.
Сначала Фриц пытался как-то оправдаться, но мало-помалу его аргументы превратились в приказы, которые в свою очередь привели к запрету любых контактов с внешним миром. Муж просматривал письма, которые Хеди писала родителям. Она не могла никому позвонить без его согласия. Ее страсть к нему угасала по мере усиления изоляции. В душе Хеди росла тоска, которая начала принимать чудовищную форму.
– Фриц, дорогой, пожалуй, мне стоит возобновить учебу в университете, это пошло бы на пользу нам обоим.
– Зачем тебе учиться? Хеди, у тебя же есть все, чего только может пожелать женщина.
Она была опустошена все более угнетающей изоляцией, а ее сексуальная жизнь ограничивалась Фрицем – и угасала. Подавленные желания кружились в ее сознании, а страсть, которая так их объединяла, испарялась. Она поглядывала на слуг, зная, что не сможет ничего сделать. В частности, она присматривалась к Франку, одному из телохранителей в зáмке.
Когда Фриц отбыл в Аргентину, Хеди начала избегать почти постоянного сопровождения Греты. Охранники, назначенные мужем, следили за каждым сектором замка, превращенного в запечатанную крепость. Спальня и ванная комната Хеди были забраны решетками. Скука терзала Хеди, которая отчаянно искала разные способы убить время. Своих родителей она могла видеть лишь изредка, всегда в охраняемой гостиной и в присутствии своей помощницы.
Хеди вошла в библиотеку и начала изучать стенные полки, заполненные книгами. Нашла несколько романов и кое-какие научные труды. В ее присутствии Грета вышивала гобелен; она напоминала персонаж какого-то фильма, постоянно носила длинные серые или синие юбки, а свои седые волосы убирала в пучок. Ее почти невыразительное лицо всегда было умытым и бесцветным. У Греты была неслышная походка – эту привычку она, будучи сиротой, унаследовала от времен, проведенных в немецком монастыре. Поведение Греты было таким же жестким, как и ее обычная поза.
Она постоянно следила за Хеди молча, хотя, казалось, отводила свой суровый взгляд, когда та принимала ванну в ее присутствии. Хеди мягко говорила Грете, что ей не стоит преследовать ее двадцать четыре часа в сутки, намекала, что ей необходимо уединение и что кто-нибудь из агентов Фрица может иногда брать на себя задачу ее сопровождения в прогулках по окрестностям замка.
В тот день Хеди удалось выйти в сад на прогулку без Греты. Солнечные лучи ласкали лицо; Франк следовал за ней на расстоянии нескольких метров. Парк был красиво благоустроен, и замок с такого расстояния выглядел великолепно, но он служил ей тюрьмой. Река расширялась, пересекая территорию парка, и напоминала здесь озеро. Охранников на этом участке не было, и только старая лодка покачивалась у причала. В стороне возвышалась деревянная хижина, в которой хранились паруса и разные пожитки, туда никто никогда не заходил.
Хеди открыла дверь и вошла, предчувствуя неизбежное. Свет, проникавший сквозь щели в стенках, обеспечивал тусклый полумрак. Франк заглянул в хижину, чтобы не упустить Хеди из виду; она схватила его за руку и страстно поцеловала, крепко взяв за волосы. Хеди прижалась к нему всем своим телом, и ее руки тут же оказались в желанном месте. Она почувствовала его эрекцию, но молодой человек был ошеломлен и неподвижен. Тронув его член, она тихо пробормотала:
– Не бойся, насладись мной…
И Франк сдался. Он приподнял ее юбку, чтобы погладить желанные бедра, такие упругие, мягкие, чувственные и дьявольски красивые. Когда он стянул с нее одежду, ее пышные груди потребовали его поцелуев, и он отчаянно погрузился в них. Одно только созерцание ее спины вызвало у него желание немедленно овладеть ею. Страсть уложила их на парусину, тела соединились и обмякли, пока рука Хеди снова не начала свою экскурсию по его телу.
Их встречи повторялись при каждом удобном случае. Франк превратился в молчаливого юношу, внимательного к желаниям Хеди. За пределами хижины у реки она не проявляла к нему ни малейшего интереса. Хеди начала обдумывать план возможного использования Франка – он может стать ключом к ее побегу из этой тюрьмы.
Она заметила, что Грета начала бросать на нее укоризненные взгляды, когда она возвращалась с прогулок в парке. Однажды днем Хеди взяла ее за руку и нежно погладила; женщина покраснела, и ее губы задрожали.
– Грета, прояви понимание и сострадание, – сказала она ей.
Фриц вернулся так же неожиданно, как и уехал. В тот же день, запершись в своем кабинете, он куда-то звонил и общался по радиосвязи. Вечером они молча поужинали.
На рассвете следующего дня Хеди услышала незнакомые голоса и раздвинула шторы, чтобы взглянуть, что происходит в саду, поскольку суета была довольно необычной. В сопровождении Лукаса там расхаживала пара полицейских.
Грета, войдя в спальню, доложила: Франка нашли мертвым рядом с хижиной у пристани. Судя по всему, он умер от остановки сердца.
14
Всякий человек – порождение эпохи, в которую он живет.
Берлин, август 1936 г.
Улицы немецкой столицы не были похожи на те, которые она знала прежде. Военные автомашины пересекались с патрулями СС и гестапо, которые маршировали в черных мундирах и начищенных до блеска сапогах. Отряды молодежи из гитлерюгенда шагали по городу идеально стройными рядами. На многих зданиях висели большие красные флаги с черной свастикой в белом круге. Лимузин Фрица и Хеди пересек мост через реку Шпрее, Музейный остров и канал. Университет имени Гумбольдта напротив памятника Фридриху Великому обозначал въезд на проспект Унтер-ден-Линден, ведущий к Бранденбургским воротам, увенчанным скульптурой орла с распростертыми крыльями, держащего в когтях нацистский символ, – и так на каждой площади, общественном здании или памятнике Берлина.
Миновав Тиргартен, их автомобиль углубился в один из районов среднего класса, и Хеди увидела, как целые семьи загоняют в грузовики. Водитель объяснил, что это евреи-переселенцы, которых отправляют в трудовые лагеря. Он умолчал о насилии, которое применяли солдаты и о том, как они выбрасывают мебель и пожитки из окон домов, а лишь добавил, что гости не должны были видеть подобные сцены или, по крайней мере, не в эти дни.
По мере приближения к Олимпийскому стадиону громкие крики толпы усиливались. Дирижабль «Гинденбург» бесшумно пролетел над трибунами.
На стадионе их проводили в зал для официальных лиц, который находился в задней части президентской ложи. Широкие панорамные окна с драпировками холодного цвета позволяли видеть серое небо, казавшееся отсюда ярким, даже ослепительным. Стены украшали флаги и гербы со свастикой; повсюду были продуманно расставлены круглые столы с белыми скатертями, официанты подавали шампанское и бутерброды. Хеди почувствовала озноб, ведь она понимала: пусть даже они с мужем получили специальное приглашение, их не считают здесь желанными гостями. Ее охватил страх, и она сжала руку Фрица.
Сто тысяч душ приветствовали своего вождя, когда Гитлер триумфально вступил на трибуну и занял главное место. Рядом были Гиммлер, Роммель и другие генералы, которых Хеди не узнала. Министр пропаганды Йозеф Геббельс сидел за одним из столиков в зале в сопровождении группы журналистов. Было заметно, что он не обращается к конкретному человеку, а словно бы говорит в пустое пространство, при этом взгляд его был прикован к легкоатлетической дорожке. Монотонным голосом, с безразличным выражением лица он отпускал замечания, которые переводчики пересказывали иностранным репортерам. Казалось, никто не удостоился его взгляда. Геббельс занимался планированием Международных Олимпийских игр, которые должны были продемонстрировать превосходство арийской расы. Повсюду стояли кинокамеры, а вокруг гигантской спортивной арены развевались нацистские флаги.
Хеди сопровождала Фрица, когда он здоровался с разными деятелями. Она не обращала особого внимания на то, кто они, и не читала визитные карточки, приколотые у некоторых на пиджаках. Она как будто задыхалась в этой враждебной среде и чувствовала на себе не восхищенные взгляды, а осуждение, порицание, ненависть.
Это был последний день состязаний. Немецкий легкоатлет Луц Лонг получил строгий нагоняй за то, что уступил в прыжках в длину афроамериканцу Джесси Оуэнсу, который, к огорчению нацистов, уже завоевал три золотые медали и побил несколько мировых рекордов. Перед началом эстафеты немцы оказали давление на делегации разных стран, чтобы в состав их команд не вошел ни один спортсмен-еврей, поэтому американцы не включили двух своих лучших бегунов. Однако все пошло не так; одного из них заменил Оуэнс, который выиграл на этом соревновании свою четвертую медаль. Хеди видела, как недовольный Гитлер удалился в сопровождении своих приспешников. Под девизом «Спорт и политика не должны смешиваться» иностранные делегации закрывали глаза на бесчисленные проявления дискриминации и несправедливости в спорте.
В очередной раз страх и ксенофобия шли рука об руку во всем мире.
Фриц обсуждал с немецким министром Альбертом Шпеером подробности поставок оружия, когда вдруг заметил явное раздражение своей жены. Он ничего не сказал ей, так как тоже чувствовал гнетущую атмосферу, царившую на стадионе.
К ним подошел маршал Герман Геринг. Этот тучный громогласный мужчина обратился непосредственно к Фрицу:
– Сегодня вы не можете пожаловаться, герр Мандль: все плакаты, запрещающие присутствие евреев в общественных местах, сняты по меньшей мере на эти две недели.
Это был прямой намек на его отца и Хеди. Фриц холодно взглянул на Геринга и, не ответив ему, продолжил разговор со Шпеером. А этот личный архитектор Гитлера пригласил их сесть с ним за один столик, но Фриц отклонил предложение. Сев в машину, он велел шоферу отвезти их в отель. На следующее утро у него была намечена пара важных встреч.