Фриц наращивал свои инвестиции в Аргентине не только потому, что они приносили ему большие доходы. С 1933 года расовая политика Гитлера нагнеталась в геометрической прогрессии, и третирование Фрица Геббельсом усилилось. Фриц уже чувствовал затылком дыхание этого хромого и взъерошенного человека с гнусными намерениями. А генерал Геринг задавал слишком много вопросов о заводе Фрица и добывал сведения о производстве. Политика Гитлера должна была привести к катастрофе, уже казавшейся неизбежной, и Фриц хотел обеспечить себе достаточно далекое безопасное место, чтобы укрыться в случае необходимости. Лимузин остановился в Розенхайме, где несколько друзей из банков должны были помочь совершать транзакции.
Мюнхен, как всегда, выглядел опрятным и организованным. Сверху они увидели квадратную сеть оранжевых и охристых крыш; в центре города выделялся кафедральный собор с двумя зеленовато-ржавыми куполами. Приехавшие направились в мэрию, где работали правительственные учреждения. Ожидание, как обычно, стало долгим. С охраной Фрица туда не впустили, телохранителям пришлось остаться снаружи. Фрицу пришлось еще и поторговаться с немецкими офицерами, чтобы вразумить их: присутствие Людвига на этой встрече просто необходимо.
Дожидаясь встречи, они разглядывали в окно площадь, на которой находился отель «Фюрстенфельдер», где зародилась нацистская партия, неподалеку от пивной «Хофбройхаус», в которой Гитлер произнес несколько своих речей. Оба места стали знаменитыми, поэтому улицу переименовали в Гитлерштрассе. Из этой самой мэрии фюрер и его приближенные организовали сожжение книг на площади Университета имени Гумбольдта, и устроили выставку «дегенеративного искусства», прежде чем уничтожить произведения, якобы пагубные для арийских принципов.
На Мюнхен уже опускался вечер, когда лейтенант СС велел им следовать за ним. Вместе они вышли из здания через черный ход, и их пригласили сесть в «Фольксваген», который ждал с работающим двигателем. Фриц нащупал пистолет за поясом, вспомнив, что его охрана осталась на другой стороне площади. После короткой поездки они прибыли в Дом германского искусства. Здание впечатляло: прямые, строгие очертания, огромный вход, обрамленный более чем двадцатью колоннами, поддерживающими карниз тройной высоты. Произведение нацистского архитектора Пауля Людвига Трооста было последним в серии, с помощью которой Гитлер стремился навязать Германии национал-социалистический стиль, призванный внушать гордость, страсть к величию и страх перед властью. Именно здесь он разместил мюнхенские офисы нацистской партии.
После того как у Фрица отобрали оружие, и закончилось еще одно утомительное ожидание, они вошли в широкий зал. Толстые драпировки, картины на стенах, полированный гранитный пол и огромный нацистский флаг на заднем плане контрастировали с внешним видом того унылого помещения, где Фриц впервые встретился с Гитлером.
Он участвовал в нескольких совещаниях и общественных мероприятиях, где присутствовал фюрер, и познакомился с несколькими его верными и жалкими последователями. Фриц считал их посредственными бюрократами, обладающими той долей власти, которую выделял им этот человечек.
Лагерь для военнопленных Дахау был темой разговора немецких офицеров, когда гости приближались к столу заседаний. Фриц так и не узнал, обсуждались ли некоторые вопросы по чистой случайности, когда он вошел, или это было частью предназначавшегося ему послания. Он хорошо знал, что в Дахау, к северо-западу от города, на самом деле функционировал концентрационный лагерь, в который ссылали политических заключенных, а недавно выяснил, что цыган, евреев, инвалидов и гомосексуалистов отправляли туда, чтобы они никогда не смогли его покинуть.
Фриц сел рядом с архитектором Альбертом Шпеером, новым министром вооружений; тройку хозяев дополняли министр финансов Лутц фон Крозиг и министр экономики Яльмар Шахт. Фриц сознавал, что внушает уважение и страх, и понимал, что даже если он окажется среди офицеров-преступников, они не станут плохо обращаться с ним или оскорблять. К тому же в отличие от иных встреч, на которых его усаживали по другую сторону стола, Фрица и Людвига на этот раз пригласили занять места рядом с троицей. Они должны были усердно поработать.
Прошла уже половина отведенного для совещания времени, когда офицеры вдруг вскочили и щелкнули каблуками, что предшествовало классическому немецкому приветствию. Появились Гитлер и Геббельс. Министр пропаганды не привык здороваться, его ледяной взгляд застыл на лице, не выражавшем никаких чувств, когда он хромал за своим вождем. Оба были в темной военной форме, с нацистской повязкой на рукаве, и Гитлер едва поднял руку, чтобы ответить на приветствие присутствующих.
Фриц вручил фюреру запечатанный конверт, сказав, что это личный подарок. Любопытство подвигло Гитлера немедленно вскрыть его. Он обнаружил там две катушки кинопленки; на одной была надпись «Лоэнгрин», название его любимой оперы Рихарда Вагнера, киноленту которой чрезвычайно трудно было добыть. Другая, без надписи, – порнографический фильм, одна из слабостей нацистского лидера. Мандль заметил, как на его лице нарисовалась улыбка.
Гитлер заговорил с ним с энтузиазмом: немецкая экономика восстанавливается, а его политика индустриализации и жесткой дисциплины уже дает первые плоды; при его правлении нет места требованиям профсоюзов или кого-то еще. Экспроприация собственности заключенных и депортированных тоже способствует оздоровлению немецкой государственной казны. Кроме того, он ведет переговоры об аннексии Австрии, своей родины, и Чехословакии – обеих под предлогом, что этого требует большинство населения Германии, поскольку оно считает своих австрийских соотечественников арийцами. Присоединение этих территорий к Третьему рейху может случиться в любой момент.
Переговоры были скорее проверкой реакции западных держав, которые покорно уступали прихотям Гитлера. Он хотел также расширения за счет части Венгрии и Польши согласно тому, что называл жизненным пространством для территориальных нужд Германии. Это не только обеспечило бы Гитлеру финансовый доход, ведь он, помимо прочего, прибрал бы к рукам казну и имущество этих стран, но и предоставило бы инфраструктуру для военной промышленности, которая была очень хорошо развита в чешском регионе.
– Вот тут-то вы и вмешаетесь, Фриц. Мы хотим, чтобы вы внесли свой вклад в организацию производства оружия на территориях, которые мы аннексируем.
– При некоторой материально-технической поддержке я мог бы помочь вам, мой фюрер.
– Нам также нужны ваши связи в Аргентине. У нас есть план разместить там в ближайшие годы более четырехсот предприятий. Меня проинформировали, что у вас хорошие контакты в этом регионе, особенно с подполковником Хуаном Пероном, другом Муссолини. У молодого Перона большое будущее в Южной Америке, мы должны распространить братские связи до далеких горизонтов.
Мандль знал, что аргентинское правительство симпатизирует Гитлеру и что Перон, остававшийся военным атташе в своем посольстве в Риме, – поклонник Муссолини и прусских армий. Для перемещения своих фондов фюреру требовались страны, называвшие себя нейтральными, такие как Швейцария. Людвиг изложил стратегию, в соответствии с которой банковские переводы не должны были вызывать подозрений. Они согласовали встречи и общение с подчиненными, а также распределили сферы деятельности.
Фриц Мандль вел себя непринужденно и вызывал уважение. Отношения с нацистами пока что были взаимовыгодными.
17
Жить нужно, глядя вперед, но понять жизнь можно, только оглянувшись назад.
Зальцбург, январь 1938 г.
Вечеринки в замке Мандлей часто сменяли одна другую. В тот вечер вальсы уступали место разговорам о Фрейде и Юнге, бизнесе и политике, икре и шампанском. Фриц заранее извещал Хеди о дате каждого мероприятия и о требованиях к нему. Ей надлежало заботиться о подготовке, умело руководить слугами, самой при этом выглядеть красиво, непринужденно и участвовать в беседах с гостями, но только в присутствии мужа. Она не должна была общаться с ними, когда его не было поблизости.
Фриц по-прежнему окружал Хеди роскошью, но ее уныние и апатия росли с каждым днем. Она утратила остатки энтузиазма и чувствовала себя полезным трофеем, который выставляют напоказ; лишь учеба и тетради с записями поддерживали у Хеди необходимое здравомыслие, чтобы выдерживать заточение, тоску – и спасаться от пустоты, подбиравшейся к ее душе.
Пылкие ночи перестали быть таковыми для Хеди. Фриц был опытным любовником, а она – женщиной страстной, но роскошная тюрьма, в которую ее заключили, стерла удовольствие от их отношений. К тому же Фриц продолжал ухаживать за другими женщинами, что превратилось в своего рода зрелище – можно было наблюдать, как он покоряет дам и как многие отвечают ему взаимностью. Хеди была знакома с несколькими любовницами своего мужа, и некоторые из них были приглашены в тот вечер. Она старалась держать себя в руках и не подавать вида; иногда ей снилось, что она – в другой жизни, и Хеди каждый день строила планы, как выбраться из этой золотой клетки.
Из библиотеки донеслись крики, отвлекшие Хеди от посторонних мыслей. Направившись к библиотеке, она увидела выходящего оттуда Геббельса с покрасневшим, искаженным лицом. Он удалялся так быстро, как позволяли ему хромота и потрясение, затем сел в машину и быстро уехал. Его прогнал Гитлер. Геббельс присутствовал на встрече вместе со своей любовницей, актрисой Лидой Бааровой, в которую, как говорили, был безумно влюблен. А фюрер не собирался мириться с этим: у его министра была семья, которую нацистская пропаганда превозносила как образцовую арийскую ячейку общества.
Хеди с трудом переносила присутствие немецкого вождя и его спутников, ее тревожили их разговоры о намерениях аннексировать Австрию. Она думала о своих родителях и вспоминала, что Фриц остался глух к ее просьбам. «С ними ничего не случится, просто сейчас трудные времена, надо думать о ближайшем будущем. Кроме того, твои родители стали христианами», – говорил он.