– Я даже сестре подгадила, – выдала я.
– А Анастасия Сергеевна тут при чём?
– Я сделала ей больно, – отвечала я, будто бы гордилась тем, что натворила. – Переспала с парнем, который нравился ей в универе.
В ответ он промолчал, но брови сошлись на переносице.
– И вообще, я всем только неприятности приношу. Настя говорит, что с такой истеричкой и дурой страшно связываться.
Никита ничего не ответил, продолжая тянуть меня за собой и высматривая что-то впереди.
– Ты понял? Я дура.
Ни звука в ответ.
– И истеричка. Понятно? Тебе говорят!
– Это я уже понял, Вик, – отмахнулся он. – Кажется, мы поворот пропустили. Надо вернуться чуть назад.
– Астахов, зачем я вам? Я ненормальная, бедная, несимпатичная, вот вырядилась, как клоун…
– А? – словно не слушая меня, отозвался парень. – Теперь дошло.
И тут замолчала я, потому что поняла, что выдала себя по полной.
– То есть я хотела сказать…
– Всё, пришли, – прерывая мои объяснения, сказал Никита. – Тут самые лучшие гамбургеры и пицца. Ты что больше любишь?
– Суши, – из вредности ответила я.
– Суши вроде тоже есть. Сейчас такие рестораны, что даже если он называется «итальянский», то в меню есть всё – от суши до шашлыка.
И он так мило улыбнулся, что все мои попытки заставить его понять, что я не тот человек, ради которого стоит делать ставки и тратиться на театры и рестораны, провалились абсолютно и полностью.
Никита привёл меня в очень уютное место с низкими окнами, плетёными люстрами, мягкими креслами и круглыми столиками, где возле каждого стояли полки с книгами, которые можно было взять почитать.
– Читал Моэма? – спросила я, когда мы сняли верхнюю одежду и заняли места за столом. Я вытянула книгу с серым корешком с полки и перелистнула несколько страниц.
– Тоже измена, как в спектакле, – вздохнул он негромко.
– Только здесь героиня в итоге поняла, что была тупой стервой. Странно, что авторы так часто прибегали к этой теме.
– Ничего странного. На мой взгляд, предательство – это всегда больно.
За столиком повисло молчание. Я листала книгу, а Никита рассматривал меня, пока официантка не принесла напитки.
Интересно, о чём думал Астахов в этот момент? Я думала всё это время только о том, что они и есть настоящие предатели, которые предали Машу и всех девочек, по глупости своей летевших к ним, словно мотыльки.
Принесли заказ, и я набросилась на свой салат с креветками, которые пыталась в нём найти, потому что листьев салата навалили с горкой, а вот то, что ещё входило в состав этого шедевра, стоило поискать.
– А тебя предавали? – вдруг спросил он, откусывая от гамбургера.
– А тебя?
– Э-э-э… – задумался парень. – Тут с какой стороны посмотреть. Иногда сначала кажется, что это предательство, а потом понимаешь, что всё к лучшему. Вдруг открываются глаза на то, что ты и так всё знал и ждал такой развязки.
– Как-то это всё…
Я обвела зал рукой.
– Расплывчато…
– Как есть, – хмыкнул Никита.
Я продолжала ковыряться в салате, вымещая эмоции на нём. Меня распирало желание обвинить Астахова в смерти Маши, выспросить обо всём, что случилось тогда, на что намекал Андрей, но я лишь яростно жевала листья салата.
– Ты хочешь его съесть или покрошить на мелкие кусочки?
Слова парня вырвали из размышлений, заставив обратить внимание на его улыбку и теплоту взгляда.
Мне вдруг пришла в голову гениальная идея: наесться чего-нибудь вредного, чтобы притупить негативные эмоции. Читала об этом недавно в одной из умных книг сестры, которая вечно старалась сидеть на диете.
– А можно мне? – Я указала вилкой на картошку фри, которая подавалась к бургеру.
– Только если ты угостишь своим несчастным салатом, – подмигнул Никита.
– Ой, ешь сколько влезет.
Я подвинула ближе к нему тарелку с салатом, а сама потянулась к его, чтобы зацепить побольше тонких кусочков золотистого картофеля. Не знаю, как это выглядело со стороны, но меня подкупало то, что Астахов оказался не жадным и поделился картошкой.
Мы улыбались, жуя блюда друг друга, но тут в глазах Никиты я увидела тревогу. Он всё так же смотрел на меня, пытаясь улыбаться и проглотить салат, но как-то неестественно.
– Прости, – быстро проговорил он. – Мне надо отойти.
Я не поняла, что случилось, но согласно кивнула и, как только он повернулся ко мне спиной, тут же нацепила на вилку ещё несколько кусочков фри. Пока Астахова не было, я практически доела картошку, и настроение улучшилось.
Я улыбалась, забив на то, что хотела вызвать ненависть парня. Решила, что надо наслаждаться моментом, а проблемы решать по мере их поступления, поэтому хотела предложить прогуляться и… тут я увидела Никиту. Вид у него был болезненный и странный: он часто дышал, лицо покрылось испариной, волосы торчали в разные стороны.
Я вскочила со стула, тут же оказавшись с ним рядом.
– Что происходит? – нервно спросила я.
– Вик, всё будет хорошо, – он взял меня за руку, а мне показалось, что его пальцы стали какими-то скользкими. – Я уже вызвал скорую. Не думал, что так всё получится. Ты только не нервничай.
– Никит, что случилось?!
– Всё будет хорошо. Без паники.
– Скорая? Зачем скорая?!
– Я что-то съел не то, кажется, – он еле выговорил эти слова, продолжая хрипло дышать.
Мне пришлось усадить Никиту в кресло, на ногах он еле держался, прикрывая глаза. Паника всё же охватила меня, я испугалась так, как ещё никогда ни за кого не переживала. Не зная, что с ним, как помочь, всё время думала только о том, чтобы скорее появились врачи.
– Всё будет хорошо, – прошептал он.
И в тот момент, когда он вдруг повалился на бок, я услышала шум из соседнего зала и что было сил заорала:
– Сюда! Скорее!
В глазах стояли слёзы. Вокруг суетились администратор зала и врачи. А Никита лежал на полу без сознания…
Мне кажется, я продолжала что-то кричать, чувствуя, как меня кто-то обнял за плечо и поднёс что-то к носу. Резкий запах привёл в чувства, но не успокоил ни один нерв, заставляющий внутренне сжиматься от ощущения страха за жизнь другого человека.
– Успокойтесь, – сказал кто-то из врачей. – Вы были вместе?
– Да, – еле выговорила я.
– Тогда надо успокоиться и ответить на несколько вопросов.
Я ответила на всё и забралась вместе с ними в машину скорой, держа в руках куртку Никиты, свою шляпу и телефоны. Надо было связаться с его отцом, но я никак не могла войти в запароленный сотовый.
Пришлось позвонить Кравцову, который тут же изъявил желание убить Астахова, но я его остановила, потому что тот и так выглядел практически неживым. Андрей пообещал выяснить у классной или у мачехи номер и перезвонить. Я же, разглядывая серое лицо Никиты с кислородной подушкой, которая помогала ему дышать, боялась подумать о том, что чувствовала в эти минуты. Страх?
Нет, это было сильнее страха и грусти. Почему-то картина моей жизни без этого человека становилась невыносимо тусклой, безжизненной и обречённой.
Я вздрогнула от прикосновения холодных пальцев к моей руке и посмотрела на него. Он тянулся к телефону. Я включила экран, парень набрал пароль, и рука его опять повисла.
Слёзы катились сами собой, когда я читала сообщение Кравцова, когда набирала номер отца Никиты, когда спустя время в приёмном покое передавала ему вещи сына, ловя на себе неприятный изучающий взгляд. Я плакала на плече у сестры, которая приехала за мной, в её машине и дома в постели, пока слёзы совсем не закончились, а горло не стало неприятно саднить. Тогда я провалилась в сон, мечтая о том, чтобы это всё мне приснилось, а не было реальностью.
Утром, конечно, всё показалось не таким страшным: в окно светило солнце, кружился снежок, напоминая о том, что скоро наступят новогодние праздники и закончится этот дурацкий год. Но после сообщения Никиты: «Прости, что напугал. Я живой. Такое бывает нечасто. Так что спорный вопрос, кто из нас ненормальный» – меня снова накрыла волна паники.
Я опустила руки с телефоном на колени и снова расплакалась, жутко желая переложить на кого-нибудь все свои проблемы. Этим кем-то стала сестра, которая в очередной раз спросила, что происходит. И мне пришлось всё рассказать: про игру, про Машу, про Кравцова и то, что он выяснил, про то, что чувствую себя забавным зверьком или игрушкой для всех в этой школе.
– Ты что-нибудь сделаешь? – с надеждой в голосе спросила я.
– Я…
Сестра странно на меня посмотрела и с серьёзным видом сказала то, чего я никак не могла ожидать:
– Что я могу сказать и кому? Знаешь, Никиту я сама просила за тобой присмотреть…
– Ах присмотреть? Странно он это делает. Поцелуй тоже входил в просьбу?
Я вскочила с дивана, не желая слушать то, что она собиралась сказать.
– Вик, пойми, я могу сказать что-то мальчикам, но не выносить это всё на педсовет или идти к директору. Ничего же страшного не происходит. А работа и это место…
– Ах да. Ничего же страшного не происходит. Мы же дети, всё сами решим как-нибудь.
Она не хотела встречаться со мной взглядом, потому что отчасти я была права.
– Знаешь, Маша Соловьёва, наверное, тоже так думала. Но мне, в отличие от неё, не хочется стоять на крыше многоэтажки.
– Да что ты такое говоришь, Вик?
– Что я говорю? Что?
– Ты должна понять, что я единственная, кто в семье приносит деньги в дом. Мы должны что-то есть и ипотеку платить чем-то. В обычной общеобразовательной школе я уже не буду столько получать…
– Подавись своими деньгами. Вот когда я сдохну, тогда вспомнишь, на что меня променяла!
Не слушая её объяснений, я развернулась и бросилась в ванную, где включила кран, чтобы заглушить её слова и вопли. Мне казалось, что выхода из этого кошмарного сна, который вовсе не сон, а моя действительность, нет. Что даже переход в другую школу в середине года будет ещё более травмирующим, чем видеть каждый день лица этих мажоров и знать, что у них на уме.