раясь уходить.
– Знаешь, мне кажется, раньше жилось лучше.
Томсон посмотрел на меня сверху вниз и пожал плечами. Форма на парне топорщилась в коленях, обтягивала худую фигуру, делая его несуразным и странным. Рукава и брюки казались короче, чем положено. Я написала Томсону адрес, но в этот момент засомневалась, стоило ли.
– Когда раньше? – перебил мои мысли он.
– Мама рассказывала. В их время не было радужных, аутистов, анорексиков, небинарных личностей, аллергиков… У них были пионеры.
– Тоже ничего хорошего, – бросил он, отворачиваясь от меня.
Из «аквариума» он исчез так же неожиданно, как и появился там, оставив меня в растрёпанных чувствах. Во-первых, от того, что рассказал об Астахове. Во-вторых, потому, что он со мной просто поговорил. Получалось, что Никита ни с кем не общался, кроме Егора. И писал мне сообщения, пока я не заблокировала его. А ещё меня раздражали слова о выборе Астахова. Что ещё за выбор?
Голова шла кругом в ожидании письма, а я точно его ждала, и это страшно выбешивало тоже. Хотелось скорее вернуться домой, залезть в свою растянутую футболку и легинсы, смотреть в окно на снег и пить какао, разгоняя тараканов в голове.
Письмо пришло после сотого нажатия обновления почты. Длинное и тёплое, как кружка, которую я держала в руках.
«Привет, Вика.
Не могу придумать, с чего начать. Кажется, сотни сообщений коротких написал, а сейчас не могу ничего вспомнить. И как раньше обменивались рукописными сообщениями? Тогда точно не писали «ок» и «спс».
Вик, я пишу какую-то ерунду, но удалять уже не буду, потому что раз сто начинал и раз сто стирал, что написал)
Мне больно от того, что ты игнорируешь меня. Чувствую себя монстром, но я всего лишь больной человек. Сейчас бы я усмехнулся, потому что улыбнулась ты…»
А я действительно улыбнулась, прочитав эти слова.
«…Ты сказала, что ненормальная, когда я чувствую себя намного ненормальнее. Знаешь, наверное, я как те герои из “Американской истории ужасов”25. Меня пугают нормальные люди, мне нравятся такие, у которых может съехать крыша и они сто раз об этом напомнят. Мне нравишься ты…»
Я отложила телефон и пошла в ванную, чтобы включить свет над зеркалом и посмотреть на своё бледное отражение, которое я заставляла улыбаться, чтобы не думать о чувствах, вызванных его письмом и воспоминаниями о том дне в кафе.
Открыв кран, я набрала в ладони воды и умылась, посмотрелась вновь в зеркало, промокнула полотенцем остатки влаги и вернулась к письму.
«…Конечно, ты не доверяешь мне. Считаешь, что всё, что я делаю, – это для того, чтобы ты выбрала меня, а не Репина. Но всё не так, поверь.
Всё изменилось в тот день, когда я… А впрочем, неважно. Всё изменилось для меня. Для тебя, конечно, нет. Но я надеюсь, что со временем и для тебя всё поменяется. Я хочу доказать, что не такой, каким ты меня себе представляешь. И салат я съел из глупости, а не для того, чтобы тебя впечатлить или чтобы ты меня пожалела.
Жалости мне не надо. Я хочу другого. Поверь.
Пожалуйста, напиши мне хоть что-то в ответ. Это важно. Не молчи.
Никита».
Я отбросила телефон, встала, прошлась до кухни, приподняла крышку сковородки, закрыла. Свет падал только над плитой, а моё отражение всё равно кисло скривилось на глади окна. Ужасно хотелось поверить, что ему не всё равно. Но я на корню придушила этих бабочек в животе. Расставила всё в своей голове по полочкам, которые охраняли мои тараканы. А потом открыла почту, нажала «Ответить».
И написала о своих страхах.
«Привет.
Не надо так долго думать над текстом, гений, всё равно это не впечатляет. До Онегина тебе далеко, как и мне, собственно, до Татьяны тоже. Жаль, что тебя лишили телефона, самое жестокое наказание))
Томсон милый, когда разговаривает. Жаль, что он один из вас, а то я бы с ним подружилась…»
Закатив глаза, я смотрела на то, что написала. Глупость какая-то выходила, но я не могла общаться с ним иначе.
«…И я тебя не жалела, я испугалась. Сильно. Не знаю, чего ты добивался этим поступком, но мне напомнило всё это уход мамы и…
Забыла, что не собиралась тебе об этом писать, но стирать не буду. Ты меня напугал, манипулировал мной. Я не хочу переживать такое ещё раз. Думаю, и отец наказал тебя из-за того же. Принимай лекарства, следи за диетой. Это уже не игра, это твоя жизнь. Цени её.
Мой ответ».
Оказалось, интересно писать друг другу письма, а не короткие сообщения в чатах соцсетей, хотя и могли, но Никита сказал, что не помнит паролей, чтобы войти с компьютера.
Я хотела заболеть и не ходить в школу последние несколько дней, лежать на диване и читать строчки его писем, иногда слишком откровенных. О матери, об отце, мачехе и сестрёнке. Мне тоже хотелось раскрыться, но я не могла.
Заболела я тридцатого, когда вывалилась из духоты вагона на перрон, а двоюродный брат подхватил меня и сказал, что у меня жар. Болеть в новогоднюю ночь фигово, но хоть раз в жизни каждый просыпал этот переход от старого к новому. Так что я спокойно проспала крики и взрывы петард, а утром наелась прошлогодних салатов и сладкого ананаса.
С Астаховым мы так и не увиделись до праздника, но переписывались каждый день. Иногда он писал разные глупости, иногда просил послушать песню или посмотреть фильм и обсудить с ним. Он даже сказал, что прочитает «Гордость и предубеждение», потому что не раз видел меня с этой книгой. Я только посмеялась: не верила, что парню может понравиться такой роман.
Мне необходимо было это время, чтобы подумать, простить и кое-что отпустить. И я начинала привыкать к Никите, ожидать его писем, шуток и глупых подколов. Бабочки опять расправили свои крылья и пытались во всю мощь барахтаться у меня в животе.
Только вот за несколько дней до окончания каникул написал Кравцов. Он просто напомнил, чтобы я не забывалась. Напомнил о том, что скоро получит некоторые сведения о парнях и Маше, и эти сведения точно мне не понравятся. И я сникла.
Наверное, это чувствовалось в нашей переписке с Никитой, потому что он несколько раз об этом спросил, а я просто отшутилась, как обычно. А за день до возвращения в мажорский серпентарий в квартире раздался звонок, и Настя попросила меня открыть дверь.
Шаркая в своих тёплых носочках-мышках и поскальзываясь на ламинате, я посмотрела в глазок, но никого не увидела и спросила:
– Кто там?
– Это я. Откроешь? – услышала в ответ, и бабочки просто сошли с ума.
Замок тут же поддался моим пальцам, и я распахнула дверь. Никита прислонился к стене возле лифта и улыбался, сбрасывая капюшон чёрной толстовки. Тёмно-синяя пуховая куртка была расстёгнута, но парень придерживал край рукой. На плечах и рукавах виднелись сырые разводы – в последний день каникул снова шёл снег, укрывая город от приближающихся крещенских морозов.
– Привет, – наконец сказал он.
– Привет.
Казалось, мы не знали, что ещё сказать друг другу. Мне вдруг стало стыдно за свои растянутые на коленках легинсы и худи с пятном от кофе на животе. Я натянула рукава, закрывая пальцы, и сложила руки на груди, хотя защищаться не стоило.
– Э… я тут сумел вырваться из дома. Только сейчас.
Он сделал шаг навстречу мне и, кажется, что-то поправил у себя за пазухой.
– Кто там? – крикнула из квартиры Настя.
Я не отозвалась, наблюдала за Никитой, который доставал что-то из куртки. Послышался писк, ругательство парня.
– Что у тебя там?
Я всё ещё стояла в дверях, а за спиной Настя опять спрашивала, кому я открыла. Пришлось повернуться к ней и крикнуть в ответ, что это Никита. Сестра выглянула из кухни, приподняла бровь и ехидненько усмехнулась.
А когда я вновь обратила взгляд к Астахову, у него в руках тоненько попискивал чёрный котёнок.
– Вот, – неуверенно протянул он мне малютку. – Это Шопен.
Я уставилась на парня, который дарил мне котёнка с именем моего любимого композитора. Причём делал это так неуклюже и мило, что я готова была разрыдаться, ведь в этом году особенных подарков у меня не предвиделось. Так… пару тысяч от тётки на «что-нибудь интересное», книга от двоюродной сестры и наушники от брата. Настя привезла фрукты и какую-то закладку с ракушками.
И вот у меня в руках мягкий тёплый комочек.
– Шопен… – повторила я и приподняла в руках котёнка, рассматривая его серые глазки. – Где ты его взял?
– Долгая история, – ответил парень, чему-то ухмыляясь. – Подумал, тебе нужен друг.
– Спасибо.
Прижав котёнка к груди, я улыбнулась Никите, всё ещё не осознавая, что происходит.
– Что у вас тут? – влезла сестра в щель открытой двери.
– Вот, – протянула я ей малыша. – Шопен.
– Нет, – тут же сказала Настя. – Нет, нет и нет. Даже не вздумай.
– Смотри, какой он хорошенький, у него белый галстучек на шее, – промурлыкала я, задабривая сестру и поднося кота поближе к её лицу.
И тот, словно зная, что именно от этого человека зависит его судьба, высунул розовый язычок и лизнул её в нос.
– Ой, – растерялась Настя.
– Вы не волнуйтесь, Анастасия Сергеевна, у него все прививки есть. Я проверил.
– Астахов, – строго начала сестра, но потом встретилась со мной взглядом и продолжила мягче: – Прежде чем приносить животных в дом, надо уточнить, нет ли там у кого-нибудь аллергии.
Последнее слово отдалось где-то внутри. И не у меня одной. Я повернулась к Никите, который уныло улыбнулся. Как бы я ни противилась, но нас уже что-то связывало с ним. Что-то, чего иногда даже объяснять не стоит.
– Да, понимаю. Но мы переписывались с Викой, и она сказала…
– Так это вы с Викой всё спланировали?
Она забрала котёнка у меня из рук и, усадив его на одну ладонь, нежно погладила по спинке. У соседей открылась дверь, и оттуда вышел мужчина, а из квартиры высунулась его жена Лена, которая иногда приходила к Насте пить чай.