Проведя два часа на улице, в одиночестве, без денег, босиком и почти безо всякой одежды, Дженнифер начала понимать, каково это — быть преследуемой. Она боялась слишком долго оставаться на одном месте, боялась, что тот джокер снова выследит ее, но все равно не решалась обратиться ни к кому за помощью. День клонился к вечеру, не за горами была ночь, и на улице оставаться девушка тоже боялась. Она уже пропустила мимо ушей с полдюжины непристойных предложений, а с наступлением темноты положение только ухудшится. Следовало придумать толковый план, но Дженнифер чувствовала себя загнанной в угол, кроликом, попавшим в силок. Ей нужно какое-то прибежище, тихое и безопасное местечко, где можно перевести дух, дать отдых стертым ногам и прежде всего обдумать положение. Указатель перед маленьким кирпичным зданием на Орчад-стрит заставил ее остановиться. Это именно то, что ей нужно!
Надпись на фасаде гласила: «Всех скорбящих утешение». Церковь, судя по всему, была католическая. Дженнифер выросла в семье протестантов, но ее родители никогда не придавали особого значения вере, впрочем, ей тоже не были знакомы глубокие религиозные чувства — во всяком случае такие, которые могли бы помешать искать убежища в католической церкви.
Она взбежала по выщербленным каменным ступеням и сквозь высокие двустворчатые деревянные двери вошла в небольшой вестибюль. Очутившись в вестибюле, она взглянула на вход в неф — и остолбенела.
Сам вестибюль представлял собой небольшое помещение, лишенное окон и вымощенное каменными плитами. Вдоль боковых стен тянулись деревянные скамьи и ряды вешалок, которые сейчас пустовали. Закрытые двустворчатые двери, которые вели в неф, тоже были деревянные. Их украшала роспись в наивном стиле, которая была бы прекрасной, если бы не гротескность ее темы.
Такого Христа Дженнифер еще не видела. Он (девушка думала о нем в мужском роде, хотя не была точно уверена, что в данном случае это так) был обнажен, если не считать обрывка холста, прикрывавшего его чресла, и обладал двумя парами рук и двумя головами с аскетически худыми лицами. Одно — бородатое мужское, другое — гладкое женское, по обеим лицам скатывались капли крови; каждую голову оплетал терновый венец. На передней поверхности туловища Христа имелись четыре пары грудей, причем каждая нижняя была меньше предыдущей. Самую нижнюю грудь справа пересекала зияющая кровоточащая рана. Христос был распят не на кресте, а скорее на чем-то вроде извивающейся спирали, скрученной лестницы. Точно, это модель ДНК!
На заднем плане виднелись и другие фигуры. Маленький и худенький человечек, облаченный в пышные одежды, напоминал Тахиона, причем у доктора, как у римского бога Януса, было два лица. Одно казалось безмятежным ангельским ликом, ласково улыбалось и лучилось бесконечной добротой, другое было плотоядной маской демона, порочной и злобной, с полуоткрытым ртом, из которого торчали острые зубы и сочилась слюна. В правой руке, со стороны ангельского лика, он держал погасшее солнце. В левой — зазубренную молнию.
Остальные образы вызвали у девушки еще большее замешательство. Улыбающаяся Мадонна с пернатыми крыльями кормила младенца Христа — у каждой груди по голове. Козлоногий человек в белом лабораторном халате исполнял какую-то дикую пляску, держа в руке микрофон. Юноша с золотистой кожей и выражением бесконечного стыда и раскаяния на прекрасном лице жонглировал радугой серебряных монет.
Венчала сцену та же надпись, что и на фасаде, а под ней чуть более мелкими буквами было написано: «Церковь Иисуса Христа, Джокера».
Дженнифер поджала губы. Она кое-что слышала об этом течении ортодоксального католицизма, которое исповедовали многие джокеры, испытывавшие тягу к религии. Высшее католическое духовенство, разумеется, не желало иметь с церковью Иисуса Христа, Джокера ничего общего и считало ее ересью. Эта религия не была в полном смысле слова подпольной, но не-джокеры практически ничего не знали о ней, особенно о тайных обрядах, которые, по слухам, совершались в подземных склепах, куда, в отличие от церквей, широкая публика не допускалась.
Однако сейчас было не самое подходящее время заниматься теологическими изысканиями, решила Дженнифер. Она уже была совсем готова развернуться и выйти из церкви, когда неожиданный звук — какое-то не то хлюпанье, не то чавканье, не то чмоканье — донесся из-за дверей, ведущих в неф. Она оцепенела; изображение Иисуса Христа, Джокера раскололось пополам, и двери распахнулись. На пороге стояла фигура, тускло освещенная рядами свечей, которые горели в нефе. Незнакомец был высокий и массивный, ростом со среднего мужчину, но в два раза шире, с головы до ног скрытый просторной сутаной, доходившей до полу. Безволосое, мертвенно-бледное лицо почти тонуло в полумраке под капюшоном. Дженнифер с трудом различила, что оно круглое и маслянистое, с двумя большими блестящими глазами под мигательными перепонками, которые беспрестанно моргали. Из того места, где следовало быть носу, торчал пучок щупальцев, и они подергивались и шелестели, прикрывая рот джокера пугающим подобием косматых усов.
Глаза у Дженнифер расширились, она судорожно сглотнула.
Джокер переступил порог, и она снова услышала тот слабый чмокающий звук, как будто от пола оторвали присоску. От священника исходил чуть затхлый запах морской воды.
Он внимательно взглянул на посетительницу блестящими серьезными глазами и заговорил; хотя его голос выходил несколько приглушенным из-за щупальцев, закрывавших рот, Дженнифер вполне его понимала.
— Добро пожаловать в церковь Всех скорбящих утешение. Меня зовут отец Кальмар.
Мигательные перепонки на выпученных глазах быстро скользили вверх-вниз, но сами глаза оставались открытыми и внимательными. Он, похоже, улыбнулся под бахромой щупальцев, которые скрывали его рот. По крайней мере, щеки у него растянулись, а голос стал еще более добрым и ласковым.
— Не бойтесь меня и всех тех, кого вы можете встретить в этих стенах, дитя мое. Вам, как я понимаю, нужна помощь. Я был бы счастлив оказать вам содействие, если бы только знал, в чем вы нуждаетесь.
Несколько тяжеловесные слова священника мгновенно успокоили Дженнифер. Она почему-то просто не могла бояться человека, который изъяснялся выражениями вроде «был бы счастлив оказать вам содействие».
— Ну, э-э, святой отец, думаю, мне действительно нужна помощь. Но я не уверена, что вы сможете мне помочь.
— Может, и так, — ответил отец Кальмар, — может, и нет. Однако я убежден, что вы очутились в церкви Всех скорбящих утешение не случайно. Возможно, сам Господь привел вас к нашей двери. Просто расскажите мне вашу историю.
«Почему бы и нет? А вдруг он действительно сможет найти выход из этого кошмара?»
— Ладно… — начала она и снова умолкла.
Отец Кальмар кивнул, как будто прочел на ее лице нерешительность.
— Не тревожьтесь, дитя мое. Все, что вы мне поведаете, будет храниться в строжайшей тайне, — Он открыл дверь и жестом пригласил ее войти в неф. Его рука, которая впервые за все время выскользнула из широкого рукава сутаны, оказалась широкой и серой, с длинными тонкими пальцами. Дженнифер заметила у него на ладони небольшие округлые углубления, похожие на рудиментарные присоски, — Исповедальня внутри. Тайна исповеди известна всем и уважаема повсеместно. Все, что будет сказано, останется между нами.
Девушка кивнула. Тайну исповеди священнослужители блюли так же ревностно, как адвокаты — тайны своих клиентов, и случаи ее нарушения были гораздо более редкими — разумеется, если священник заслуживал доверия. Она бросила взгляд на массивного, серьезного джокера и решила, что доверяет ему.
Отец Кальмар придержал дверь и пропустил ее вперед в храм Всех скорбящих утешение церкви Иисуса Христа, Джокера.
Когда они оказались за массивными дверями тюрьмы Тумс,[14] Вонищенка поежилась и пробормотала:
— Теперь я понимаю, почему это место так называется.
Пол покачал головой.
— Это название уходит корнями в прошлый век, к первой тюрьме, которая стояла тогда на этом месте. Это уже третья. Первоначальное здание действительно очень походило на древнеегипетское надгробие.
— Все равно она мне не нравится.
Он коснулся ее плеча.
— Я знаю. Я, конечно, занимаюсь уголовным правом, но тоже терпеть не могу тюрьмы. В них чувствуешь себя как зверь, попавший в силок.
Он говорил очень тихо. Розмари, которая быстро шагала впереди них к дежурному сержанту, очевидно, ничего не слышала.
— Большинство животных свободны, если не считать тех, которых поработил человек. — Вонищенка в упор посмотрела на него.
Пол отвел глаза.
— Это правда.
Она взглянула мимо него. Помощница окружного прокурора отвернулась от стола дежурного и махала Полу.
— По-моему, вы нужны Розмари.
Бегло взглянув на пьяницу, который сидел, раскачиваясь, на скамейке в приемной и, похоже, уже ничего и никого вокруг не видел, Вонищенка сосредоточила внимание на выражении лица Пола — замешательство сменилось задумчивостью, а потом и интересом. Она вслед за Полом подошла к Розмари, которая пререкалась с дежурным сержантом. Вид у подруги был подавленный.
— Как вы могли потерять его? Этого малого телепортировали в камеру! Много человек ежедневно попадают в тюрьму таким способом?
Розмари недовольно посмотрела на лысого сержанта. Полицейский ответил ей столь же сердитым взглядом.
— Если его телепортировали, значит, он не проходил через канцелярию. Если он не проходил через канцелярию, значит, на него нет никаких документов. Нет документов — невозможно вычислить его. Он здесь, документов нет. — Сержант откинулся на спинку скрипучего, готового вот-вот треснуть под его тяжестью стула и злорадно улыбнулся Розмари. — Нужно придерживаться процедуры.
Он сложил все свои подбородки на жирную грудь и посмотрел на нее, крайне довольный собой. Розмари обеими руками вцепилась в край стола и сделала глубокий вдох. Однако не успела она ничего сказать, как вмешался Пол: