Она спрашивала про тот день, когда ждала меня в Хэмптонсе, или про время, проведенное в больнице?
– Прямо здесь, малышка ЛеБлан. Все это время. Я примчался сюда в ту же минуту, как узнал, что ты здесь. Но они не позволили мне увидеть тебя, поэтому я остановился в доме, который арендовал для нас. И напился. Потонул в жалости к себе. Поддерживал образ неудачника-засранца. Спасибо, что спросила.
Она фыркнула.
– А в пятницу?
Я вздохнул и потер щетину.
– Дин? Как прошла ваша встреча с отцом?
Слова хлынули из меня, словно вода. И я рассказал своей умирающей девушке, что произошло, не упуская ни одной детали. Она пролила несколько тихих слезинок, сжимая мое лицо в своих ледяных руках, но я никогда не чувствовал большего тепла, чем в этот момент. Я целовал ее губы и извинялся снова, и снова, и снова.
– Прости. – Скользнул губами к ее лбу. – Черт побери, Рози. Мне так жаль. – Прижался к щеке. – Ты не представляешь, что я испытываю, видя тебя такой и зная, что ты попала сюда из-за меня. – К кончику носа. – Это не может так закончиться. Не может.
И вновь вернулся к губам.
Она притянула меня в объятия, и я почувствовал ее горячие слезы на своей шее.
– А я бы не расстроилась, если бы все так закончилось. Ты сделал меня счастливой. Невероятно счастливой. Но… ты заслуживаешь всего. Жену, детей, дом с белым забором.
– И у меня все это будет. С тобой.
– Ты же знаешь, что со мной этого ничего не случится.
– Но я не хочу этого с кем-то еще. Не будет следующей Розы. Или такой истории, как наша. Это конец, Рози ЛеБлан. Конец для нас обоих. Не станет тебя, не станет и меня.
Знаешь, я всегда ненавидел «Ромео и Джульетту», – продолжил я. – Пьесу. Фильм. Саму идею. Слишком много трагизма. Глупого трагизма. Нет, ну подумай, сколько им было? Тринадцать? Шестнадцать? Как глупо убивать себя, потому что твоя семья не позволила пожениться. Но в чем-то Ромео и Джульетта правы. А я оказался настоящим идиотом. Посмотри на меня. Я встретил свою любовь в восемнадцать лет. И следующие одиннадцать лет медленно убивал себя, оплакивая тебя. А когда ты вернулась в мою жизнь, я все списывал на очарование. И сейчас, когда знаю… – Я отстранился, чтобы посмотреть на нее. Она угасала. И я видел это. Легкие Рози практически не работали. А врачи сказали, что инфекция распространилась на другие органы. Ее тело горело в лихорадке. И несмотря на постоянные поездки в больницу, на этот раз все по-другому.
И ничего из этого не случилось бы, если бы я не напился.
Я прижался щекой к ее ладони и поцеловал запястье.
– И сейчас, когда я знаю, что мы созданы друг для друга, ты должна выздороветь, чтобы Земля не взорвалась. Ты сможешь сделать это, Сириус? Я обещаю, что не выйду отсюда без тебя. Даже для того, чтобы принять душ. Даже для того, чтобы купить твое любимое шоколадное печенье. Но обязательно найду кого-нибудь, кто доедет до Нью-Йорка и привезет их тебе.
– Я люблю тебя. – Слезы Рози полились по щекам.
Скользнув по моей щеке, ее дрожащие пальцы прижались к моим губам, и я понял, что тоже пролил несколько слез. Хотя не мог вспомнить, когда плакал в последний раз. Я не относился к тем людям, которые рыдают. И честно считал, что плакал в последний раз, когда Нина бросила меня в Walmart. Но сейчас по моему лицу текли слезы, потому что женщина, которую я любил больше самой жизни, проигрывала битву, на которую попала из-за меня.
– Я люблю тебя, малышка ЛеБлан, – сказал я. – Чертовски сильно. Ты научила меня любить. У меня хорошо получается?
Она улыбнулась, и по ее щеке скатилась еще одна слеза.
– На пять с плюсом, – прошептала она. – У тебя прекрасно получается. Можешь мне кое-что пообещать?
– Все, что угодно.
– Живи.
– Только с тобой.
– И заведи детей. Много детей. Они прекрасны.
– Рози…
– Я не боюсь. Потому что получила от жизни все, что хотела. Тебя.
– Рози…
– Я люблю тебя, Земля. Мне было очень хорошо с тобой.
– Роза!
Ее глаза закрылись, двери тут же распахнулись, а звук на ее мониторе стих, разрывая мое сердце на части.
Кусок.
За куском.
Эпилог
Дин
Три года спустя
– Чувак, какого черта творит твой сын?
– Это не мой сын.
– Нет, черт побери, это он. – Трент подносит бутылку пива к губам и делает медленный глоток. – На нем гребаная разноцветная куртка. Это точно Найт.
Мне приходится прищуриться, потому что даже в сентябре в Тодос-Сантосе чертовски ярко светит солнце, и конечно же это мой сын. Мой четырехлетний малыш… А что он творит? Трудно разглядеть, но, зная Найта, вряд ли это что-то хорошее, и, скорее всего, придется вновь отправить его в угол. Этот парень видел больше стен, чем создатели фресок.
Он моя копия, только на стероидах. А за его невинной улыбкой скрывалось развязное поведение и любовь к проделкам.
– Кажется, он только что нарисовал гигантский член на лбу дочери Джейми, – встревает в разговор Вишес, уставившись на свой стакан с виски, словно в нем содержатся ответы на все тайны жизни.
Я делаю глоток воды. Последние три года я пил только ее. Но не собираюсь вас уверять, что стал примерным христианином, как Дональд Уиттакер. Мне чертовски хочется выпить. Вот только трезвый образ жизни – это жертва, на которую мне пришлось пойти ради своей семьи.
Вишес толкает Джейми локтем и указывает подбородком на Найта и Дарью.
– Как по мне, так это желание заявить свою собственность с ранних лет. Твоя дочь влипла. Лучше приглядывай за парнем.
– Они просто дети, придурок. И играют.
– Играют, – протяжно произносит Вишес. – Если мне не изменяет память, ты играл в подобные игры с Мэл. Но только с настоящим членом, и оставляя отметки не на лбу.
Закончив свою речь, Вишес тут же получает удар по руке. Я кручу обручальное кольцо на пальце и смотрю, как наши дети носятся вокруг под яркими солнечными лучами.
– Найт! – зову я сына.
Он тут же поднимает взгляд на меня, сжимая в маленьком кулаке маркер.
О, черт.
Похоже, это не обычный маркер. А перманентный.
– Подойди сюда, пожалуйста. – Я киваю на место, где стоим мы с Джейми, Вишесом и Трентом. Луна в черной майке, черных джинсах и черных кроссовках крепко обхватывает ногу отца, словно это ее якорь. Ее серо-зеленые широко открытые глаза изучающе смотрят по сторонам.
Найт спешит к нам, чрезмерно размахивая руками. Сегодня мы празднуем его четвертый день рождения, и здесь собрались все его друзья из садика. Трент переворачивает стейки и котлеты для гамбургеров, у гигантского бассейна расположились киоск с хот-догами, клоун, фокусник и автомат с сахарной ватой. Только лучшее для моего сына.
Знаю, знаю, я субъективен и бла-бла-бла. Но клянусь, этот ребенок – нечто особенное. Мы с женой поняли это в ту же секунду, как увидели его.
«Он родился восемнадцатого августа», – заявила три года назад женщина из агентства по усыновлению, положив его фотографию на стол.
Мы приехали к ней сразу после быстрой свадьбы в Вегасе. Мы с женой переглянулись непроницаемыми взглядами, а затем дружно расхохотались. Ведь именно восемнадцатого августа мы отправились на свидание, на котором впервые переспали. У судьбы такое извращенное чувство юмора.
Найт очень походит на меня, хотя он мне и не родной. Но у него пепельно-каштановые волосы и нефритово-зеленые глаза. А еще он в два раза выше своих ровесников. Ну, кроме Вона, сына Вишеса и Эмилии.
Найт (моя лучшая половинка назвала его так, потому что он пришел спасти нас) останавливается передо мной, ожидая неизбежного наказания в духе испанской инквизиции.
– Что ты делал с Дарьей? – спрашиваю я, присев перед ним, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
Дарья на два года старше Найта. И она должна командовать им, а не наоборот. Но, думаю, это у нас в крови – воспитывать маленьких хулиганов, альфа-самцов и девчушек, которые отбиваются от них, пока не поддадутся их очарованию.
– Рисовал ей татуировку, – спокойно отвечает мне ребенок. Найт смотрит мне прямо в глаза, а на его лице так и читается: «Ну и что ты будешь с этим делать?»
– Ты рисовал у нее на лбу, – замечаю я. – Зачем?
– Она попросила сделать ей татуировку.
Боже. Больше не буду смотреть с ним передачу «Мастер тату», пока его мама не видит.
– А что именно ты вытатуировал… нарисовал у нее на лбу?
Не говори «член». Не говори «член». Не говори «член».
– Космический корабль, – отвечает Найт.
Обернувшись, он зовет Дарью, и та тут же устремляется к нам. Найт начинает объяснять свою задумку, пока его палец скользит по рисунку на ее лбу.
– Это внешний резервуар, – он указывает на головку члена – а я упоминал, что мой ребенок хочет стать космонавтом и любит космос так же сильно, как я? – а это орбитальный аппарат, – добавляет Найт, указывая на яйца.
– А что стреляет из внешнего резервуара? – звучит напряженный голос Джейми.
Сдерживая смех, я жду, пока ответит Найт. Его глаза расширяются.
– Пули, конечно. Много-много пуль.
Слава богу, он не сказал «сперма».
Я обхватил ладонью мягкую, румяную щеку сына.
– Послушай меня внимательно, Найт, хорошо? Ты не должен рисовать на теле другого человека. Никогда. Особенно космические корабли.
Джейми – мой друг. Но я не знаю, как отреагировал бы, если какой-то чувак постучал в мою дверь и начал жаловаться, что мой сын рисует члены на его дочери.
– Ладно, – кивает он. – Никаких космических кораблей.
– И любых других татуировок другим детям. Точка. А теперь почему бы тебе не пойти поиграть с Воном?
– Я его ненавижу, – как ни в чем не бывало отвечает Найт.
Наши дети явно пошли по стопам своих отцов. Я взъерошиваю ему волосы и целую в макушку.
– Тогда иди проверь маму, приятель.
– Хорошо, папочка.
– И отдай мне маркер.
Дарья внимательно смотрит на своего отца, пока Джейми притягивает ее к себе и обнимает.