Говорят, что некоторые министры и депутаты плакали, слушая короля. Да и сам король подносил не раз платок к глазам, произнося свою речь. Высокое собрание не только не потребовало от короля отречения или хотя бы уступок, но устроило ему продолжительную овацию. Недаром хитрый Леопольд потратил на подготовку этой речи целую ночь, недаром он репетировал ее перед зеркалом. Он достиг своей цели: он усыпил и без того слабые демократические чувства своих парламентариев. Предумышленно унижаясь и расточая похвалы народу, он сохранил за собой свой королевский трон. И выиграл время для того, чтобы подтянуть к Брюсселю преданные ему войска. Они вошли в столицу к вечеру с приказом разгонять всякие собрания и демонстрации. А полиция – тоже по приказу короля – начала аресты среди эмигрантов, упорно распространяя слух о том, что все безобразия от них – от немцев, французов, поляков, итальянцев, которых не раз уже изгоняли из своих стран. Среди тех, кто был арестован полицией 27 февраля, оказался Вильгельм Вольф. Приказ, на основании которого он был арестован, гласил: подлежат аресту и высылке из Бельгии все эмигранты, не имеющие работы.
Вольфа арестовали на площади. Полицейские били его кулаками, сорвали очки, плевали в лицо, пинали ногами. Все это по распоряжению Оди, начальника службы безопасности.
Комитет Брюссельской Демократической ассоциации начал свое заседание с принятия приветствия временному правительству Французской республики.
«Честь и слава вам, французы! – говорилось в конце приветствия. – Вы заложили фундамент союза народов, пророчески воспетого вашим бессмертным Беранже. Преисполненные непоколебимыми братскими чувствами, приносим вам, граждане, дань нашей самой глубокой признательности!»
Решено было, что сразу же после заседания приветствие будет отправлено во Францию с ночным поездом.
Второе решение было принято относительно оружия. Петицию муниципальному совету Брюсселя с требованием раздать оружие рабочим прочел Люсьен Жотран.
– Но пока у нас мало надежды на то, что муниципальный совет выполнит наше требование, – сказал Энгельс. – Мы должны купить оружие и вручить его рабочим. Это было предложение Вольфа, который сегодня арестован. Пусть каждый из нас внесет сумму, какую может.
Маркс уже до этого решения внес значительную сумму на закупку оружия из денег, полученных по наследству.
Ленхен, отправленная утром за покупками, вскоре вернулась в слезах.
– Что случилось, Ленхен? – спросила не на шутку встревоженная Женни: никогда прежде с Ленхен такого не случалось.
Ленхен махнула рукой, бросила на стол пустую корзину и еще пуще залилась слезами.
– Карл! – позвала мужа Женни. – Спустись к нам! С Ленхен что-то стряслось.
Карл спустился в столовую.
– Так что стряслось? – спросил он Ленхен.
– Лавочник отказался продать мясо, – всхлипывая, ответила Ленхен. – Он сказал: «Немцам не продаем. Пусть все немцы убираются в свой фатерланд!»
– Так и сказал? – нахмурил брови Маркс.
– Да, так и сказал. Еще сказал, что вся смута в Бельгии от немцев и что немцы хотят захватить власть в Бельгии. Что все немцы бунтовщики и что хозяин кафе, в котором собиралось ваше немецкое общество, вас больше к себе не пустит…
– И ты ничего не купила на завтрак? – спросил Карл.
– Ничего, – ответила Ленхен.
– Могла бы пойти в другую лавку.
– Ходила.
– И что же?
– А там еще хуже. На дверях написано: «Все немцы – свиньи. Убирайтесь домой!» Меня встретил Клаус, который еще вчера работал у этого лавочника, и сказал, что хозяин уволил его только за то, что Клаус – немец.
– Проклятие! – сказал Карл. – Впрочем, все логично: коль скоро есть указ о высылке из Бельгии всех безработных эмигрантов и пущен слух, что все они заговорщики и бунтовщики, предприниматели и лавочники начали действовать, то есть увольнять эмигрантов. И это в стране, где министром внутренних дел является француз господин Рожье, а королем – немец Леопольд. Они изгоняют своих соотечественников!..
– Зачем же? – спросила Женни.
– Чтобы отвлечь бельгийцев от мыслей о республике, растратить их энергию на мелкую националистическую возню вокруг немцев и французов. Старый, как мир, прием: боишься собаки – брось ей кость. Немцы и французы – кость у конуры посаженных на королевскую цепь бельгийцев…
Пришел Энгельс. Бросил на стол ворох газет.
– Обрати внимание на эти грязные листки, в которые вдруг превратились газеты. Еще вчера похвалялись они, что всей душой стоят за демократию. Сегодня же восхваляют добродетели Леопольда и с восторгом пишут о том, что палата депутатов проливала слезы умиления, что Бельгийское королевство – наилучшая из республик, лучше Франции…
– Охота же тебе тратить время на чтение такой чепухи. Что слышно об арестованных вчера? Я еще не выходил из дому.
– Вести самые плохие, – вздохнул Энгельс. – Говорят, что их бьют. Что при этих истязаниях присутствует господин Оди, начальник охранной полиции. Мне кажется, Карл, что уже началась охота и за нами. Ждут только подходящего момента…
– Вполне возможно, Фред. Нужно быть готовыми и к этому. Но не следует унывать. Нам предстоит еще несколько важных дел. Необходимо созвать брюссельский окружной комитет Союза коммунистов. Поскольку лондонский Центральный комитет передал свои полномочия нам, надо объявить наш окружной комитет центральным. Впрочем, лишь для того, чтобы он поручил мне и тебе, как только обстоятельства нам позволят, образовать Центральный комитет в Париже.
– Это понятно. Что еще?
– Пока у нас есть возможность, мы должны провести несколько собраний Демократической ассоциации. И позаботиться о том, чтобы на этих собраниях присутствовало как можно больше народа. Мы должны дать образцы энергичной коммунистической агитации для тех, кто останется в Брюсселе. Мы должны сделать все, чтобы помочь арестованным вырваться из тюрем. Привлечь к этому делу прессу, адвокатов, соответственно возбудить общественное мнение.
– А не взять ли тюрьмы штурмом, Карл?
– Ах, вот что! Теперь мне ясны причины твоего уныния, Фред. Тебе охота драться.
– Конечно же, охота, – признался Фред. – Я знаю, что ты мне на это скажешь. Ты скажешь: «Потерпи. Будет и это».
– Правильно.
– Вот я и терплю. Но терпеть так тяжело…
Женни протянула Карлу почтовый конверт.
– Что это? Из Парижа? – спросил Карл, взглянув на обратный адрес. – От кого?
– От Флокона, редактора «Реформы». Теперь он член временного правительства, как ты знаешь. Он приглашает тебя в Париж. От имени временного правительства… Прочти, прочти!
Карл вынул из конверта листок, прочел:
«Временное правительство. Французская республика, Свобода, Равенство, Братство.
От имени французского народа
Париж, 1 марта 1848 г.
Мужественный и честный Маркс!
Французская республика – место убежища для всех друзей свободы. Тирания Вас изгнала, свободная Франция вновь открывает Вам свои двери, Вам и всем, кто борется за святое дело, за братское дело всех народов. Всякий агент французского правительства должен толковать свои обязанности в этом духе.
Привет и братство.
Фердинан Флакон».
Карл опустился в кресло, вытер ладонью лоб.
– Устал, – сказал он, уловив встревоженный взгляд Женни. – И не каждый день приходят такие письма. Знаешь, я не тщеславный человек, но от этого письма и у меня защемило сердце… А что у тебя в руке? – спросил Карл, увидев, что Женни держит в руке еще один пакет.
– Не знаю, как тебе и сказать, Карл, – ответила Женни. – Насколько приятно письмо от Флокона, настолько же неприятно это, Карл. Это приказ, подписанный господином Рожье, министром внутренних дел Бельгии. Он касается тебя…
– Ты зря волнуешься, Женни, – сказал Карл. – И догадываюсь, что в этом приказе. Он предписывает нам покинуть Бельгию?
– Да, Карл. Но ведь мы все равно собрались уезжать. Вот и приглашение Флокона…
Карл встал, подошел к Женни, обнял ее. Впервые, кажется, подумал о том, какие у нее слабые плечи, как она беззащитна, но как оберегает его! Вот и теперь старается подготовить его к удару, который скрыт в приказе Рожье, смягчить этот удар, заслонить собой от этого удара его, Карла, крепкого и сильного мужчину.
– Я думаю, что письмо Флокона способно нейтрализовать даже смертный приговор, – сказал Карл. – А тут какой-то жалкий приказ Рожье, блюдолиза Леопольда… Как скоро он приказывает нам покинуть королевство?
– Опять, как тогда в Париже, – ответила Женни, – в двадцать четыре часа…
– Могли бы придумать что-нибудь новенькое. Увы, все тираны скроены на одну колодку, изготовленную мерзавцем. – Карл отстранил от себя Женни, посмотрел ей в лицо. – Будем собирать вещи?
– Я уже начала, – сказала Женни.
– В таком случае я примусь за бумаги. Ненужные сожгу в камине, из книг возьму только самые необходимые.
– Ты будешь ужинать? – спросила Женни.
– Выпью чашку кофе в кабинете, чтоб не терять времени.
– Я принесу тебе.
Карл поднялся в кабинет.
В марте смеркается очень рано. Хотя был только шестой час, пришлось зажечь лампу. Увидев на столе сигары в коробке, Карл взял одну, закурил, сел в кресло. Перед ним лежала стопка чистой бумаги, книги, несколько страниц, исписанных его почерком, перья, стояла чернильница, которую Женни наполнила чернилами совсем недавно. В камине горели дрова – постаралась Ленхен: она знала, что Карл вернется к вечеру, и растопила камин. Книги на столе, книги на полках, на диване, на подоконнике, на камине… А если точно – три года и один месяц. Дольше, чем в Париже. И больше сделано. Написана вместе с Энгельсом «Немецкая идеология»… Правда, напечатать ее не удалось, но главное, ради чего они ее писали, было уже достигнуто: оба уяснили истины, ради которых стоило поработать. Потом создали Брюссельский Коммунистический корреспондентский комитет и установили связи с коммунистами в различных странах, помогли им очиститься от благоглупостей Вейтлинга, Криге, Грюна, Гейц