Потом Малиновский подумал: Александр Михайлович назвал места боев на Халхин-Голе памятными не потому, что они ему лично памятны, в тридцать девятом его там не было, нашей армейской группой командовал Жуков, а потому очевидно, что опыт тех боев пригодился Красной Армии, хотя и был локален. Это был инцидент, не переросший в войну. Великая Отечественная затмила здешние события тридцать девятого, и, если сейчас сравнить то, что было на Халхин-Голе, с тем, что будет в Маньчжурии, масштабы окажутся несоизмеримыми, лишь противник тот же — квантунцы, лучшие в японской армии войска...
Чем ближе к Халхин-Голу, тем обильнее пески; машины иногда буксовали, взбираясь на бугры, поднявшийся ветер переметал укатанную колею бродячими песками, а вот комаров ничто не брало — ни ветер, ни папиросный дым, ни мазь, что же будет в речной пойме! Сожрут, окаянные! Родион Яковлевич переменил руки: левой взялся за скобу, правой шлепал комарье. Водителю говорил:
— Ты кури, кури, не стесняйся...
Когда солнце стало алеть и опускаться, на скрещении проселков у высохшего озерка их встретил комдив, усатый бравый генерал-майор, рапортовавший столь зычно, что Малиновский поморщился. Василевский же как ни в чем не бывало пожал руку генералу, а затем полковникам и майорам, а затем и солдату, стоявшему возле машины комдива, — шофер или связист. Солдат покраснел, как маков цвет, растерянно затоптался. Все переглянулись, а Малиновский неприметно улыбнулся: знал, что маршал Василевский при встрече здоровается за руку со всеми, кто оказался рядом, и это было не показным, а естественным для Александра Михайловича с его воспитанностью, тактом, демократизмом, уважительным отношением к людям. Недаром бытует армейская молва: ни при каких ситуациях не накричит, не оскорбит, не унизит человеческого достоинства. Настойчив, последователен, однако не резок. А я, маршал Малиновский, в крайних ситуациях бывал резок, не отпираюсь. Деликатность Александра Михайловича, разумеется, не означает, что он добряк и тихоня. О, характер есть, и очень волевой! Я бы сказал — волевой, но не шумливый. И еще одно обстоятельство: исключительно объективно, непредвзято относится к окружающим. Мне этой объективности, может быть, не хватает подчас...
Надели накомарники, фуражки сменили на пилотки — все-таки будут близко от границы, нехитрая, да маскировка, — Василевский вполголоса сказал Малиновскому:
— Кирилл Афанасьевич Мерецков ездил в Приморье на рекогносцировку на нашу погранзаставу, так надевал форму рядового пограничника... С превеликой натугой влез в шаровары и гимнастерку! Влезем ли мы, Родион Яковлевич?
— Нам не придется этого проделывать, поскольку погранзаставы здесь монгольские, — улыбнулся Малиновский.
Слышавший это комдив тоже улыбнулся — чинно, осторожно.
Долина Халхин-Гола широка и местами заболочена, в щетине осоки и метелок камыша. Река — ширина от пятидесяти до ста с лишним метров — сильным течением ворочает на перекатах гальку, в омутах крутит воронки. Вода желто-коричневая и, как говорит комдив, холодная. Бравый усатый генерал был определен в гиды — поскольку его части тут дислоцировались, — показывал и рассказывал, стараясь приглушить свою зычность.
Маршалы осмотрели западный берег Халхин-Гола, задержались у центральной переправы, где когда-то погиб знаменитый комбриг Яковлев, переехали на восточный, осмотрели полуобваленные окопы, траншеи, ходы сообщения, командные пункты — в песке попадались патроны, гранаты, каски, пилотки, широкополые панамы: в летнюю жару тридцать девятого в войсках были и такие вот панамы с дырочками. Посетили сопки Песчаную, Палец, Зеленую, Безымянную, Ремизовскую, где были наиболее ожесточенные бои.
— Командир танковой бригады Яковлев и командир стрелкового полка Ремизов сражались как герои и погибли геройски, — сказал комдив с нотками торжественности.
— Командиры хорошие и сражались храбро. Но погибли... — Малиновский выдержал паузу. — Георгий Константинович Жуков свидетельствует: погибли по неосторожности... Майор Ремизов расположил НП на простреливаемой местности, и, когда говорил по телефону, пуля угодила ему в ухо... И комбриг Яковлев был толковый командир и смелый, а погиб как-то нелепо... В район центральной переправы прорвалось около трехсот японцев. Яковлеву было приказано разгромить эту группу. Он стал собирать бойцов для атаки, забрался на танк, оттуда командовал. Снайпер снял...
— Не удивляйтесь, генерал, — мягко произнес Василевский. — Так оно и было. Мы с маршалом Малиновским не участвовали в халхин-голских событиях, однако военную историю изучали... Из прошлого надо выводить кое-что для дел нынешних... Надо, например, иметь в виду: наблюдательные пункты устраивать разумно, без излишнего риска и вообще в бою офицерам особенно не высовываться, памятуя о снайперах. В квантунской армии снайперам, стрелкам из летучих отрядов отводится видная роль...
В приграничье Василевский и Малиновский понаблюдали в стереотрубу за японской территорией — безлюдно, никакого движения, — потом провели на командном пункте дивизии совещание накоротке и уж после этого — на монгольскую погранзаставу. На полпути между КП и заставой наткнулись на солдат стрелкового взвода, что-то выкапывавших из песчаного откоса.
Командир взвода, щуплый, востроносый младший лейтенант, встал по стойке «смирно» и, прижав лопату к бедру, отрапортовал: обнаружены останки бойцов, по-видимому, участников сражения в тридцать девятом году.
— Сколько их? — спросил Малиновский.
— Трое.
— Безымянная могила? — спросил Василевский.
— Могилы, как таковой, не было. Даже бугорка не было. Мы случайно увидали: торчит рукав гимнастерки. Вот, взялись за лопаты...
— Документы при них есть? Письма?
— Никак нет... Рядышком с останками газету нашли. Называется «Героическая красноармейская».
— Выходила в дни боев на Халхин-Голе, — сказал Малиновский.
— Перехороните с воинскими почестями, — сказал Василевский, обращаясь к комдиву. — Поставьте обелиск со звездой, как положено...
— Слушаюсь! — отчеканил комдив.
— И митинг проведите. Они заслуживают, чтоб их помянули добрым словом...
— Слушаюсь!
Глядя на останки красноармейцев, Малиновский подумал: шесть лет назад сражались мы с квантунцами на Халхин-Голе, годом раньше, летом тридцать восьмого, — на озере Хасан и вот теперь опять на дворе июль...
На пограничной заставе представились: «Генерал-полковник Васильев... Генерал-полковник Морозов...» Начальник заставы, не по-монгольски рослый капитан, в лицо их не знал, хотя многие монгольские генералы и офицеры узнавали Василевского и Малиновского по газетным фотографиям, по кадрам кинохроники. Не говоря уже о советских генералах, офицерах и даже солдатах: при личном общении засекретить себя было сложно. Но тут, как говорится, сработало.
Капитан, сносно владевший русским, рассказал о численности и вооружении заставы, о протяженности участка, о характере службы, о нарушениях границы. С его слов: нарушителей в июне — июле стало больше, японская агентура — это и японцы, и маньчжуры, и баргуты, и китайцы — пытается проникнуть сюда и разведать обстановку. Капитан скромно подчеркнул: безнаказанных нарушений нет. Это значило: все пробравшиеся из-за кордона схвачены и обезврежены.
— Молодцы пограничники, — сказал Малиновский.
Василевский поинтересовался:
— Каковы виды пограничных нарядов?
Капитан перечислил: конные и пешие парные дозоры, часовые границы, по два-три человека — секреты, засады, заслоны, то есть наряды те же, что и на советских заставах. Василевский еще спросил:
— Служба по восемь — десять часов... Как выдерживают, учитывая еще и комаров?
— Монголы привычны, товарищ генерал-полковник. Терпеливы, выносливы... Будет приказ, так и сутки просидят в плавнях!
— Это верно, — сказал Малиновский. — Судя по всему, монголы — отличные солдаты, на Халхин-Голе себя показали... Кстати, я сам убедился: нашим современным оружием и техникой овладевают быстро и основательно, хотя грамотешка хромает...
— То ли еще было, товарищ генерал-полковник! — сказал капитан. — Сейчас читать умеют, многие пишут... А во время боев на Халхин-Голе, мой предшественник рассказывал, сплошь неграмотные были. И что удивительного? В Монголии в тридцатых годах три процента детей посещали школу, а то и меньше... Да, в свободный от службы час пограничники-новобранцы и учились грамоте... Клали на землю доску, смазанную разведенной в масле сажей. Начальник заставы чертил на ней палкой буквы, бойцы повторяли... Потом был бой с японцами... Имена павших товарищей были первыми словами, которые вывели оставшиеся в живых...
Застава была расположена на крутом скате, да еще залезли на десятиметровую вышку — обзор что надо, но поднятая ветром песчаная кисея ухудшала видимость; песок заносило и сюда, на вышку, он сухо шуршал о доски. Малиновский сказал:
— Монгольские дожди.
Начальник заставы живо откликнулся:
— Товарищ генерал-полковник, дожди еще будут! Самые настоящие, проливные!
— Не сомневаюсь, что будут...
Река текла внизу, под обрывом, на правом фланге, граница проходила по фарватеру. Маршалы в бинокли разглядывали сопредельный берег, капитан пояснял:
— В последние дни японцы отселяют вглубь местное население, разрушают мосты, дороги...
— Тактика выжженной земли. Как у гитлеровцев, — сказал Малиновский и подумал, что скоро его войска будут уже по ту сторону границы.
А Василевский подумал: «Японцы хотят создать нам дополнительные трудности. Для нас дороги, особенно железные, — вопрос вопросов... Нельзя допустить — и опыт войны на Западе этому учит, — чтобы в Маньчжурии противник разрушал железнодорожные пути, тоннели, мосты. Так было например, в Белоруссии летом сорок четвертого. Немцам удалось тогда вывести из строя железные дороги, это вызвало серьезные трудности с нашими перевозками... Чтобы воспретить противнику разрушить при отходе железные дороги здесь, на Дальнем Востоке, все фронты должны выделить специальные самолеты и подвижные части для борьбы с диверсионными отрядами...»