Эти совещательные беседы о происшедших событиях он строил по единой схеме: сперва спрашивал о самочувствии, затем говорил о вступлении Советского Союза в войну против Японии и интересовался, что́ думает собеседник по этому поводу. Мао предполагал, что новость ошеломила собеседников, однако они держались спокойно, и Мао подивился их самообладанию. Но они успели подготовиться к его вопросу и единодушно отвечали: радуются, считают, что Япония будет разгромлена Россией и Америкой в течение двух-трех лет, а пока наши 8-я и Новая 4-я армии должны занимать районы, которые будут освобождать союзники, захватывать там японские склады оружия, техники и боеприпасов, оттеснять гоминьдановские части, а при столкновениях уничтожать их. И опять Мао удивлялся, что так точно их суждения совпадают с его мыслями, но вида не показывал, говорил неспешно, негромко:
— И я такого мнения. В директиве найдет отражение...
Вот оно, реальное, дающее плоды единство партии: все думают так, как и вождь. Но все-таки было ощущение какой-то неуверенности в себе и собеседниках, ощущение зыбкости, непрочности мира, в котором они сидели, пили чай и разговаривали.
В полночь они пили уже не чай, а виски, джин, ханжу. Он предпочитал голландский джин, но другие пили и виски, и гаоляновую водку, и спирт. И, как заведено, пример подавал он, Мао Цзэдун: пил и не пьянел. Блюда были изумительные, и Мао ел подряд, с аппетитом. Да и гости не заставляли себя упрашивать. За Сун Пином и доктором, работавшим в Яньаньском госпитале и пользовавшим Мао и Цзян Цин, любезно ухаживали высокие хозяева: он подливал спиртное, она подкладывала в тарелки.
Прием Мао открыл речью, в которой воздал хвалу Советскому Союзу, Красной Армии, товарищу Сталину — истинным и могучим друзьям китайского народа и КПК. Обошел присутствующих, чокнулся, с русскими чокался минут пять, желая здоровья, счастья и успехов. Когда они вошли, он пожал им руки, похлопал по спинам, справился о самочувствии, они ответили: спасибо, все хорошо.
Этот Сун Пин попортил ему кровь. Совался во все щели, несомненно радировал в Москву. Многое вынюхал из того, что Мао Цзэдун предпочел бы не предавать гласности. Например, о прямой связи Яньани с японским командованием — о взаимном обмене разведданными насчет войск Чан Кайши. Долго держали в тайне, все-таки Сун Пин выведал. Да, по существу, ему известна вся яньаньская подноготная. И ведь не уберешь: Москва за ним.
Многослойный плавал дым, мигали свечи, на тесе, которым были обшиты стены, ломались тени. Цзян Цин накручивала патефон, ставила пластинки. Но танцующих было немного, ибо у Мао, заядлого танцора, не было в этот вечер настроения выделывать замысловатые па: хотелось покоя. Да и мысли не оставляли... Словно растекшись по шезлонгу, он прихлебывал из кружки, заедал любимыми земляными орешками, которые жена сыпала ему в руки. Способный говорить по нескольку часов кряду, сегодня он был молчалив: пусть гости говорят, танцуют, веселятся, а он всего лишь радушный, но скромный хозяин. Временами улыбался. Вокруг веселились, он доброжелательно, разрешающе кивал и прихлопывал ладонями в такт танцу.
Цзян Цин шелковым платочком промокнула ему потный, разгоряченный лоб, смахнула крошки с уголка губ. Он и ей доброжелательно кивнул. И подумал, что на нее может положиться до конца, она, по-видимому, единственный человек, который не предаст ни при каких обстоятельствах. Ибо его судьба —это и ее судьба. Его взлет — ее взлет, его падение — ее падение. Нет, падения не будет, будет непрерывный, устремленный ввысь полет!
Мао привык, привязался к молодой супруге, которая неусыпно заботилась о его здоровье, питании, одежде, досуге, была прилежной слушательницей, идейной соратницей и вела всю секретную переписку мужа. В свое время Центральный Комитет высказался против женитьбы Мао Цзэдуна на Цзян Цин, туманно ссылаясь на сомнительные моральные качества кинозвезды, но он настоял на своем. И не жалеет...
Наверное, если б не присутствие на вечеринке Цзян Цин, он мог бы ощутить себя совершенно одиноким: ни близких, ни друзей у него не было, но в том-то и суть, что Мао никто не был нужен, и поэтому он никогда не ощущал одиночества. В последние годы все чаще и продолжительнее отъединялся от людей, по многу часов проводя сам с собой. Когда же ему было что-нибудь надо, появлялась Цзян Цин, и все устраивалось мгновенно и как нельзя лучше.
Вообще она в нужный момент всегда была рядом. Помнится один из многочисленных споров с Ван Мином, этим догматиком. Спорили они до хрипоты. Цзян Цин сидела в углу и одобрительно кивала, когда говорил муж. Затем в комнату вошла жена Ван Мина и сказала: «Где я только не искала тебя, а вы, оказывается, опять тут ссоритесь. Лучше пойдем домой ужинать». И Цзян Цин весело сказала: «Как хорошо, что вы пришли! До чего же невозможны эти два старых петуха. Как встретятся, так и дерутся... Изловите-ка вы своего и уведите его, а я своего изловлю и уведу. Чтоб они больше не могли драться!» Все окончилось как бы шуткой. И правильно, что Цзян Цин разрядила обстановку. Спасибо Цзян Цин! Хотя иногда он отъединялся и от жены.
В подобных уединениях Мао по-особому высвечивалось, ради чего он жил, что составляло смысл жизни — борьба за власть и обладание этой властью над миллионами людей, над человеческим бескрайним морем, именовавшимся «Китай». Китай коммунистический, но не на советский, а на свой манер. Мао знает какой. Когда это будет? Не скоро? Как он торопил события, но они двигались по-черепашьи. От нетерпения, от желания подтолкнуть колымагу истории он скрипел зубами. Горько усмехался: вот они, баловни истории — Рузвельт, Черчилль, Сталин. Ему бы эту силищу, тогда бы он показал, кто такой Мао Цзэдун из деревни Шаошань провинции Хунань!
Похрипывал патефон, шаркала обувь, стучали пиалы, танцоры гомонили и смеялись. Мао, откинувшись в шезлонге, то прихлебывал чай, то грыз орешки, то, приподняв правое плечо, потирал кончиками пальцев лоб, то зябко сутулился, прятал кисти в длинные несоразмерные рукава. А в комнате было жарко, душно, пахло потом. Мао уловил этот запах и следом уловил чей-то боковой взгляд. Повернулся. Глядел Сун Пин — пристально, изучающе. Ты что, пробуешь прочесть мои мысли? Мао улыбнулся, поднял кружку:
— За советских друзей!
Сун Пин поднял свою кружку. Вот такие и парализуют твою волю. Ты и хочешь ускорить события, и не можешь. Ничего, завтра он, вероятно, еще и не сможет радикально действовать, послезавтра — сможет! А сейчас потанцуем! Поддерживаемый Цзян Цин, он поднялся, что-то ей шепнул, и сразу перед ним предстала очаровательная девушка лет шестнадцати. Под смех гостей Мао сказал:
— Жаль, к старости только голова хорошо работает!..
И принялся выделывать па с ловкостью, удивительной при его грузной фигуре. Когда танец закончился, он шумно дышал, Цзян Цин вытирала ему платочком мокрый лоб. Прелестная девица исчезла. Танцы прекратились: из горки пластинок Цзян Цин выбирала любимые мужем старинные китайские оперы. Послушали одну пластинку, вторую, третью.
Сун Пин провозгласил:
— За успехи китайских товарищей!
Мао стукнулся кружкой о кружку, отхлебнул и сказал чуть слышно, шутливо и с чуть приметной улыбкой:
— За то, чтоб вскоре мы могли бы чествовать советских товарищей в столице коммунистического Китая!
Выпивали, закусывали, слушали музыку. Рассеянно улыбаясь, Мао размышлял: «На гребне революции нас вознесет над Китаем! Исстрадавшийся, умирающий с голода народ поддержит нас. И мы дадим ему новую жизнь: без голода, но и без излишеств. Иначе народ зажиреет, потеряет способность к дальнейшей борьбе. Надо, чтобы народ был поджарый, готовый к прыжку! У американцев появилась сверхмощная бомба, ее взорвали шестого августа над Хиросимой. Вот это оружие! По всей вероятности, такую бомбу создают и русские. Америка нам ее не даст, а Советский Союз обязан дать. Любыми средствами заполучить сверхмощное оружие!»
Из-под припухлых век он оглядел гостей. Веселятся, пьют, едят. Радостны, жизнелюбивы. Да, конечно, когда-нибудь они вместе с Мао Цзэдуном окажутся в столице Китая. Но руководителей, как и народ, следует держать в строгости. И время от времени проводить их духовное очищение. «Да, неизвестно, кто из вас сохранится в руководстве до той благословенной поры», — подумал и стал медлительно, величественно прихлопывать в ладоши в такт музыке, все больше и больше отставая от нее.
Потом Мао притих, будто задремал, и присутствующие гуськом вышли из комнаты. Осталась Цзян Цин. Она сняла пластинку, осторожно стряхнула пепел с колен мужа, укрыла их пледом, ласковым, женственным движением поправила его рассыпавшиеся волосы, и он, не прерывая дремы, так же лениво-величественно похлопал ее ниже спины. В спертом, мглистом воздухе оплывали свечи, их копоть смешивалась с табачным дымом. За окном, наверху, где-то в горах выли шакалы, и от этого еще гуще казалась могильная тишина пещеры.
18
Солдатские разговоры — о чем угодно, когда угодно, где угодно! На сей раз такой разговор посеял повсеместно татуированный Логачеев. Посасывая самокрутку и сплевывая, он завел грубым, толстым голосом:
— Товарищи граждане, сон приснился. Как будто скопытило меня возле города Ржева. Будто под кусточком, в крови дохожу...
— Мне ранения тож частенько снятся, — говорит Толя Кулагин.
— В том-то и штука! Я и в натуре был раненный подо Ржевом, доходил, истекал кровью в тальнике. А было так: шли в атаку, снаряд ка-ак врубит — привет и наилучшие пожелания! Очнулся, лежу, вверху звезды, тихо. И не пойму, на том ли я свете или еще на этом подзадержался. Если убитый, значит, я на том свете, если покудова живой, значит, на этом. Рукой-ногой пошевелить не могу, но шарики работают. Думаю: пришибло насмерть, тогда где ж я, в раю или в аду? Насчет ра́ю — сомневаюсь, потому не святой. Однако один есть плюс: солдат как солдат, за чужие спины не ушмыгивал. Ну, ангелов не видать, райской музыки не слыхать... В аду? Но и чертей не видать, никто не волокет меня поджаривать на горячей сковородке... И вдруг слышу: «Видал, разлегся воин... Да не м