Я смотрю на щербатый рот Феди Трушина, на безбровое, стянутое ожоговыми рубцами лицо комбата и думаю: «Капитан горел в танковом десанте. И радуется, что опять попадает на танк? Или нас на «студебеккерах» разместят?» И мысль: хочу испытать судьбу, что она сулит, судьба, в сражениях не сегодня завтра, отыщет пуля либо помилует, поглядим-увидим, как фортуна со мной обойдется. Фаталист нашелся! Ты не столько о своей голове пекись, сколько о других, отец-командир.
Ударил гром, который не враз отличили от артиллерийского грохота. Но над вершиной, в черной туче, прочертились зигзаги молнии, опять гром и опять молния. Сверкали молнии, и гремел гром, дождя не было. И это показалось странным. А может, и не странно, может, это били колокола судьбы, вещая о ее крутом повороте? Но, как ни были красивы эти придуманные колокола, я заставил себя подумать об ином: если начнется сезон дождей, каково нам будет форсировать Большой Хинган? До него, как ни крути, два-три хороших перехода. Тем паче на колесах.
Белобрысых, усатых, большелобых, бессмертных поставил на взводы, а сержанта Славу Черкасова, сдержанного, неразговорчивого, назначил помощником командира взвода. Обрадовался он, шибко проявил эмоции? Ничуть не бывало. Буднично сказал:
— Доверие оправдаю, товарищ лейтенант.
А я-то думал, он честолюбив, переживает, что в свое время не сделали помкомвзвода. Вот известие о подвижном отряде он воспринял с оживлением, мимолетно улыбнулся и сказал сам себе:
— Повоюем!
Повоюй, Слава! И останься жив. Чтоб на Красноярском вокзале тебя встретили мать и невеста.
Стрелковый батальон разместили частично в «студебеккерах», частично посадили на броню — это, к моему удивлению, были не прославленные Т-34, к которым мы привыкли на Западе, а БТ, известные своей быстроходностью. Танковую бригаду усиливали противотанковые пушки, самоходные артиллерийские установки, зенитные пулеметы, рота саперов. Командовал подвижным отрядом комбриг, коренастый, зеленоглазый, зычноголосый, на нем был комбинезон, скрывавший знаки различия, танкисты звали его Батя и «наш полковник».
Не сходя с «виллиса», комбриг оглядел нашего вытянувшегося по стойке «смирно» комбата с головы до ног, словно прикидывая, чего тот стоит, и сказал:
— Капитан, мозгуй! Действуем в направлении перевала Джадын-Даба, туда уже ушли танкисты из Шестой армии Кравченко. Надо настичь их и не отставать, если удастся — обогнать! Ввяжемся в бои — на твою пехоту рассчитываю. Мозгуешь?
Полковник всмотрелся в лицо капитана и удовлетворенно хмыкнул. А мне подумалось, что комбригово «Мозгуешь?» сродни комбатову «Втемяшилось?». Подумалось также: не только комбат бывал в танковых десантах, и я сподобился езживать на броне — под Минском и Каунасом. Стадо быть, не новичок.
На сборы, погрузку, заправку горючим комбриг отвел полчаса. Обнажив на запястье часы, предупредил: — Ни минутой позже!
По тому, как забе́гали танкисты, стало понятно: слово Бати подхватывается на лету. Учтем. Пускай учтут и артиллеристы, самоходчики, зенитчики, саперы — им же будет лучше. Моей роте выпало ехать на танках — неужели это так, до сих пор не верится. Лейтенант Глушков на танке въедет на Хинган, съедет вниз и покатит по Центральной Маньчжурской равнине аж до Порт-Артура! Если, конечно, японцы не помешают...
Первой роте неизменно везет: под рукой у начальства — посему ее на танки, остальные будут нежиться в «студебеккерах» и полуторках. Конечно, и там потрясет, но там есть скамейки, с голой броней не сравнить. Ну, ладно, не будем привередничать. Другое дело, что за танком охотятся противотанковая артиллерия, гранатометчики, смертники с минами, его бомбят, штурмуют, ему роют волчьи ямы и прочие удовольствия сулят. Грозная машина сама становится мишенью. То, что достанется танку с экипажем, выпадет и десанту. Но выше голову, хвост пистолетом! Будем взаимодействовать, глядишь, и минуют напасти.
С группой солдат я подошел к танку, на котором предстояло ехать. Танк посмотрел на меня черным зраком орудийного ствола, как бы приглашая познакомиться. Я похлопал по нагретой шершавой броне — вроде рукопожатием обменялись. Танк как танк: покрашен в защитный цвет, краска кое-где облупилась, гусеницы блестят, отполированные, от всего корпуса несет жарой и горючим; из башенного люка высунулась голова в танкистском, ребрышками, шлеме, из-под шлема на лбу — белокурые кудряшки, прямо-таки девичьи.
Танкист сказал мне:
— Командир танкового взвода лейтенант Макухин. Можно и проще — Витя...
— Командир стрелковой роты лейтенант Глушков. Если проще — Петр...
— Петр? Строгий ты, видать, человек...
Мой верный ординарец Миша Драчев некстати ввернул:
— Витя? А я вот знаю: есть такое сочинение «Витя в тигровой шкуре»!
Книгочей Нестеров первый засмеялся:
— Да не Витя, а «Витязь в тигровой шкуре»!
— Ну да, — слегка стушевался Миша. — Сочинение какого-то грузинца!
— Шота Руставели? — спросил Востриков, еле сдерживаясь от хохота.
— Кажись, он, — промямлил Миша.
— Вот так сморозил, — сказал я. — Сам ты Витя в тигровой шкуре.
Хохот покрыл мои слова, и громче всех смеялся лейтенант Макухин, вероятно, мой однолеток. Так, со смехом, мы познакомились с экипажем, перекурили это дело, лейтенант Макухин нас просветил: прежнего комбрига-забайкальца перед походом заменили на западника, фамилия громкая — Карзанов, сражался за Сталинград, на Орловско-Курской дуге, на Украине, в Румынии, Венгрии, Чехословакии, орденов полна грудь, а бригада — восточники, будет фронтового опыта набираться. Просветительство пресекла команда:
— По ко́ням!
В армии шутливо, но неизменно подавалась такая команда вместо, скажем, «По танкам!» или «По машинам!». Две другие роты полезли в автомашины, а я со своими орлами — на танки. Экипажи угнездились внутри танков, пехота наверху — вроде бы оседлала их. Так что гаркнувший «По коням!» полковник не столь уж далек был от истины.
Взревел двигатель, выстрелили выхлопные газы, танк качнулся и пошел вперед. Это покачивание усиливалось и превратилось в нечто похожее на морскую качку: выбоин и ям на пути хватало. Я сидел справа от башни, прижимаясь к броне. Будь начеку: тряхнет на яме — запросто сковырнешься наземь, а сзади рычат другие БТ. Попасть под гусеницы — мало приятного. Броня разогретая, и сидеть жарко. И неудобно — враскорячку. Солдатам я приказал расположиться на бревнах по обе стороны от башни — бревна, на случай если танк засядет, а сам стоически корячился. Долго ли так продержишься? Солдаты сердобольно потеснились, и я сел, стиснутый плечами.
Снизу от машины исходил жар, сверху обдувал встречный ветер и, увы, встречная пыль. Довольно скоро наши лица посерели от пыли, на зубах скрипело, в глотке першило, одежку хоть выколачивай! А члены экипажа, наверное, почище, перед маршем я даже удивился: выбритые, наодеколоненные чистюли, непохожие на обычно чумазых танкистов. Когда я брился? Два-три дня назад. Не до бритья. Но танкисты же нашли время. Сквозь рев двигателя, скрежет гусениц, посвист ветра слышится голосок неугомонного Миши Драчева:
— Мирово зануздали лошадиные силы!
Он вжимается в мой бок своими костяшками. Погоди, ведь это он и потеснил солдат, освобождая для меня местечко. Благодарю, верный ординарец! Витя в тигровой шкуре...
19
Что за десанты были под Минском и Каунасом? Очень схожие. Кратковременные, что ли. Посадили пехотинцев на тридцатьчетверки, те рванули опушкой и полем к опорному пункту, смяли заграждения, принялись утюжить траншею, немецкие автоматчики убежали, десантники спрыгнули, заняли ее; танки ушли на западную окраину поселка, а к траншее ринулись немцы, чтобы вернуть позиции. Да не тут-то было, траншею мы не отдали!
А сколько ныне проедем на броне? Будем спрыгивать, воевать, но потом снова на броню. Почему был спешно сформирован наш подвижной отряд? Из реплик полковника Карзанова, из разговоров штабистов между собой и с комбатом напрашивался вероятный вывод: поскольку подвижные отряды оправдывают себя с первого дня войны, командование увеличило их число уже в ходе операции. Очень может быть. Потому что скорость продвижения — залог боевого успеха, это-то и с ротной колокольни очевидно. Да и замполит Трушин так считает. Разлюбезный друг Федя катит в голове колонны, на «виллисе», не его ли пылюку я глотаю? Впереди, естественно, разведка, потом «виллис» комбрига, потом «виллисы» с замами комбрига, командирами стрелков, артиллеристов, самоходчиков, зенитчиков, саперов, потом штабной автобус с рацией, потом танки. Пылюка стоит добрая: чем выше в гору, тем меньше заболоченных лугов, почва сухая, каменистая. Поднимаемся незаметно, и, вообще, незаметно, как глотаем вместе с пылью километры. Разве что руки и спина болят — устали от напряжения. Да и при толчке стукнет о железяку. Хочется ругнуться. Однако я молчу, подаю пример: подумаешь, стукнуло. Даже стараюсь не кряхтеть.
Где родная дивизия, родной полк? Обгоним их либо по другому маршруту идем? Скорей последнее. Жаль, что не нагоним, теперь свидимся когда? Когда увижу комдива — нашего Батю, генерал-майора с Золотой Звездой Героя на кителе? Не часто лейтенанту доводилось видеть своего генерала, но все-таки такое случалось. Одно слово — Батя! Особенно это чувствую я, безотцовщина. И здесь — свой Батя, но к нему надо еще привыкнуть. Да к тому же не генерал, лишь полковник, иное качественное состояние. Ничего, привяжемся и к полковнику, танкисты ведь привязались.
Временами из приоткрытой башни высовывался лейтенант Макухин, посматривал назад и вперед, улыбался, кричал:
— Петя, живой?
— Живой, Витя! — отвечал я, безжалостно встряхиваемый на рытвинах.
Уточняя маршрут, колонну несколько раз останавливали, и в подобные — бесподобные! — минуты мы торопливо спрыгивали, разминались. Вот вам разница между сермяжной пехотой (она же царица полей) и теми аристократами, что на колесах. В пехотной жизни ждешь не дождешься привала, чтобы упасть наземь и не шевелиться. В аристократической наоборот: на привале хочешь двигаться, хочешь размяться. Это так, к слову...