Проехали километров сорок — пятьдесят. Уже не шли по следам танков 6-й армии, где-то свернули на собственный маршрут. Не исключено, между нами и противником нет наших частей. Хотя, разумеется, утверждать это трудно: по всем направлениям рвутся к Большому Хингану подвижные, или, как еще их называют, передовые, отряды.
— Товарищ лейтенант! — сказал Миша Драчев, — Оно, конешное дело, кататься на таночках — не сравнить с пешедралом. Одначе шишек и синяков наставишь — будь здрав!
— А меня укачивает, — сказал Шараф Рахматуллаев.
Я пригляделся: точно, узбек даже побледнел как-то.
— Держись, ребята! Это еще не самое страшное на войне, — сказал я и засомневался: хотел подбодрить, а вышло что-то не то.
— По ко́ням!
Залезали торопливо, как и слезали. Цепляясь кто за что — и друг за дружку. Лейтенант Макухин высовывался из башни, кричал, веселясь:
— Больше жизни, пехота! А то без вас умотаем! Петя, как, все залезли?
— Кажется, все.
— Ну, с богом! Тронулись!
Рокот двигателей. Лязг гусениц. Дрожащее марево. Клубы пыли. Пыль пропитала и людей, и машины. Высовывающийся из башни Макухин тоже стал серым, как и десантники. Броня нагревалась круче и круче, и Толя Кулагин прокричал Логачееву:
— Теперича, Логач, точняком ты в аду! И мы с тобой заодно жаримся на раскаленной сковородке!
— А? Что? — От шума двигателей закладывает уши, Логачеев заталкивает палец в ухо, прочищает.
— Говорю: как в аду, на раскаленной сковороде!
— Вскорости яичницу изжарим, Толяка!
Шутки шутками, а подпекает так, что вертишься. Вертеться же не навертишься, ибо можно загреметь с танка. Солнце нагревает и наши головы: гром погремел, тучи откочевали. В висках стучит. Испить бы водицы, но колодцев нет как нет, фляжки пустые. Терпи, казак, атаманом будешь, как говаривали на Дону.
Прикрыть глаза рискованно: устойчивость сразу хуже. Но я все же опускаю веки и представляю, как с нашей стороны и с японской к перевалам Большого Хингана устремляются массы войск. Японцам, как и нам, нужно преодолеть четыреста — пятьсот километров. Кто быстрей подойдет к перевалу? Давай, механик-водитель, жми шибче, по-казачьи — швыдче!
Лейтенант Макухин, ссылаясь на комбрига и штабных, намекнул: на Западе танки использовались по-иному. Я напрямик спросил, что конкретно он имеет в виду. Макухин ответил: не пехота, не артиллерия, а именно танки сейчас устремились вперед, обходя укрепленные районы, Расчет на внезапность: японцы, очевидно, не верят, что танки могут преодолеть Большой Хинган. Возможно, и так. Хотя со взводной макушки видно не лучше, чем с ротной. Правда, взвод этот — танковый. А нынче танкам первое слово. Основная сложность, по словам лейтенанта Макухина, явно заимствованным у начальства, в том, что коммуникации предельно растягиваются, танки отрываются от пехоты, от баз снабжения, в первую очередь — горючим, а без горючего танк что? Ничего. Но по словам того же Макухина, покамест автозаправщики справляются, не отстают, да и транспортная авиация подбрасывает бочки. Покамест... А спешить надо!
Полковник Карзанов правильно понял мысль лейтенанта Глушкова, потому что колонна прибавила прыти. Сам комбриг пересел на бронетранспортер, и разведчики на бронетранспортерах, пылят где-то далеко.
Пересев на танк, я в чем-то изменил свое пехотное мышление. А как же! Рассуждаю с точки зрения передового, подвижного отряда. Такой получается расклад: на нашем пути — горный хребет, его характеристика — тысяча четыреста километров в длину, триста в ширину, высота до двух километров. Впечатляет? Далее: это дикие, хаотичные кручи, удобные проходы через Хинган перекрыты укрепрайонами, туда соваться не резон, их надобно обходить, а всего вдоль своей границы японцы соорудили семнадцать мощнейших укрепленных районов. Неприкрытыми остались перевалы, которые принято считать недоступными для танков. Какие там танки на охотничьих да пастушьих баргутских тропах среди скалистых нагромождений! Но пробиться через Большой Хинган надо во что бы то ни стало! Пробьемся — как снег на голову японцам!
Опять пошли вязкие луга, а кое-где, на спусках, и трясина, покрытая ряской. Танки ее проскакивали, но автомашины, походные кухни, орудия иной раз и застревали, стреляя из-под колес вонючими бурыми ошметками. Выручали танки: надежный трос — и неудачник вытащен на сушу. Суша — понятие относительное: чем выше, тем больше рыхлого перегноя, под которым каменистая подпочва, не мудрено и забуксовать. По склонам — кустарник и чахлая черная береза, ею меня уже не удивишь, попадаются и вполне приличные дубки и лиственницы. Несмотря на то что мы в движении, комары исхитряются налетать и кусаться. На болотцах их видимо-невидимо, остановимся на ночлег — дадут прикурить.
Дали! Едва мы спрыгнули с брони, на нас остервенело накинулась орава мошки и комаров. Кровососущие! Мы шлепали себя по лицу, по шее, по рукам, обмахивались ветками, курили, развели костерки. Черта с два! Разве этих кровопийц чем-нибудь испугаешь?
Однако это был не ночлег и даже не большой привал, а так, маленькая остановка, минут на пятнадцать, достаточных, впрочем, для того, чтобы развести костерики и справить нужду. Остановились потому, что разведка донесла: на пути поселок, превращенный в опорный пункт, обороняет его батальон японо-маньчжур, усиленный артиллерией. Ясненько: опорный пункт прикрывает подступы к хребту. Что предпримет комбриг? С ходу атаковать нельзя, можно танки загубить, но и одну пехоту пускать не резон, сперва нужно выявить передний край, огневые точки противника, значит — разведка боем?
Ее провели разведчики на бронетранспортере, два танка и, естественно, неизменная первая стрелковая рота.
Комбат сказал:
— Глушков, твои бойцы пойдут за танками. Прижимайтесь ближе к броне, меньше будет потерь от ружейно-пулеметного огня.
— Так точно, товарищ капитан, — сказал я, подумавши: а потери от артиллерийского огня, если снарядом, не дай бог, вмажет в танк?
— Охраняйте танки от смертников с минами. Снимайте и расчеты противотанковых пушек, коль выкатятся на прямую наводку.
— Есть, товарищ капитан!
— Ну, давай, Глушков, я на тебя надеюсь...
Тут уж я ничего не ответил, лишь благодарно похлопал глазами. Комбат дружески ударил меня в плечо, будто подтолкнул, толчок был неожиданно сильный, и я пошатнулся. Капитан улыбнулся своей неподвижной, мертвой улыбкой — одними глазами: дескать, держись тверже, Петя Глушков, — и я оценил это.
Довел задачу до взводных, до сержантов и солдат. Все молчали, но Логачеев высказался:
— Ядрена вошь, а ведь за разведкой будет и настоящий бой? А, товарищ лейтенант?
— Будет.
— И я то ж самое разумею!
Грамотный. Нынче все в ратных трудах грамотные.
— Ребята, — сказал я, — действовать смело, решительно, однако не зарываться! Помните: это разведка боем!
Поселок — деревянные и кирпичные домишки — лепился по склонам сопки, словно привалившейся к отвесному, скалистому скосу еще более высокой горы. Следовательно, зайти с тыла отпадает, будем охватывать, но постреляем и по тылу, наверняка круговая оборона, все включено в огневую систему.
Разведчики соскочили с бронетранспортера, рассыпались цепью по сильно пересеченному склону. В центре была кое-как наезженная дорога, по ней двинулись танки, и мы за ними, глотая отработанные газы. Затем один танк вильнул влево, в обход поселка, второй — вправо. Моя рота разделилась, я пошагал за правым танком, за макухинским. Посмотрел на соседнюю сопку: там НП Бати, там его свита, включая нашего комбата. Прильнули к биноклям и стереотрубам, следят за нами. Не беспокойтесь, не подведем! Посмотрел и в низину, где прикрытый завесой тумана разворачивался передовой отряд — танки, пушки, бронетранепортеры, автомашины с пехотинцами, с саперами. И от мысли: за спиной сила! — стало не так тревожно. Сейчас эта сила молчаливо нас поддерживала, но придет срок — заговорит.
Голос вблизи:
— Подзасиделись на танке? Счас разомнемся, будь спок!
Кто? Логачеев, Свиридов? Или Кулагин? Разговорчивые! Да уж разомнемся, будь спокоен! Оступаясь в вымоинах, спотыкаясь о пеньки, корневища и камни, ломясь сквозь кустарник, мы приблизились к поселку метров на двести. Вражеская оборона молчала. Затаилась? Заставим раскрыться!
Дальше мы не пошли и враз открыли огонь: танковые орудия, минометы, пулеметы, винтовки, стреляли и из автоматов — больше для шума, понимая, что убойность автоматного огня двухсот метров не достигает. Я лежал за валуном, наблюдая за обороной: откуда бьет пулемет, откуда пушка, где дзот, где снайпер. Над нами посвистывали пули, фукали осколки, и это было неуютно: никакого подобия окопов, солдаты вжимаются в ложбинку, льнут к обомшелым каменным россыпям. Но чем активнее стреляют японо-маньчжуры, тем для нас лучше: раскроют систему огня. Хотя могут и схитрить: какие-то огневые точки молчат. До поры до времени. До атаки.
Разведка боем обошлась нам, к сожалению, недешево. Действовавший на левом фланге экипаж БТ увлекся, вырвался и получил противотанковый снаряд, сорвало гусеницу;
Танк сперва крутился на месте, затем замер; наше счастье, что мигом подошел тягач и уволок его в низину, иначе вражеские артиллеристы могли бы добить. Было убито три разведчика, и — я не поверил себе — тяжело ранен командир взвода лейтенант Иванов. Господи, какое-то заклятие: взводных лейтенантов уже выбило, придется сержанта Черкасова ставить на взвод. Делает карьеру: из отделенных — в помкомвзвода, оттуда — во взводные. Горькая это карьера...
Иванов был без сознания — пуля снайпера вошла в живот, и я подумал: не жилец. Если бы ранило натощак, было бы больше шансов выжить. Правда, завтракали давно и еще не обедали. Но если б совсем натощак!
Иванов дышал с хрипом, с хлюпом, закатив белки, на широком лбу полоски грязи, узкий подбородок рассекла глубокая ссадина. А у Петрова был узкий лоб и широкий подбородок, он брюнет, а Иванов блондин, у Петрова усы длинные, закрученные книзу, у Иванова — усики короткие, щегольские, но оба высокие, костистые, и когда-то на дне рождения старшины Колбаковского оба разрумянились от выпивки. Сейчас Иванов белый, как мел, бледный был и Петров, когда его ранило.