После войны буду ходить по земле толчками, как слепой, от могилы к могиле, где захоронены однополчане.
Помню довоенные кладбища. На могильных фотографиях — живые, молодые лица, и было ощущение: на кладбище все вокруг мертво, а эти, на фотографиях, — живые.
Приминая зеленый лишайник на тропе, подъехали полевые кухни. Сержанты доложили мне о состоянии взводов, старшина Колбаковский — о состоянии ротного имущества, которое везут в хвосте колонны. Я выслушивал их, стегая прутиком по сапогу. Вверху раздалось курлыканье. Журавли? Я поднял голову: вороны! Каркали они не грубо, а как-то нежно, будто журавлиные клики. Да-а, журавли, Помню, над Доном они летели клиньями, курлыкали. И над Задоньем курлыкали, куда пошла в поход дворовая ребятня. В небе журавли, а на земле иные чудеса: в степи, над кустарником, на одном телеграфном проводе сидело множество сорок — трещали, сорочили, на соседнем проводе сидели вороны — каркали, будто и те, и другие проводили свои собрания. А через протоку переправлялись полевые мыши: первая держалась за коровий блин, остальные — зубами за хвост впереди плывущей, такая вот цепочка. И я всего-навсего пацан, подросток...
21 Плиев
Оперативная группа генерала Плиева — несколько «виллисов» и штабная машина с телеграфом и радиостанцией — нагнала первый эшелон дивизии, которой командовал тридцатилетний полковник. Комдив был баловнем судьбы: красив, обаятелен, его любили женщины, любило начальство, да он и сам любил себя. Но при том был умен, смел, образован и удачлив. А последнее — удачливость — в делах ратных имеет немаловажное значение. В тридцать лет дивизией командует не каждый, и полковник знал: проявит себя в Маньчжурской операции — будет генералом.
— График движения выдерживаете? — спросил Плиев.
— Так точно, товарищ командующий! Согласно вашему приказанию...
— С маршрута не сбиваетесь?
— Никак нет, товарищ командующий!
— Посмотрим на карте.
Он и комдив склонились над развернутой офицером-направленцем картой. Комдив, обворожительно улыбаясь, сказал:
— Товарищ командующий! На карте деревни помечены, подходим — в помине нет, место голое, как ладонь.
— Карты — одно, собственные глаза — другое.
— Но наши разведчики докладывают по рации: выходят к Долоннору. Значит, город на месте!
— Этак и Жохэ может оказаться на своем месте! — Плиев тоже улыбнулся, собрав морщинки у глаз.
А до улыбок ли ему? Взгляд генерал-майора Никифорова, начальника штаба конно-механизированной группы, достаточно красноречив: я, мол, предупреждал, что такое пустыня Гоби, это вам не Европа, китайцы называют ее «Шамо», зыбучие пески, пустыня смерти — с ней шутить не приличествует. Плиев ответил на этот взгляд не молча, а полными внутреннего смысла словами:
— Воду подвезут, я поторопил начальника тыла... И водовозами, и легкомоторными самолетами... Наша решающая задача — выдержать взятый темп наступления. Пока мы его — в целом по конно-механизированной группе — даже перекрываем!
— Товарищ командующий, еще одна неприятность, — сказал комдив, продолжая улыбаться, — в соединении бензин на исходе. Моторы перегреваются на солнцепеке, в зыбучих песках, съедают по три-четыре нормы... Бензовозы отстали...
Тот же достаточно выразительный взгляд генерала Никифорова. Плиев сказал:
— Приказываю: слить бензин со всех машин и заправить сколько возможно танков и автомобилей!
— На несколько десятков танков и автомашин наберется, товарищ командующий.
— Исполняйте! А я доложу фронту, попрошу ускорить доставку горючего автобатом и самолетами... Кстати, полковник, еще одна неприятность: отмечено, что японцы отравляют питьевые колодцы. Будьте осторожны!
— Отравляют? — переспросил комдив.
— Стрихнином, — сказал Никифоров, возвышаясь длинной, нескладной фигурой.
«Спасибо за уточнение», — мысленно сказал Плиев, а вслух:
— Генерал, вы мне здесь не нужны. Поезжайте в штаб. Там ваше рабочее, так сказать, место...
Никифоров пожал плечами:
— Слушаюсь.
«Спровадил? — подумал Плиев. — Чтоб не мозолил глаза? Чтоб не напоминал своим поведением, одним своим присутствием о пропасти, разделившей нас?»
Да, их разделила пропасть, командующего и его начальника штаба. Такое в редкость: начальник штаба не согласился с командующим, отстаивает свое мнение. Формально в этом нет ничего из ряда вон выходящего. А по существу? По существу начальник штаба прямо и косвенно оспаривает решение своего непосредственного начальника. В армии же так не бывает, чтоб оспаривали принятое решение. Решение надо выполнять, согласен ты с ним или нет.
Никифоров удалялся к «виллису», долговязый, сутуловатый и какой-то непреклонный. Наверное, осуждает за эти слова — «Вы мне не нужны здесь». И правда, не нужен. Резкие вырвались слова, но ведь справедливые. Плиев вздохнул и тронул водителя за плечо:
— Поехали.
Не заладилось у них с самого начала. С самого начала произошел крупный разговор в землянке Плиева. Исса Александрович тогда сказал:
— Приказ на сосредоточение группы у границы отдан, и началась борьба за время и пространство!
— Я уже слышал это. — Никифоров поморщился.
— Еще раз услышите, коль не хотите понять: только высокие, высочайшие темпы наступления позволят нам выполнить боевую задачу и разгромить противника с минимальными для нас потерями!
— Темпы продвижения после перехода границы запланированы нереальные, — упрямо сказал Никифоров. — Я давно служу на Дальнем Востоке, в Забайкалье, я знаток этого театра военных действий... Отдаю вам должное, товарищ командующий: у вас богатейший опыт рейдов на западном фронте. Но простите меня: Восток — это не Запад, здесь совершенно иные условия ведения войны...
— Нет уж, это вы меня простите, своеобразие здешнего театра военных действий не отменяет нашего западного опыта, и мы будем базироваться на нем...
Медлительно, будто полусонно, поводя рукой, Никифоров сказал:
— У меня западного опыта нет, зато есть восточный. Снова подчеркиваю: пустыня Гоби — не Европа. По гобийскам пескам и кручам Хингана, по бездорожью и безводью наступать со скоростью восемьдесят — сто километров в сутки?
— Именно так! Перед главными силами японо-маньчжурских войск в районах Калгана и Жэхэ наши дивизии должны появиться в неожиданные для противника сроки. Это возможно только при одном условии: если темпы наступления достигнут в среднем ста километров в сутки! Потребуется, понятно, тщательная и всесторонняя подготовка...
— Как ни готовься, войскам не выполнить таких завышенных задач. — Черты у Никифорова твердые, волевые. — К тому же у нас не будет времени для закрепления захваченных рубежей. Легко представить, что может произойти, если враг сумеет организовать контрудар резервами...
— Стремительность наступления как раз и позволит предотвратить контрудары. — И у Плиева лицо жесткое, волевое, но он старается говорить помягче, потише, скрывая раздражение. — Врагу нельзя давать времени и возможности для организованного маневрирования резервами. А что касается закрепления, то можете не сомневаться: завоеванного не отдадим.
Никифоров как бы вскользь замечает:
— И все же я склонен думать, что мы ставим перед войсками невыполнимые задачи. Поддерживать связь и управление будет весьма трудно, пожалуй, невозможно.
— А я уверен, офицеры штаба обеспечат своевременное и непрерывное управление войсками в любой обстановке. Поймите, ваши представления о характере наступательных операций устарели, вы сторонник осторожной войны... Правы вы только в одном: до предела увеличив темпы наступления, мы создадим для себя дополнительные трудности. Но зато это наиболее верный путь к победе. В случае малейшей задержки противник вынудит нас к затяжным боям, которые потребуют длительного времени и больших жертв.
— Да, да, и о возможных потерях надо подумать! — Никифоров свекольно покраснел, повысил голос. — Как бы все ваши планы не обернулись большой кровью!
Исса Александрович в упор взглянул на него; раздулись гневно крылья носа, сжались губы. Но выдержка не изменила ему, и в отличие от Никифорова он внешне спокойно сказал:
— Я убежден в том, что́ говорю вам. Знаю: меня поддерживают и офицеры штаба... И вот выводы из нашего разговора, который на этом и закончим... Мы должны всюду упреждать противника, бить его по частям, тем паче, что у него на нашем направлении нет сплошного фронта. Запомните и постарайтесь понять и другое: борьба за время и пространство должна обеспечить победу малой кровью...
— Бои рассудят нас, — невнятно пробормотал Никифоров.
— С этим я согласен. Война нас рассудит... Вы свободны, генерал...
Никифоров встал и поспешно вышел из землянки. Исса Александрович в задумчивости остался сидеть над картой.
Не сработались. Как же поступить? То, что генерал-майор Никифоров честно и прямо высказывает свое мнение, достойно уважения. А вот само мнение ошибочно, и вся сложность в том, что Никифоров не понимает этого. Или не хочет понять. Характер упрямый, неподатливый. Известно, что свои взгляды на предстоящую операцию высказывает и другим, не находя, впрочем, поддержки. Как его переубедить? Времени на эту педагогику уже нет. Поставить вопрос перед маршалом Малиновским? Никифорова только что, в спешке, прислали и, надо полагать, так же скоренько уберут. Но это значит расписаться в слабости. Пусть остается, штабист он опытный, будет исполнять что прикажут, «от и до». Жаль, конечно, что начальник штаба, твоя правая рука, не твой единомышленник. Твой противник. Нелепость? Как ни назови, легче от этого не будет. Но он, Плиев, уверен в своей правоте, в своих силах и возможностях. Хотя правоту эту проверит война. И от такой мысли делается неспокойно, очень неспокойно.
Глухое беспокойство возникло и в ту историческую ночь — с восьмого на девятое августа. В степи посвистывал ветерок. Тлели в ладонях, вспыхивали цигарки, освещая лица людей, которым предстоит бой, — суровые, ожидающие. Словно они озарялись светом боя: вспышками выстрелов и ракет, прожекторными лучами, разрывами. За сопками, на маньчжурской стороне, густая чернь, плотная тишина. На передовом командно-наблюдательном пункте Плиева все поглядывали на часы, и чаще прочих генерал Лхагвасурэн, заместитель по монгольским войскам. Плиев оторвался от часовых стрелок — на юге полнеба полоснуло вспышками ракет, выстрелов, взрывов.