— Так, — сказал Плиев, кутаясь по фронтовой привычке в бурку: ночь свежа. — Разведгруппы и передовые отряды ударили по японским кордонам... Путь через границу расчищен. Пора и нам. Заводи! По машинам!
Эта команда «Заводи! По машинам!» послышалась в разных местах. Взревели моторы танков и бронемашин, затрещали мотоциклы, заржали лошади. Нет прежней тишины, нет и тьмы: сотни танков, бронемашин, автомобилей, мотоциклов с включенными фарами двинулись вперед. Ослепительное море огня!
Гром и скрежет танков, гудение автомашин, стук конских копыт. Колонна за колонной проходили через границу с Маньчжурией. В лучах фар — поднятая колесами и гусеницами песчаная пыль. Все как в тумане.
Такой и запомнилась эта ночь Иссе Александровичу. А потом настал день, и взошло безжалостное солнце. Жара, безводье, необозримость сыпучих, переметаемых с места на место, гибельных песков Гоби. Эту чудовищную необозримость предстояло преодолеть, пустыню предстояло промерить километрами — по сто в сутки — и выйти к Большому Хингану. И ведь преодолеваем, промериваем, невзирая на неимоверные трудности! И все больше отдаляется памятная ночь перехода границы.
Волнистые безбрежные пески. «Виллис» генерал-полковника Плиева обогнал колонну советской кавалерийской дивизии. Зной. Пыль. Сушь. Исса Александрович заметил: кавалерист в выгоревшей гимнастерке вяло клонится к шее коня, обхватывает ее — не удержался, упал наземь. На помощь бросились товарищи, приподняли. Плиев остановил машину, вылез. Подошел поближе:
— Ты ранен, сынок?
— Никак нет, — еле слышно прошептал молоденький, безусый солдат опухшими, истрескавшимися губами. — Что со мной, не пойму. Затмение какое-то, слабость...
— Возьми себя в руки, преодолей слабость, — сказал Плиев. — В бою советский солдат может упасть только мертвым!
Усилием воли кавалерист заставил себя встать на ноги. Стоял, шатаясь, боясь упасть. Тронул стремя, поправил, Плиев одобрительно сказал:
— Молодец, сынок! Ты поборол крайнюю усталость. Держись и дальше!
— Слушаюсь, товарищ командующий...
— Скоро будет вода... Японцы отравляют колодцы стрихнином, забивают трупами верблюдов. Мы копаем новые, но воды не находим... И все-таки она будет! И колодцы захватим, и самолетами подбросят, и реки скоро пойдут... Держись, солдат!
— Слушаюсь, товарищ командующий...
В эту фразу, повторенную дважды, безусый конник вложил столько взбадривающей самого себя надежды, что Плиев кивнул, похлопал его по спине. И, поборов жалость к юнцу, не окрепшему, не закаленному, которого мог забрать в машину, но не забрал: что за пример будет для остальных, все же устали, все на пределе, — Исса Александрович сел в «виллис», поехал вдоль колонны, не оглядываясь. Машину болтало и трясло так, что хватался за скобу, того и гляди вывалишься. Тряска прямо-таки выворачивала душу.
— Товарищ командующий, разрешите обратиться? — сказал шофер. — Как непонятно все ж таки устроен мир! Где холода, где жара, где воды — во, залейся, по горло, а где она на вес золота.
— Философ, — усмехнулся Плиев. — Господь бог так сотворил, точнее — натворил... А без шуток: я вот сейчас частенько вспоминаю родные края, Северный Кавказ. Горный воздух, цветущие сады, бурные потоки, водопады, бесчисленные родники... В тех родниках вода слаще меда!
— Меда в данный момент не хочется, — сказал шофер. — Хочется водички, аш-два-о...
— Будет. Только не тряси так, внутренности выворачиваешь.
— Такая дорожка, товарищ командующий, — философически ответил водитель.
Поздним вечером на привале Плиев встретил Цеденбала. Оба были пропыленные, усталые, осунувшиеся. На юге отдаленно погромыхивал бой, из-под полога палатки пробивалась свежесть. Плиев расстегнул ворот гимнастерки, глубоко вздохнул. Цеденбал сказал:
— Товарищ Плиев, я побывал в передовых монгольских частях. Высокий порыв! Стремятся не отстать от советских частей.
— Отставать нельзя, товарищ Цеденбал... Получен приказ командующего фронтом. Учитывая успех наступления конно-механизированной группы, маршал Малиновский требует еще больше увеличить темп.
— Выходит, сами напросились?
— Вообще весь Забайкальский фронт стремительно продвигается, я потом скажу об этом... Что касается нашей группы, то мы должны тринадцатого августа взять город Долоннор. Четырнадцатого — овладеть городом Чжанбей, затем — Калганским укрепрайоном. В последующем продвигаться на Жэхэ.
— При таких сроках темп продвижения придется увеличить!
— Думаю, нам по плечу... Подвижные механизированные группы уйдут вперед! А главные силы — за ними, во втором эшелоне... Надо упредить противника, раньше его выйти к горам, где местность удобна для обороны, и овладеть важнейшими пунктами Большого Хингана...
— Поэтому вперед и вперед?
— Именно... Теперь о действиях Забайкальского фронта... На всех операционных направлениях развиты исключительные темпы наступления. Под ударами фронта рушится тщательно подготовленная оборона. Японские армии — тридцатая, сорок четвертая полевые и четвертая отдельная, теряют связь и взаимодействие, в войсках противника нарастает паника. Успешно развертывается также наступление Первого и Второго Дальневосточных фронтов...
И подумал: «Что же пророчества генерала Никифорова? Похоже, правда за мной... Хотя не говори «гоп», пока не перепрыгнешь». И вспомнил еще один разговор с Никифоровым. Тот доложил, что штаб приступил к оформлению решения на предстоящую операцию, в общих чертах подрабатываются план и боевые распоряжения. «Из чего же вы исходили, разрабатывая проект решения командующего?» — спросил Плиев. «В основу его, как обычно, положено предварительное боевое распоряжение штаба фронта», — недоуменно ответил Никифоров. «А я считаю, главные усилия войск группы целесообразно перенести с калганского на долоннорское направление. Это, как вы понимаете, коренным образом меняет проект решения». «Но это противоречит боевому распоряжению штаба фронта!» «Противоречит. Поэтому нужно подготовить обоснованное предложение и сегодня же доложить маршалу Малиновскому. Вот смотрите...» — На оперативной карте Плиев показал, что и как, разъяснил мотивы, побудившие выдвинуть новые предложения, преимущества перенесения главных усилий на другое направление, приводил расчеты, обеспечивающие значительное повышение темпов наступления, но Никифоров с еще большим недоумением твердил: «Мы не можем этого. Не можем...»
А маршал Малиновский с изменениями согласился!
На солдатский манер — одну полу бурки под себя, другою укрылся — устроился Плиев в машине на ночлег. Тело ныло, голова мутная, нехорошая. Заснуть — взбодрился бы. Но сна-то и не было. Перед глазами вставало увиденное за день, донимала мысль: тринадцатого нужно взять Долоннор, отсюда до города триста километров, за сколько пройдем и каково будет сопротивление японо-маньчжурских войск? Умри, Исса Александрович, а тринадцатого Долоннор должен быть взят! И тогда тринадцатое число станет счастливым. С этой мыслью и заснул наконец.
С ней и пробудился! Нечего прохлаждаться, скорей в путь-дорогу. До Долоннора триста километров? Кладем на день по сотне километров, стало быть, за трое суток будем у города, а то и быстрее. Захватить же его надо бы с ходу. Если это получится — с ходу, избежим потерь, не упустим время.
Едва цедился рассвет, когда Плиев с оперативной группой пустился догонять передовые танковые и механизированные соединения. Из-за горы вылетел самолет, низко прошел, покружился. Наш, краснозвездный. Разведчик. Что ему нужно? Что-то или кого-то выискивает. А тот пролетел еще раз, качнул крыльями — знак, что видит, — снова описал круг и пошел на посадку, взвихрив пыль.
Плиев подъехал. Летчик, горбоносый, но круглолицый парень в летном шлеме и гимнастерке, густо увешанной орденами и медалями, козырнул:
— Вас ищу, товарищ командующий.
— Нашел. Вот он я, — сказал Плиев нетерпеливо.
— Товарищ командующий! Разрешите доложить: от Бандидагэгэн-Сумэ продвигается колонна противника. На рысях.
— Вот за это спасибо, авиация! Предупредил вовремя. — Плиев задумался. Что за конница? Предположительно, из войск князя Дэвана, возможно, первая кавалерийская дивизия. Что замышляют? Двигаются наперерез конно-механизированной группе. Без танковой, артиллерийской, авиационной поддержки. Сам кавалерист, но сейчас так не воюют. На что надеются? Застать нас врасплох?
— Слушай, авиация. Где наш боковой отряд?
— Возле Хамбаламын-Сумэ, товарищ командующий.
— Спасибо, авиация, за точность. И названия местные ты выговариваешь чисто...
Боковой отряд прикроет группу от флангового удара. Отряд сильный — кавалерийский дивизион, танковые и артиллерийские подразделения, — в состоянии разбить дэвановские части. Надо срочно поставить его в известность. Плиев потребовал карту. Глянул остро. Та-ак, встреча отряда с вражеской конницей примерно через два-три часа. Вызвал офицера связи:
— Поезжай в отряд. Передай, что впереди слева маньчжурская конница. Пусть отряд продолжает движение и будет готов к встречному бою.
— Разрешите выполнять, товарищ командующий?
— Да... И срочно назад.
— Слушаюсь...
Передовые части дэвановской конницы — это отнюдь не главные силы, это или безрассудная попытка атаковать группу или продуманный отвлекающий маневр. Чем больше размышлял Плиев, тем определеннее вычерчивался вывод: японское командование стремится уберечь главные силы Дэвана от удара и передислоцировать их к Большому Хингану, где они, слившись с суйюаньской и юго-западной группировками Северного фронта в Китае, займут выгодные для обороны горные районы. Для этого они должны упредить советско-монгольские войска. А мы должны упредить их! Должны захватить перевалы Большого Хингана на нашем направлении. Многое, очень многое решает теперь передовая механизированная группа. Надо ее нагнать и быть с ней! Там место командующего!
Нагоняли ее весь день одиннадцатого, не останавливаясь на промежуточных рубежах. Нагоняли и с утра двенадцатого, пока песчаная буря не накрыла пустыню. Все утонуло в тучах песка, швыряемого ураганным ветром, Движение прекратилось, попрятались кто как мог. Потеряли несколько часов!