У каждого десятилетия — свои научные страсти. У каждого поколения мальчиков — свои всепоглощающие увлечения.
Необыкновенно приятно думать об интернациональном братстве бескорыстно любознательных ребят. Как это они общаются друг с другом через моря и материки, через горы и пустыни, не зная языков, не спрашивая разрешения старших?
Но вот приходят 20-е годы, и всюду на земле эти высоколобые мальчишки с надутыми губами, внимательно-рассеянными глазами, гибкими пальцами, все они почему-то начинают мастерить радиоприемники, читать книжки про теорию относительности, спорить о времени и пространстве… Точно условились! Точно неведомый штаб разослал им всем один и тот же приказ, где сказано, что главное в науке идущего десятилетия, в какие мечты сейчас надо играть, из-за чего ссориться, в какие домодельные изобретения вкладывать досуг и сбереженные копейки, центы, сантимы, пенсы…
Потом приходят 30-е годы, и, послушные неписаным велениям неведомого штаба своего великого братства, они, то есть уже не они, а их подросшие братья, принимаются за модели скоростных самолетов и спорят о строении вещества. Атомы и авиация — их навязчивые идеи…
Потом приходят 40-е годы и вторая мировая война, и они, наши мальчики, конечно, в заговоре против фашизма: их безудержное воображение раньше ученых создает атомную бомбу и радиолокацию и сверх того всяческие «лучи смерти» — словом, все, что могло бы мгновенно сокрушить гитлеровские армии.
А после войны, уцелевшие и возмужавшие, новые представители международного братства всеведущих мальчиков негласно уславливаются: «Теперь атомная энергия — главное! Читайте о меченых атомах! Мечтайте о термоядерных установках! Спорьте с каждым неверующим о нашем великом законе — Е равняется ЭМ ЦЭ квадрат! И какая-то кибернетика появилась — внимание, внимание, не упускайте ее из поля зрения!»
А потом приходят 50-е годы, и покорение космического пространства берет в полон все мысли, все помыслы безусых граждан земного шара (нет, они-то знают, что это вовсе не шар, а геоид!). Это они, наши мальчики, шлют со всех концов геоида письма по адресу «Космос, Москва» с предложениями-просьбами взять их в первый рейс на Луну, на Марс, на альфу Центавра. И на конвертах марки — памятник Ленину, пальмы Африки, виды Пекина, профили английских королей, небоскребы Манхеттена…
И теперь одна забота омрачает головы мальчиков-астронавтов. Впрочем, почему только мальчиков? Девочки, равноправные участницы их братства, дали математике и физике Софью Ковалевскую, Марию и Ирен Кюри, Лизу Мейтнер, By Хьен-сюн… Они имеют право на те же заботы. И они встревожены вместе со своими сверстниками: «Как быть с ракетными скоростями, если скорость света — непереходимый предел для любого тела? Разве посетят когда-нибудь люди отдаленные галактики, если путь до них измеряется миллионами световых лет? Никакой человеческой жизни не хватит на дорогу туда и обратно, даже при полете со скоростью света. Как планировать покорение вселенной, если предел скоростей связывает человечество по крыльям?..»
Самые осведомленные из них утешают еще несведущих: на межзвездном корабле течение времени замедляется по сравнению с ритмом времени на оставленной Земле. Об этом теперь особенно часто пишут ученые.
Стоит представить себе, что это реально значит — и не математически, а с точки зрения человеческой психологии.
Будет день в XXI веке, когда фотонная ракета отправится в космический рейс по маршруту «Земля — 61-я Лебедя». У этой не очень далекой звезды (всего 10 световых лет отделяют ее от нас) есть невидимый спутник — планета, быть может, подобная нашей Земле. Оттого-то и будет выбран этот маршрут… На ракетодроме, когда отгремят звуки торжественных маршей, астронавты попрощаются с близкими и друзьями. К радостному возбуждению необыкновенной минуты примешается обыкновенная горечь расставания.
Впрочем, и она, эта горечь, не будет обыкновенной. В земных разлуках людей разделяют пространство и время, но они остаются землянами — современниками и сопространственниками. Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь утешался этим в часы прощания — такая мысль, даже если бы она пришла расстающимся в голову, все равно не могла бы скрасить предстоящей разлуки. Но на ракетодроме XXI века мысль об этом посетит сердца и улетающих и провожающих.
Впервые в человеческую душу закрадется «космическая печаль»… Отчего же?
Разве астронавты улетят навсегда, покинув Землю без надежды на возвращение? Нет, они вернутся. И будут знать, что вернутся. Надежно сработанный межзвездный корабль уверенно поведут сквозь вечную тишину и ночь мирозданья кибернетические машины — безотказные и саморемонтирующиеся. Фотонные двигатели будут мчать корабль с почти световой скоростью — 298 500 километров в секунду. И через десять лет, достигнув цели, ракета повернет обратно[2]. Через двадцать — она вернется на Землю. Правда, не все из провожающих дождутся этого часа — уйдут старики, постареют молодые, вырастут дети, новые мальчики и девочки будут ждать прилета тех, кто улетел, когда их еще не было на свете. Но это уже бывало в опыте человечества — возвращение к новым людям из очень долгих отлучек.
Так, может быть, об этом и будут думать в минуту прощания улетающие и остающиеся? Не только об этом.
Может быть, они, как и мы, современники первых искусственных спутников Земли и Солнца, будут потрясенно размышлять о покорении немыслимых пространств, о чудовищных далях, в которые уходят астронавты? Да. Но и это не будет главным в их мыслях перед расставанием.
Нас еще потрясает недоступная воображению глубина мирового пространства, потому что мы — первые свидетели победы над ним. И еще потому, что внеземные ракеты пока не возвращаются. Они уходят навсегда. Их поглощают дали. И эти дали приковывают наше воображение — «там сейчас летит частица Земли, ставшая подданной Солнца: где она нынче, какие просторы лежат перед нею, в каком невероятном одиночестве мчится она там?».
Но для людей XXI века это уже будет пережитое. Они будут привычными свидетелями возвращения ракет из далеких странствий, как мы уже стали восхищенными свидетелями возвращения на Землю первых космонавтов — Гагарина, Титова и Гленна. Покоренные дали — «туда и обратно» — потеряют для них ореол таинственности. Так и нас уже не волнуют трансокеанские рейсы и кругосветные перелеты. «Туда и обратно» замыкают мысль. И ток воображения уже спокойно течет без тревог, без грозовых разрядов. Детский шарик, сорвавшийся с ниточки и улетающий в никуда, тревожит наше воображение гораздо больше, чем целеустремленный полет стратостата. Это оттого, что шарик летит в «никуда» и «не вернется»…
Нет, астронавтов и провожающих будет томить мысль не о громадности пространства. Так о чем же наконец?
Прощальные всплески музыки на ракетодроме, и корабль улетит. Утренние газеты не сообщат о том, — что накануне вечером, в момент отлета межзвездного корабля, улетевшие земляне перестали быть современниками всех оставшихся на Земле. Об этом не сообщат и вечерние газеты: слишком рано — пока еще подавляющее большинство людей этого по-настоящему не поймет и не ощутит.
А потом потекут весны и осени, будут сменяться годы и редакторы газет, будут меняться стиль информаций и пафос статей о новых делах человечества, будут меняться имена поэтов и прозаиков под довольно однообразными стихами и очерками «о победителях пространства». Неизменной будет оставаться только рамочка на первой полосе газет, где ежедневно будут даваться курсивом сведения о звездных координатах улетевшего корабля. Потом люди станут все реже взглядывать на курсив, окруженный рамочкой, как и мы сегодня уже не каждый день просматриваем данные о благополучном полете очередного спутника Земли. И в этом спокойном обыденном равнодушии землян будет заключено тайное торжество совершенной космической техники.
Но пройдёт десять лет, и однажды всех взбудоражит сообщение, что космический корабль, завершив программу, исследований, повернул обратно. Странные заголовки появятся в газетах: «Год на ракете». Или: «Итоги года работы астронавтов». Или: «Первый год позади!» — «Год? Почему год, а не десятилетие?» — будут пожимать плечами несведущие люди. Мы знаем, как им будут отвечать другие, сведущие земляне XXI века: «Вы забыли о скорости их полета!»
Мысль, что они летят домой — «возвращаются на Землю», — будет долго волновать землян. Корреспонденты станут разыскивать ветеранов отлета — тех, кто был тогда, десять лет назад, на историческом ракетодроме. И ветераны будут с готовностью предаваться воспоминаниям. Их с готовностью будут печатать газеты всего мира. И появятся новые стихи. И в них впервые астронавтов назовут «победителями времени», а не только пространства.
Потом снова потекут годы. Воспоминания и стихи будут публиковаться все реже. И снова, отвлеченные малыми и великими делами повседневности, в том числе новыми отлетами к другим мирам, люди будут забывать о курсиве, окруженном рамочкой на первой полосе ежедневных газет. Но слова «победители времени» уже не забудутся. И смысл их будет становиться все острее и спорней по мере приближения первых астронавтов к Земле. И в канун их прилета те мысли, что молчаливо владели двадцать лет назад улетавшими и провожавшими, станут, наконец, достоянием всех.
«Мы двадцать лет старели, а для них словно остановилось время, и они вернутся завтра почти такими же молодыми, какими были тогда, в день отлета. Два года и два десятилетия! Они и вправду победили время…» — так будут думать одни.
«Мы двадцать лет работали, создавали новые вещи, строили новые города, писали новые книги, участвовали в грандиозных событиях, торопили историю! Они вернутся завтра на другую Землю, не на ту, что была в день их отлета. Они не победили земное время: они его пропустили!» — так будут думать другие.
«Будущее прекрасней и заманчивей прошлого. Они выкрали у времени почти двадцать лет. На два десятилетия дольше будет длиться их жизнь, они примут участие в таких свершениях, какие на нашу долю уже не придутся. Они перепрыгнули через поколение, и — первые люди на Земле! — они теперь будут принадлежать сразу двум поколениям. Конечно, они победители времени…» — так будут думать третьи.