— Дружище, я так тебе благодарен! Я у тебя в долгу, и ты в любое время можешь на меня рассчитывать.
— Спасибо, Ники. Уверен, что мы еще встретимся — здесь или в Румынии. Кстати, когда ты уезжаешь?
— Через пять дней. Еду поездом, ведь зимой летать рискованно. И потом, хочется проехаться в спальном вагоне, посидеть в вагоне-ресторане.
Майор Хемон сделал глоток, долго наблюдал, как тает в стакане лед, и, наконец, заговорил:
— У меня есть друг, он штатский… Маурициу Форст мне как брат. Когда я рассказал о тебе, о твоих злоключениях с паспортом, он захотел с тобой познакомиться, Поэтому я и спросил, когда ты уезжаешь. У него в Румынии кто-то есть, и он хотел попросить тебя…
Ники не дал майору договорить:
— Твой друг — теперь и мой друг. Не надо меня просить. Норок[1]! — неожиданно произнес он по-румынски и принялся описывать румынские обычаи.
Хемон запомнил слово и, подняв стакан, по слогам произнес:
— Но-рок!
Они выпили. Ники Удиштяну, желая еще раз подчеркнуть свою признательность, принялся рассказывать майору, что у румын есть песня, которая, по его мнению, выражает душу народа. Смысл ее можно передать так: если ты сделаешь мне добро, я отдам тебе одежду со своего плеча.
Майор Хемон рассмеялся и, показывая, что понял смысл песни, возразил:
— Мон шер ами, не думаю, что твоя одежда мне подойдет… Я повыше тебя да и…
— …постройнее, — рассмеялся и Удиштяну. — Придется сделать так, чтобы подошло. Норок!
— Но-рок! — повторил Хемон, радуясь, что запомнил это румынское слово.
НОВЫЕ СТРАДАНИЯ ФОТОРЕПОРТЕРА
— Ты сможешь поехать?
Гаврил Андроник слушал начальника, опустив голову. Но вопрос заставил его выпрямиться и посмотреть прямо в глаза главному редактору. Он понял, что его плохое настроение все относят на счет болезни.
— Товарищ полковник, раз есть приказ…
— Вот тебе на! — прервал его полковник. — Я говорю с тобой по-человечески, понимаешь? Если ты неважно себя чувствуешь, я найду выход… Для этого я и поставлен начальником. Ты меня понимаешь?
Обычно привычка главного редактора то и дело спрашивать «Ты меня понимаешь?», даже если вопрос этот не вязался со смыслом фразы, забавляла Андроника. Но сегодня он был слишком подавлен собственными переживаниями, чтобы позабавиться хотя бы в течение нескольких секунд. Правда, в какой-то момент он подумал, что найдет в себе достаточно сил, чтобы рассказать человеку, с которым его многие годы связывали товарищеские отношения, обо всем, что лежало камнем у него на душе, но вместо этого проговорил довольно бодрым тоном:
— Товарищ полковник, я здоров, так что…
— Э, Гаврил, с тобой что-то творится… Ты меня понимаешь? Невооруженным глазом видно: тебя что-то волнует, так какого черта… — Полковник Иоанид пристально посмотрел на фоторепортера сквозь дым сигареты. — Уж не занялся ли и ты литературой? — в шутку спросил он. — С недавнего времени в нашей редакции все начали писать… Ты меня понимаешь?
Андроник изобразил на лице подобие улыбки, будто боялся более откровенного проявления чувств, и примирительным тоном сказал:
— Что вы, товарищ полковник! Мой удел фотография. Я «пишу» с помощью фотоаппарата. Заверяю вас, что готов выехать в поле.
— Только раньше ты казался более веселым, когда собирался выезжать. Ты меня понимаешь? Ну, ладно, ступай за командировочным удостоверением и отправляйся поездом на восемнадцать часов. Я не послал бы тебя, но получен приказ. Ты меня понимаешь? Учения начинаются на рассвете… Иди, у меня дела. Видишь, сколько рукописей скопилось на столе… И все их надо прочитать. Ты меня понимаешь? — засмеялся полковник. — У тебя есть ко мне вопросы? Нет? Тогда до свидания… — Он поднялся со стула и протянул Гаврилу руку через стол. — Приготовь хорошие фотографии. Ты меня понимаешь?
Андроник вышел из кабинета, подумав, что у главного редактора есть еще одна привычка: он никогда не просил его вернуться с учений с плохими фотографиями, а всегда только с хорошими. Направляясь за командировочным удостоверением и проездными документами, Гаврил вспомнил о Родике. Нужно бы сообщить ей, что уезжает и придет обедать раньше, чем обычно. Но он не торопился звонить, сознавая, что вряд ли сумеет скрыть свое состояние. Совсем недавно выезды в поле, будь то зимой или летом, он воспринимал как настоящий праздник. В такие моменты он чувствовал себя свободным от комплексов, забывал, что страдает тяжелым заболеванием, а на местности, продвигаясь рядом с солдатами или офицерами, ощущал себя причастным к их мужественным делам. Но особенно льстило его профессиональному самолюбию, когда кто-нибудь из генералов фамильярно говорил ему: «Не забудь и мне прислать фотографию, Андроник».
Теперь же, узнав, что надо выезжать в том или ином направлении, он мрачнел, на сердце ложилась тяжесть, и он начинал нервничать по каждому пустяку. А тут одно к одному: появилась эта проклятая незнакомка с телефонными звонками, превратившими его жизнь в ад.
Он и раньше слышал всякого рода истории о глупых мужьях, которые заставали своих жен с поличным. Но теперь, когда кто-то рассказывал ему что-нибудь подобное, он начинал подозревать, что собеседник делает это специально. Позже он сознавал вздорность таких выводов и успокаивался.
Получив документы, Андроник проверил еще раз время отхода скорого поезда в Крайову и позвонил Родике.
— Как, прямо сегодня вечером? — с удивлением спросила та.
«Удивляется, — кисло подумал Андроник, — будто мой отъезд нарушает наши планы».
— Да, поезд отходит в половине седьмого вечера, — повторил он.
— Из еды тебе что-нибудь приготовить?
— Не мешало бы, ведь я прибуду в Крайову, когда столовая будет закрыта.
— Хорошо, Андро, я что-нибудь соберу. — В ее словах было столько нежности, что Андроника охватило вдруг ощущение, будто в их жизни все как прежде, будто ничто не нарушало их семейного согласия. Но затем последовал вопрос: — Ты надолго уезжаешь? — и Андроник с трудом сдержал вздох.
Он вспомнил о телефонных звонках незнакомки, о сообщенных ею сведениях, правда, еще не получивших подтверждения, и у него вновь вспыхнули подозрения.
— Не знаю. — Такой ответ показался ему самым удачным, так как сбивал жену с толку. А еще он добавил: — Может, завтра вернусь, но не исключено, что придется задержаться дня на три-четыре.
— Тогда я приготовлю тебе и лекарства…
Ему стало стыдно, и он мягко произнес:
— Пожалуйста… Через час я буду дома… Целую.
Положив трубку, он вспомнил, что с самого начала их супружеской жизни Родика, когда он отправлялся в командировку, спрашивала, сколько его не будет дома, а однажды объяснила: «Я не люблю оставаться в одиночестве и хочу знать, как долго оно продлится».
ОКРУЖЕНИЕ
Поговорив по телефону, Родика повернулась к Элизабете Китару. Та лениво развалилась в кресле и, сняв туфли, поставила ноги на скамеечку, чтобы дать им отдохнуть. Она медленно затягивалась сигаретой и сонными глазами следила за подругой.
— Не знаю, просто не знаю, что делать, — призналась Родика обреченно. — Мне все труднее лгать и притворяться. Я немедленно ушла бы отсюда, но страх меня удерживает.
— Страх?
— И жалость…
Элизабета Китару откинула голову, словно для того, чтобы лучше рассмотреть Родику:
— Странная ты — жалость и страх!
— Жалость к нему, а страх за себя, — пояснила Родика.
— Жалость к нему я еще могу понять, хотя, судя по тому, что ты мне рассказывала, жалости он не заслуживает. А почему тебе страшно?
Родика посмотрела на подругу с сомнением: неужели и правда не понимает? Ну да, Элизабета Китару родилась под счастливой звездой — у нее все есть. Так как же она может понять ее страх за завтрашний день?
— Тебе страшно остаться без мужа? — начала отчитывать ее Элизабета. — Боишься, что не найдешь себе такого мужа, как он? Не глупи!
Родика ответила уклончиво:
— Откуда тебе знать?
— Тогда не бросай его, — заявила Элизабета властным тоном. — Как говорит Дани: «Не упускай своего момента!» Никто, абсолютно никто не вернет тебе потраченных напрасно мгновений, часов, дней. Знаешь, Флорин совсем неплохой человек. Он немного влюблен в тебя… Все интересуется, почему ты не появляешься. Он даже признался, что несколько раз звонил тебе.
— Я запретила ему звонить домой.
В ответе послышалось раздражение, и от Элизабеты Китару это не ускользнуло. Тогда она напрямик спросила:
— Почему?
— Не забывай, дорогая, что мой муж хоть и невоенный, но работает в военном журнале. И может так случиться… — Она не закончила свою мысль, но Элизабета Китару была достаточно умна, чтобы сообразить, на что намекает Родика.
— Глупости! — заявила она. — Какая ерунда приходит тебе на ум! — Она поднялась с кресла, сунула ноги в туфли и сразу стала высокой. — Думаешь, им больше нечем заниматься, кроме как интересоваться твоей жизнью? Если я правильно поняла, сегодня вечером ты свободна. Приходи… Будут гости… Так я тебя жду…
На Элизабете был костюм из толстого сукна с серым отливом, который ей очень шел.
— У тебя хорошая портниха.
— Но сколько это стоит! — Элизабета Китару прошлась по комнате походкой манекенщицы и, остановившись возле двери в спальню, спросила: — Ну так придешь?
— Не знаю.
— В таком случае я пришлю за тобой Дани! — пошутила Элизабета.
Родика восприняла ее слова всерьез и запротестовала:
— Ни в коем случае!
— Встречала я глупых баб, но таких, как ты, — нет, — перешла вдруг на более серьезный тон Элизабета. — Послушай, Родика, мне пришла в голову идея…
Взгляды женщин встретились, и Родика поняла, что подруга уже не шутит.
— Знаешь, я хотела попросить тебя кое о чем… Ну ладно, в другой раз… Уже поздно, и мне не хотелось бы столкнуться с твоим фотографом.
Родика даже не представляла, о чем Элизабета, женщина, у которой есть все, могла бы ее попросить. И, если говорить честно, ей было приятно исполнить эту просьбу.