— Ясно, он сделал это в момент отчаяния, возможно, и послужившего прелюдией к трагической развязке. Он рассказывал кому-нибудь о событиях той ночи? Может, намекал кому-нибудь на то, что произошло тогда между ним и его женой?
— Нет, никому не рассказывал. Его молчание было еще одной неожиданностью для нас. Он не был ни молчуном, ни болтуном. Но всякий раз, когда кто-нибудь из нас заводил разговор об этом и пытался вызвать его на откровенность, он мгновенно замыкался в себе.
— Он был стеснительным?
— Скорее, с комплексами. Из-за болезни не курил, не пил. Зато его жене нравилось и выпить, и покурить. Иногда по этому поводу она даже поддразнивала его.
— У него были друзья?
— В редакции? Мы все были его друзьями.
— А более близкий друг?
— Лику Кристаке. Он и сейчас работает в редакции. Но не думаю, чтобы ему было что-то известно по интересующему вас вопросу. Он сообщил бы мне или полковнику Потопу из контрразведки после столь внезапной смерти Андроника.
— Благодарю вас, товарищ полковник. Если понадобится, я снова прибегну к вашей помощи.
…Наконец мне удалось застать полковника Потопа. Он принял меня в своем кабинете. В самом начале нашей беседы он счел нужным сообщить, что товарищ полковник Панаит ввел его в курс дела и что в пределах дозволенного он постарается помочь мне. Когда я задал ему вопрос «Не знаете ли вы, что случилось в ночь на 15 июня 1971 года в семье Андроник?», мне показалось, что на его суровом лице промелькнула ирония, будто он хотел воскликнуть: «И по таким-то пустякам вы отвлекаете меня от дела!» Нет, он тоже не дал ответа на этот вопрос. «По моему мнению, — сказал он, — Андроник был болезненно ревнив. Думаю, что ревность и толкнула его к бутылке. Но вряд ли это как-то связано с делом, о котором вы хотите писать книгу… Однажды я спросил его, как он попал в «Фынтынику». И вот что он мне ответил: «Это, товарищ майор, — я был тогда еще майором, — сугубо личное дело, которое никак не связано с моими служебными обязанностями». Естественно, я не настаивал. Как работника Гаврила Андроника ценили высоко».
— Товарищ подполковник, мне порекомендовали переговорить с вами. Вы были друзьями с Гаврилом Андроником. Это правда?
— Это определение для моих отношений с Андроником до известной степени относительно…
— То есть?
— Да, мы были друзьями, но он не очень-то раскрывался. Чтобы подбодрить его, я рассказывал ему о моей жизни, даже об интимной, надеясь, что и он поступит таким же образом… Что, в частности, вас интересует?
— Я хочу знать, что заставило его напиться в ту ночь?
— В «Фынтынике»? — Кое-что он мне рассказал… Если только не сочинил. Он умолял меня никому об этом не говорить, что я до сих пор и делал. Это никак не связано с нашей работой и со всей этой отвратительной шпионской аферой… Однако вам я расскажу об этом, так как понимаю, почему вас это интересует.
ОЖИДАНИЕ
Гаврил Андроник вдруг почувствовал, как ноги у него отяжелели, словно свинцом налились. Какое-то время он стоял неподвижно, беспомощно оглядываясь по сторонам. В голове была пустота. Ценой огромных усилий, от которых у него даже лицо перекосилось, он заставил себя сделать несколько шагов и войти в спальню. При этом он не заметил, как наступил на валявшиеся на полу цветы. В комнате стоял тонкий запах духов. Казалось, его источало прямоугольное трюмо. «Шанель», — догадался Андроник, — мой подарок ко дню ее рождения…» Он невольно представил, как с прежним лихорадочным возбуждением ожидает ее на тахте в полумраке спальни. Вот он слышит, как открывается дверь из ванной, и, еще не рассмотрев ее силуэта в слабо освещенной спальне, улавливает, как вокруг, будто послание любви, распространяется запах ее любимых духов. Воспоминание об этом волновало его и в то же время помогло обрести спокойствие, вернуло трезвость суждений, которая, если верить коллегам, была ему присуща. «Ты же сам советовал ей не сидеть в четырех стенах, а пойти прогуляться! — упрекал он себя. — Так чего же ты удивляешься, что ее нет дома?»
Он вдруг понял, — в который раз! — что ведет себя как ребенок, что вольно или невольно становится смешным. Почему она должна его ждать? Разве он просил ее об этом? Разве предупредил, что придет домой? Нет, говоря с ней, он скрыл, что намерен сбежать из госпиталя…
И снова Андроник почувствовал себя виноватым. Мрачный, он вернулся в столовую, направился к креслу, в котором еще недавно нежилась Родика, отложил в сторону книгу и сел. Он почувствовал усталость во всем теле, будто вернулся после долгих, изнурительных учений.
Окно было открыто, ветер беспрестанно шевелил занавески. Гаврил Андроник улыбнулся своей собственной наивности: «Я веду себя до крайности глупо и хочу, чтобы Родика слушалась меня. Советую ей пойти прогуляться, а сам прихожу домой и негодую, что она не ждет меня с распростертыми объятиями. Я окончательно потерял рассудок».
Так, расслабившись, он сидел больше часа. Затем протянул руку к телефону, который находился рядом с креслом, поставил его на колени и машинально набрал номер. Он не ожидал, что на другом конце провода ему кто-нибудь ответит, и очень удивился, услышав знакомый голос Флорики.
— Это ты, Андро?! — удивленно воскликнула она.
— Я!
— Откуда ты звонишь?
— Из госпиталя, — солгал Андроник. — Я позвонил Родике, и она не ответила. Уж не у тебя ли она?
— Нет. Наверное, пошла подышать воздухом, — с обезоруживающим доброжелательством попыталась объяснить отсутствие подруги Флорика. — Ночь просто сказочная! Тебе ничего не нужно? Может, я могу что-нибудь сделать для тебя?
— Нет-нет, спасибо.
— Андро, я не спрашиваю, как у тебя дела… Родика мне рассказывает… Давай поправляйся, я хочу устроить свадьбу, как положено! — по-детски весело засмеялась она.
— Попытаюсь выполнить твой наказ, — коротко ответил Андроник, начиная нервничать. — Спокойной ночи!
Он замер с телефоном на коленях в ожидании, которое с каждой минутой становилось все тягостнее.
— Товарищ Кристаке, это все, что вам рассказал Андроник?
— Почти все… Я уже говорил вам, что он не очень любил раскрываться.
— Он дождался возвращения жены? Между ними состоялось какое-нибудь объяснение? Что вам известно об этом?
— Да, он дождался ее… Он немного рассказал о том, как проходило объяснение.
Время от времени Гаврил Андроник посматривал на часы со светящимся циферблатом и с горечью отмечал, что время течет медленно, мучительно медленно. Он надеялся, что Родика появится с минуты на минуту. Света он намеренно не зажигал и ждал в темноте. Все с большим раздражением он думал о моменте, когда Родика войдет в квартиру, зажжет свет и вдруг увидит его сидящим в кресле. Постепенно в нем начинала закипать злость. Ох, как ему хотелось услышать ее испуганный вскрик: «Андро, ты? Боже, когда же ты пришел? Давно меня ждешь?» Он представил, как медленно, словно грозное видение, поднимется с кресла, повернется и подойдет к ней, бледной, дрожащей, виноватой. И объяснения станут ненужными. Их отношения, построенные на иллюзиях и обмане, рухнут, и супружеский период в его жизни закончится.
Он подумал, что воображаемое неизбежное крушение успокоило его, и им овладело равнодушие. Он знал: занавес упадет, но его это уже не трогало. Устав от долгого сидения в кресле, он поднялся и стал прохаживаться по комнате размеренными тяжелыми шагами. Вдруг тишину нарушил раздражающе громкий звонок. Гаврил Андроник бросился к телефону.
— Товарищ Андроник? — спросил мужской голос.
Фоторепортер сразу узнал его — это был сосед, живший этажом ниже, как раз под их квартирой.
— Я, товарищ Мэзэреску.
Сосед выразил радость по поводу его возвращения из госпиталя и, извинившись, попросил не ходить по квартире в столь поздний час.
— Знаете, какая слышимость в новых домах, — пытался обосновать свою просьбу сосед доброжелательным голосом. — Спокойной ночи!
Андроник положил трубку на рычаг. Некоторое время в ушах у него звучал голос соседа: «Спокойной ночи!» Он послушно уселся в кресло. Теперь он смотрел не на часы — это не имело смысла, а на развевающиеся от ветра занавески, напоминавшие огромный платок, которым машут при расставании. Веки у него начали тяжелеть, он уже готов был задремать и, возможно, задремал бы, если бы не уловил скрип поворачиваемого в двери ключа. «Она!» — мысленно воскликнул Гаврил и бросил взгляд на светящийся циферблат часов — половина третьего ночи! Он замер в кресле.
Послышался щелчок выключателя, а затем одновременно с разливающимся потоком света раздался ее приглушенный, окрашенный страхом и безнадежностью вскрик:
— Ты, Андро?
Гаврил Андроник медленно, с угрожающим видом и исказившимся лицом, поднялся из кресла.
— Как видишь, — произнес он, и у него появилось ощущение, будто кто-то другой, а не он обронил эти слова.
Повисла тяжелая, неловкая тишина. Она усугублялась тем, что ни он, ни она не двинулись с места. Родика стояла опустив голову, рассматривая свои белые босоножки.
— Ты давно здесь? — наконец пробормотала она, по-прежнему на него не глядя.
— С половины седьмого, — коротко бросил он, и снова у него возникло ощущение, что говорит кто-то другой, более волевой и злой, взявший на себя труд выразить его мысли и чувства.
— О боже! — воскликнула она в ужасе.
— Где ты была до сих пор? — подал голос тот, другой.
— О боже!
— Оставь бога в покое!
Родика подняла голову, тряхнула волосами и с упреком, прозвучавшим далеко не убедительно, произнесла:
— Ты же говорил со мной по телефону… Почему не предупредил, что придешь домой?
— Посмотри мне в глаза! — приказал он.
Родика подчинилась. Ее белые, красивого рисунка руки мягко лежали вдоль стройного тела. Сумочка едва удерживалась на плече. Та обреченность, которую Андроник отчетливо различал на ее побледневшем в этот момент лице, делала ее необыкновенно красивой. Если бы это было возможно, он бы ее непременно сфотографировал сейчас.