Выхожу на улицу. Солнце уже почти упало за горизонт. Предзакатная жара, будто раскаленная лава, выплеснутая из невидимой печи, лениво и равномерно расплылась по городу. Воздух как кипяток. От каждого дома пышет жаром. Асфальт уже давно размягчился, и на нем видны бесчисленные отпечатки подошв и каблуков.
Такси мне удается поймать только возле памятника Таке Протопопеску. Это «бьюик», черный и вонючий. Я падаю на переднее сиденье с таким ощущением, будто бросаюсь в горящую печь.
— Куда?
Водителю лет пятьдесят. Лысина его густо покрыта веснушками и каплями пота. Смотрит он недовольно, как будто я его разбудил среди ночи.
— На Сенатскую площадь. Самой короткой дорогой, — уточняю я и вытаскиваю сигарету, чтобы убить время.
— Извините, но курящих я не вожу. Чтоб не тратить много слов… — И действительно, не тратя много слов, водитель распахивает дверцу с моей стороны.
Слегка ошалев от такого приема, я быстро беру себя в руки, захлопываю дверцу и, криво улыбаясь, убираю портсигар в карман. Начало операции мне не нравится.
— Ну ладно, давай быстрее, — командую я. — И имей в виду, ездить придется много.
— Если заплатите, то что ж…
Шофер рывком выжимает первую скорость. Убийственный запах бензина окончательно портит мне настроение. Я злюсь на этот драндулет, на его вредного хозяина, на все мое невезение… Однако увидев, с какой скоростью драндулет устремляется вперед по Каля Мошилор, я приободряюсь. Шофер-то, оказывается, настоящий ас. Он мчится вперед, как слаломист, мастерски огибая трамваи, телеги, экипажи и даже пешеходов. Вдруг он спрашивает:
— А вы местный?
— Самый что ни на есть, — хвастаюсь я. — Родился и вырос в столице.
— Не нравится мне это, — неожиданно говорит он кислым голосом человека, недовольного всем на свете. — Что-то тут не то…
Пот стекает ручьями с его блестящей лысины через лоб по щекам вниз. Морщины выполняют роль желобов, направляя струи пота под подбородок. Потеет водитель, по-видимому, не столько от жары, сколько от напряженных размышлений.
— Что «не то»?
— Да в городе… В дорогом нашем Бухаресте.
— Не понимаю.
Водитель убавляет скорость и бросает на меня напряженный взгляд.
— Армия, слышь-ка, вышла из казарм… В этом городе хоть от жары и сдохнуть можно, но, скажу я вам, что-то происходит…
Ничего себе информация! Такое нельзя оставить без внимания. Я поворачиваюсь лицом к шоферу, чтобы вытянуть из него побольше, и он сразу угадывает мое намерение, потому что, как видно, и сам не против потрепаться.
— Армия, говоришь? Где ты это видел?
— А там, на шоссе, со стороны Александрии… Там шел целый полк. В полном боевом снаряжении! Я сам ехал позади колонны…
Такой вот он, наш Бухарест… Кто бы то ни был, шофер, продавец или врач, но поболтать любят все. Страна на военном положении. Фронт подошел уже к Яссам. Можно было бы и попридержать язык.
— А почему полк, а не дивизия?
Он снова бросает на меня колючий взгляд:
— Э-э, господин хороший, я что, случайно тянулся в хвосте колонны? Перекинулся по дороге парой слов с одним из наших, румын там был. «Мы, — говорит, — Второй кавалерийский полк». Так и сказал.
И правда, не врет. Полк такой действительно существует и размещен в южной части города.
— Ты, может, спросил его и в какую сторону они передвигаются?
— Нет, это-то как раз и засекречено.
На минуту я готов поверить в то, что этот таксист не случайно вынырнул именно передо мной на дорогу, он хочет поймать меня на крючок — разглашение секретов в военное время!
Мы подъезжаем к площади Святого Георгия. Я внимательно вглядываюсь, прислушиваюсь, нет, все тихо. Румынских военных — ни следа. Никто никуда не спешит. В магазинах на Липскани ставни открыты как ни в чем не бывало.
— Едем через площадь Унирии? — Голос водителя все так же мрачен. Как будто это я виноват, что пот покрывает ему всю лысину словно лаком.
Киваю в знак согласия и снова завожу разговор о полке на марше, который он сегодня видел:
— Маневры, наверное… Учебная тревога, это у них часто бывает.
— Как бы не так! — возражает он. — Что это за маневры с полной боевой выкладкой?
Та-ак, что бы это могло значить? Настоящая тревога или учебная? И в том, и в другом случае капитан Деметриад должен был предупредить меня. Он этого не сделал. Почему? Неужели существует какая-то связь между моим загадочным заданием и…
— Вот она! — подпрыгивает водитель, обрадованный внезапно предоставившейся возможностью доказать мне, что не такой уж он болтун. — Вот она, армия, которая вышла из казарм!
В самом деле, в то время как наша машина продвигается к Сенатскому мосту, я вижу слева пехотную колонну, идущую форсированным маршем по Каля Раховей в сторону Дворца юстиции. Я без труда замечаю, что они идут с полной выкладкой: оружие, боеприпасы, каски… Учебная тревога? Или настоящая?
— Давай направо, по Каля Викторией! — решаю я. — У главного почтамта остановишься.
Минутой позже «бьюик», лихо скрипнув тормозами, останавливается возле здания главного почтамта.
— Подожди меня здесь.
— А если не вернешься? Я что, останусь при собственном интересе, да?
Эх, взял бы я его за лацканы пиджака да потряс бы как следует — но на нем и пиджака-то нет, только мокрая от пота рубашка. Я ему не какой-нибудь проходимец. Швыряю на сиденье удостоверение личности — пусть посмотрит. Если потеряет — не жалко, у меня дома их штук пять на разные фамилии.
Главный почтамт меня не интересует. Ничего подозрительного возле его величественного фасада не происходит — это я вижу издали, пока бегом пересекаю улицу.
Зато в «Гранд-отеле» полно немецких летчиков. Так оно, впрочем, и должно быть — ведь сразу за гостиницей, в каких-нибудь ста метрах, на улочке Ильфов — здание германской военно-воздушной миссии, возглавляемой генералом Герштенбергом.
Проходя мимо ресторана «Гранд-отель», я вижу через большое окно веселые лица немецких офицеров. Они едят сосиски, намазанные горчицей, и пьют пиво из высоких тяжелых кружек. Это похоже на рекламную витрину. Что за дурацкое задание — смотреть, как немцы наедаются до отвала? Тоже мне разведка!
Вхожу в гостиницу с видом завсегдатая — и прямо к портье. Светловолосый голубоглазый инвалид — левый рукав пиджака засунут в карман — любезно спрашивает по-румынски, чем он может быть полезен. Не колеблясь, отвечаю ему на своем безукоризненном немецком:
— В каком номере живет капитан Вилли фон Пфлюг?
«Фон» я изобретаю тут же на ходу, чтобы портье из уважения к этой приставке раскрыл регистрационную книгу и порылся в ней. В это время можно закурить и осмотреться. Тишь да гладь… Над всей Румынией безоблачное небо. Гостиница спит, черт ее побери, или притворяется, что спит. В ресторане, впрочем, как всегда оживленно.
— Господин офицер…
В этот момент звонит телефон, и портье вынужден отойти от меня. Я знаю, он хотел сказать мне, что никакой фон Пфлюг в «Гранд-отеле» не проживает. Наблюдаю, как он снимает трубку, отвечает, слушает… Отложив трубку в сторону, портье вежливо просит меня подождать одну минуту и направляется в сторону ресторана. Мне слышно, как он громко объявляет по-немецки: «Господина майора Блюма срочно просят к телефону» — и возвращается в сопровождении низенького пухлого офицера. Китель майора распахнут, под ним видна мокрая от пота рубашка. Он лихо рявкает в трубку:
— Майор Блюм у телефона! Да, господин генерал!.. Как? — Он делает паузу и поднимает глаза к лампе под потолком. — Слушаю, господин генерал!.. — Положив трубку на рычаг, он застывает возле аппарата, как загипнотизированный. Я вижу, как он мгновенно меняется в лице, как будто его внезапно затошнило. Беловолосый портье тоже замечает эти изменения и спрашивает:
— Что случилось, господин майор? Вам плохо?
Майор выходит из оцепенения и отвечает ему:
— Тревога, Ганс, тревога! — И поспешно направляется в ресторан.
Портье вспоминает наконец обо мне и с изысканной любезностью говорит:
— Мне очень жаль, но майор фон Пфлюг у нас в отеле не проживает.
«Огорченный», я благодарю и выхожу на улицу. Сделав несколько шагов, останавливаюсь напротив окна ресторана и смотрю, что происходит за стеклами. Несколько офицеров-летчиков поднимаются с недовольным видом и собираются уходить. Итак, люди генерала Герштенберга тоже подняты по тревоге. К чему бы это? Может, какие-то изменения произошли на фронте под Яссами?
На другой стороне улицы томится в ожидании мой таксист. Обе передние дверцы машины распахнуты, потому что слишком жарко. Я закуриваю сигарету, но вовремя вспоминаю, что таксист не выносит дыма, и раздраженно засовываю сигарету в карман. Потерять водителя с машиной в такое время мне совсем ни к чему. Пусть уж лучше ворчит, дуется, но дело свое делает. Без него мне — никуда!
Мы садимся в машину одновременно. Он со вздохом, я — с мыслью о том, что происходит сейчас в тишине гостиницы. Но разве там что-нибудь происходит?
Водитель включает зажигание и обращается ко мне с беспокойством в голосе:
— Не сердись, уважаемый, но больше я с тобой не могу ездить.
Смотрит, как я отреагирую. Я весь негодование.
— Как это так? Я тебя предупреждал с самого начала, что это надолго.
— Надолго ли, нет ли, какое мне дело? Я хочу домой поскорей попасть… Боязно мне, в городе что-то неладно…
У меня тоже такое впечатление, именно потому-то я и не могу его отпустить.
— Ну-ну, — говорю я миролюбиво, — брось-ка шутки шутить.
— Какие шутки? Ты знаешь, что во дворе главпочтамта делается? Там целая рота — весь двор забит. Что им там нужно, а? Что скажешь? Какого дьявола они там собрались? Может, ты знаешь?
— Откуда мне знать? — Я пожимаю плечами, изображая полное неведение.
Он продолжает разглагольствовать:
— Не знаешь? Ну так я сам тебе скажу, если тебе неизвестно! Они оттуда возьмут и ударят по немцам, которые в гостинице сидят!.. Не сейчас, конечно, а погодя, с темнотой. Как стемнеет, так и жахнут!