— Уставать некогда. Столько новостей за последние часы… Может, и мой «персональный» водитель тоже окажется коммунистом?
— Вот ты сам и спроси его.
Пронзительный звонок телефона прерывает нашу беседу. Капитан хватает трубку.
— Да, это я, докладывайте! — Он сразу напрягается, несомненно, ему докладывают что-то очень важное. Слышу его указания: — Постоянно держи меня в курсе.
Он кладет трубку, и я вижу, что этот короткий разговор мгновенно снял с него усталость.
— Косте, поспеши-ка ты на пост… Менее чем через час колонна Герштенберга будет на мосту. — Он подходит ко мне, дружески обнимает и говорит растроганным голосом: — Оставайся Отважным, Косте! А сейчас свяжись поскорее с Зигфридом. Очень важно, чтобы ты успел передать ему информацию о том, что интересующие его орудия отбыли в неизвестном направлении.
Несколько минут спустя я уже сижу в машине рядом с Георге Брагой. Усталости как не бывало.
А теперь что? Могу и я, как Цезарь, воскликнуть: «Жребий брошен!» Грета, передав мое сообщение, ждет ответа Зигфрида. Она стоит, склонившись над аппаратом, закрыв глаза и опираясь локтями на стол, сломленная усталостью. Глядя на нее, я даже испытываю к ней жалость. Черты лица ее расплылись и исказились. Исчезла ее кокетливость, уступив место небрежности, которую женщины обычно скрывают от мужских глаз.
Я курю и думаю о том, что судьба шпионки Греты Делиус предрешена независимо от того, какие еще задания я получу от ее шефа. А ведь всего несколько часов назад я и понятия не имел, что в Бухаресте живет семья Делиус. Если бы не мой револьвер, супруги Делиус уже были бы далеко от Бухареста и от опасностей.
Надо бы раскрыть окно, посмотреть на улицу. Странно! Мне не хочется будить Грету, которая погрузилась в сон, такой краткий в военное время.
Сигнал Зигфрида. Грета моментально просыпается, открывает глаза. Распрямляет спину, инстинктивно встряхивает длинными светлыми волосами и бросает взгляд на меня. Переходит на прием, и писк морзянки заполняет комнату.
Я напрягаю внимание, но ничего не могу понять в этих закодированных звуках. Гашу папиросу и подхожу к столу в каком-то смутном беспокойстве: диалог на расстоянии затягивается. Пробую по ее лицу понять, в чем дело. Напрасно! Ни один мускул на нем не дрогнет. Остается ждать. Часы показывают пять семнадцать. Окно, что ли, открыть?.. Пусть в комнате будет дневной свет. Однако окно не открывается.
Звуки морзянки наконец прекращаются, и снова наступает тишина.
— Зигфрид приказывает тебе срочно вернуться в «Вальдлагерь». Если сможешь, то постарайся успеть туда до шести.
— И это все? — Я расстроен.
— Да, все. — Она поднимает на меня усталые глаза.
— Хорошо, Грета, — перехожу я на задушевный тон, — но все же ты слишком долго переговаривалась с Зигфридом.
Радистка отвечает не сразу. Губы ее нервно подрагивают. Она смотрит на меня как-то снизу, исподлобья и вдруг решается:
— Я доложила Зигфриду о предательстве Иоганна и о твоем решении застрелить его.
Я понимаю, что было бы глупо с моей стороны предполагать, что Грета меня обманывает.
— Прошу тебя, прости. Ты был великодушен, предложив мне шанс дать моему начальству другое объяснение, — оправдывается она, — но я не могу лгать.
— И что Зигфрид?
— Он сказал мне: «Грольман поступил правильно. И я бы на его месте поступил так же». Ты должен ехать. Пароль для проезда через наши контрольные пункты: «Каждому свое». Понял?
Повторяю пароль. Грета добавляет:
— Этот пароль действителен до десяти утра.
— А ты, Грета?
— Остаюсь при аппарате до новых указаний.
— Тогда до свидания.
— Подожди!
Я останавливаюсь у дверей. Грета исчезает на несколько минут и возвращается с бутербродом в руке. Я беру его, потому что запах ветчины напоминает мне о том, что я голоден.
— Будь осторожна, Грета! — советую я ей на прощание и выхожу.
— Не забудь чемодан! — напоминает она вдогонку.
На улице я несколько минут стою на месте возле ворот. Жду, чтобы меня заметили. Условным знаком служит открытое окно в одном из двухэтажных домов на площади Виктории при пересечении ее Севастопольской улицей. Где-то тут неподалеку должно стоять мое «персональное» такси. Трамваи ходят своими обычными маршрутами, время от времени утренняя тишина прерывается выстрелами. Наконец окно открывается: Дума высовывает остриженную наголо голову и сразу же поспешно захлопывает окно. Я быстро иду через дорогу к дому. Навстречу мне выходит сержант и лихорадочно спрашивает:
— Что случилось?
— Нужно срочно поговорить с капитаном. Где водитель?
— А где ему быть?! — смеется сержант и ведет меня на второй этаж. — Он привязался к еврейскому кладбищу на Севастопольской. Говорит, что это самое тихое и спокойное в мире место.
Квартира, в которую меня ведет Дума, была предоставлена нам по просьбе нашего генерала семьей одного университетского профессора. Я попадаю прямо в библиотеку хозяина дома, который занимает теперь с женой оставшиеся две комнаты. Здесь установлен телефон. Торопливо набираю номер. Занято. Что ж, подожду. От нечего делать обвожу взглядом комнату. Никогда не видел в квартире столько книг… Книги повсюду… Они штабелями лежат даже на письменном столе профессора. Здесь профессор работал в тишине. Теперь война вошла и в этот дом.
Снова набираю номер. На этот раз отвечает капитан Деметриад:
— Слушаю, лейтенант, докладывай!
Описываю ситуацию, возникшую после приказа Зигфрида.
— А как ты себя чувствуешь? — интересуется мой начальник. — Еще держишься на ногах?
— Да пока держусь, господин капитан!
Не знаю, может, лучше было сказать, что мне гораздо больше хотелось бы лечь в свою кровать, чтобы заснуть без задних ног, чем выполнять приказы полковника Рудольфа фон Кортена.
— Ну, если так, то действуй.
— Могу я взять Брагу с собой?
— Бери. Связь — как договорились. — Внезапно тон его становится менее официальным. — Смотри в оба, Косте! То, что ты сейчас делаешь, это не тайная война, а разведка боем.
— Понятно, господин капитан!
— Поэтому поезжай-ка ты сначала на мост, свяжись с капитаном Смэрэндеску, посмотри, что там нового, если будет возможность, позвони. А потом попроси своего таксиста везти тебя оттуда через Бэнясу. Как — он лучше знает. Ясно?
— Ясно, господин капитан!
— Косте, я хочу, чтобы ты вернулся с задания цел и невредим. Впереди у нас тяжелая война… Действуй!
Кладу трубку. Последние слова капитана еще звучат у меня в ушах: «Впереди у нас тяжелая война».
Пока я говорил по телефону, сержант послал кого-то из солдат (разумеется, в штатском) вызвать с кладбища старину Георге Брагу и подать мне машину к подъезду. Я не могу уехать с «наблюдательного пункта», не оглядевшись еще раз. Среди этих обтянутых кожей томов есть совсем старые, есть поновее. По-моему, книги — это самое прекрасное, что я видел в жизни и с чем мне приходится расставаться.
Немного позже «бьюик» проезжает мимо квартиры Делиуса, направляясь к площади Виктории. «Наверху ждет Грета, — думаю я, — клюя носом возле рации». Через какое-то время сержант Дума ворвется в квартиру и арестует ее.
— Куда едем, начальник?
Я вздрагиваю, но ничего не отвечаю. В ушах у меня звучит старая солдатская песня:
Для шофера, как и для солдата,
Двум смертям на свете не бывать:
Все пройдет — и, вечным сном объяты,
Будем мы в глубокой яме спать.
Объясняю Браге, что нас ждет трудное задание. В ответ он весело смеется, распахивает куртку и показывает мне прицепленный к брючному ремню пистолет.
— Ты что думал, я с голыми руками на войну пойду?
— Где ты это взял?
— Да вышел тут один из могилы… на кладбище. «Бери, — говорит, — мне он больше не нужен». Неудобно было отказать… Правда?
Ну что ж, это просто здорово, что он в хорошем настроении. В сущности, будь Брага кислятиной и неврастеником, мы бы с ним не подружились.
— Ты хоть стрелять-то умеешь?
— Черта с два. Но я в кино видал: берут первый раз пистолет в руки и попадают куда надо.
Веский аргумент. Нет смысла просить Брагу отказаться от оружия, как и обучать его стрельбе… Сколько времени? Без десяти шесть.
— Давай гони на мост, дружище.
— Опять будем проскакивать? — Он поворачивается ко мне, округлив от удивления глаза.
— Поглядим, как дело повернется… Я тебя прошу об одном: никакой инициативы не проявляй. Все действия только по моему приказу.
— А как же я соображу, правильно ты мне приказываешь или нет?
— Я тебе командир, — говорю я, хотя звучит это забавно. — А какой приказ, правильный или нет, не обсуждается…
— …а исполняется! — подхватывает он на лету. — Так точно!
«Бьюик» набирает скорость. Несемся стрелой. Уже совсем светло. По обеим сторонам дороги можно различить в кустах силуэты наших военных. Ждут. Подъезжаем к колодцу Миорицы. Водитель ставит машину невдалеке от железной дороги. Выхожу. Утренний воздух здесь свежее, чем в городе. Вижу, как ко мне бегом направляется какой-то солдат. Тяжело дыша, спрашивает:
— Лейтенант Бану Константин из штаба столичного гарнизона?
— Да, это я!
— Быстро следуйте за мной! Капитан Смэрэндеску ожидает вас наверху.
Я ни о чем его не спрашиваю. Солдат бежит впереди, я за ним. Он направляется к насыпи, расположенной на высоте железнодорожного моста, который проходит над шоссе, и ловко взбирается по склону. Я, все более заинтригованный, стараюсь не отставать. По мере приближения различаю солдат, очень хорошо «окопавшихся» вдоль насыпи, все в напряженном ожидании. Капитан Смэрэндеску среди них. Он делает нам обоим знак лечь. Приближаемся к нему ползком — хорошо, что осталось уже немного, всего несколько метров.
— Пошли, — говорит капитан приглушенным голосом.
Я все понимаю. Объяснять мне ничего не нужно. В бинокль тоже можно не смотреть. С высоты насыпи, возвышающейся и над мостом, и над шоссе, ведущем в аэропорт Бэняса, я как из ложи бенуара вижу движущуюся колонну войск Герштенберга. Впереди грузовик тянет зенитку тяжелого калибра. Я застываю, уставившись на длинное величественное дуло орудия. Это одна из зениток, которые мы засекли несколько часов назад в Отопени. Она движется вперед медленно и величаво, как будто сама тянет за собой всю колонну, состоящую из зениток меньшего калибра и грузовиков, полных солдат, вооруженных до зубов. Зенитки проезжают по мосту внушительно и уверенно, перемалывая грохотом колес утреннюю тишину. На меня нападает приступ страха: не слишком ли ничтожны наши силы, чтобы преградить путь такой мощной моторизованной колонне? Мои опасения растут по мере того, как я зорко вглядываюсь и не обнаруживаю никаких следов наших передовых позиций. Кое-как нагроможденные одна на другую лодки — это смехотворное препятствие.