5.7
Проснулся часов в пять и, лежа в постели, долго слушал говорящую птицу. Она произносила теперь слово «пожалуйста» (вежлива она, однако). Потом я снова заснул, и мне приснился странный, тревожный сон.
Я приехал на дачу. Подходя к нашему дому, замечаю, что он сильно изменился – раздался вширь и стал похож на крестьянскую избу. «Ну да, – думаю я, – мама хотела настлать новые полы, чтобы в доме было потеплее. Заодно, видать, немножко перестроила дом. Страсть как любит она все переделывать». Вхожу и вижу, что в доме полно народу. Люди какие-то полузнакомые: где-то я с ними встречался, да позабыл где. Посреди большой комнаты (раньше в доме такой не было) на столе неподвижно лежит светлоголовый мальчик, который тоже кажется мне знакомым. «Покойник», – думаю я, но тут же соображаю, что мальчик живой – у него на щеках яркий румянец.
– А где же мама? – спрашиваю я у присутствующих.
– Она вышла замуж, – отвечают мне.
– Замуж? – удивился я. – За кого же?
На это мне не отвечают, но в углу кто-то тихо хихикает. Озадаченный и опечаленный выхожу из дому и замечаю, что лес, окружавший нашу дачу, исчез. Предо мною поле, вернее, поросшая травою пустошь с какими-то подозрительными ямами и канавами. К тому же я не узнаю свою одежду: поверх костюма на мне надет длинный, до пят, плащ, синий в черную клетку. Поверх плаща – куртка из непромокаемой ткани, похожая на ту, в которой я хожу за грибами. А сверху еще пальто – старенькое узенькое пальтецо, которое я не надеваю уже несколько лет и которое мама зачем-то хранит у себя в шкафу. «Почему я так тепло оделся?» – недоумеваю я.
Проснувшись во второй раз, я долго размышлял о том, кто был тот мальчик, лежавший на столе, и отчего он так лежал, будто мертвый.
После завтрака направился на автовокзал, сел на автобус маршрута 27 и через 25 минут оказался в Мисхоре. Выйдя из автобуса, я тут же увидел мертвую, задавленную машиной собаку, лежавшую на обочине шоссе. Над ее головой тучей вились жирные мухи.
Эта дохлая собачонка каким-то таинственным образом была похожа на мальчика из сна. Что у них было общего? И что вообще может быть общего у мальчика-подростка с дворнягой? К тому же мальчик был несомненно жив, а моська явно мертва. И все же собака, видимо, совсем недавно попавшая под машину, чем-то напоминала мне мальчика. «Чертовщина!» – подумал я и направился к ближайшему буфету, где выпил бутылку дешевого «Ркацители» и закусил свежепросоленным огурцом.
Пляж санатория «Маяк». У входа было написано: «Вход только по санаторным карточкам». Но никто у меня такую карточку не спросил. На пляже безлюдье, чистая галька, деревянные топчаны, бетонные волнорезы, омываемые пенистой зеленой водой.
Первое купанье. Наслаждение почти сексуальное. Море отдается мне, а я – ему. Полное единение, телесное и душевное.
Я вижу в воде свое ставшее невесомым бледно-голубое тело, повисшее над синей морской бездной.
Вдруг пошел дождь (облака были легкими, прозрачными, и вдруг – дождь). Впервые в жизни я купался в Черном море под дождем. Предо мною на колеблющейся поверхности воды появлялись большие пузыри, они тут же лопались и возникали снова. У горизонта сверкнула молния, глухо прогрохотал гром.
Обратный путь на катере. Мимо меня проплывает несказанной красоты панорама крымского побережья. В зелени бесконечных парков белеют старинные дворцы и современные санатории. Над ними громоздятся каменные утесы. А еще выше, на фоне неба, зубчатая корона Ай-Петри, похожая на древний полуразрушенный замок.
Под вечер началась гроза.
О, что творилось в небе над горами!
Там все кипело и клокотало, вспухало, росло, ширилось и распадалось на рваные лохмотья.
О, сколько было ярких вспышек, грохота, гула и треска!
О, сколько было злости, страшных угроз и гневных проклятий!
И какие потоки понеслись с гор на холмы и пригорки, по ущельям в долины, по тропинкам к дорогам, автострадам и улицам и по ним всё вниз, вниз, к морю!
О, какой был потоп изумительный!
Таврида промокла насквозь.
Отгромыхав, гроза с тихим рычанием удалилась на юг, к турецким берегам.
О, какая благодать настала в Тавриде после грозы!
Птицы снова запели, люди вышли из домов, и вечернее солнце засверкало в дождевых каплях на листве акаций, магнолий и пальм.
6.7
Мой четвертый день в Крыму.
Проснулся перед рассветом (не спится мне что-то на юге). В парке было еще тихо, птицы спали. Они пробудились, когда стало рассветать.
Моя разговорчивая знакомая на сей раз произнесла целую фразу: «Не шутите, пожалуйста». (А может быть, она говорила: «Не грустите, пожалуйста»? Или «Подождите, пожалуйста»?)
Взял полотенце и отправился к морю.
Пустынные утренние улицы Ялты. Кошки, перебегающие их. Светофоры, впустую мигающие на перекрестках. Птичий гам со всех сторон. Безлюдный, еще сырой от вчерашней грозы пляж.
С удовольствием искупался в чистой прохладной воде, посидел на гальке, выкурил трубку.
После завтрака пришла уборщица прибирать мою комнату. Увидела стоявшую на столе фотографию Вяльцевой, взяла ее в руки, стала рассматривать.
– Это ваша жена?
– В какой-то степени – да.
– А как ее зовут?
– Анастасия Дмитриевна.
– А что вы ее с собою не взяли?
– Она не могла приехать.
– Почему?
– Она умерла.
– Такая молодая – и уже умерла? Как жалко!
– Да, такая молодая – и уже умерла. Правда, умерла она давно, 67 лет тому назад. Если бы жила сейчас, ей было бы 109 лет.
– А кто она была?
– Она была знаменитой, страшно знаменитой певицей. Но теперь о ней мало кто знает, слава ее давно прошла.
– А она красивая. Вы ее любите?
– Да, очень.
– И люби́те. Вот все ее забыли, а вы ее помните, и ей на том свете от этого хорошо. А где она похоронена?
– В Ленинграде. Правда, когда ее хоронили, Ленинград еще Петербургом назывался и был столицей России.
– И вы ходите к ней на могилу?
– Хожу.
– И цветы носите?
– Ношу.
– Завидую я ей. Всех бы так любили!
– Да ведь она же покойница, от нее только кости остались! Чего же ей завидовать?
– Все равно завидно.
Опять я плыву на катере вдоль побережья. Впереди синеет громада Аю-Дага, и впрямь похожая на приникшего к воде, пьющего медведя, хотя медведь, разумеется, не станет пить горько-соленую морскую воду.
Бесчисленные крутые лестницы старого Гурзуфа. Лабиринт узеньких улиц, прорубленных в скале. Живописнейшие подпорные стены из желтого камня. Особняк Коровина, в котором теперь расположился Дом творчества художников. Многочисленные тощие кошки, бегающие по крышам и сидящие в тени под деревьями. Почти голые красавицы, расхаживающие по набережной (они демонстрируют публике телесное совершенство).
Едва не наступил на крупную улитку, которая, торопясь, но, разумеется, ужасно медленно переползала дорогу. Взял ее в руку, и она поспешно спряталась в раковину.
Мимо прошла девушка в длинном пляжном халате. На груди у нее, там, где соски оттягивали ткань, темнели два крупных, правильной формы пятна (от пота).
Пока я путешествовал в Гурзуф, в ялтинском порту пришвартовался красивый, как лебедь, корабль. Судя по надписи на корме, он был родом из Осло. Долго пришлось ему плыть из Норвегии в Крым, из Северного моря в Черное. И чего только не видели во время плавания его пассажиры! И в каких только городах они не побывали! В тех самых городах, которые мне не дано увидеть.
В Доме творчества сейчас живут в основном юго-восточные литераторы. У них желтые, неподвижные, скуластые лица. Языки, на которых они разговаривают друг с другом, гортанны и похожи на звуки, издаваемые хищными птицами и зверями, населяющими горы и степи центральной Азии. Держатся они степенно, с чувством собственного достоинства. Одеты по моде десятилетней давности. Некоторые из них с женами. Жены некрасивы, толсты, коротконоги и молчаливы.
Этих детей Востока я постоянно вижу сидящими на скамейках перед входом в наш дворец. После завтрака они сидят и ждут обеда. А после обеда снова сидят и ждут ужина. Такой способ отдыха их вполне удовлетворяет. Красоты Ялты и ее окрестностей и даже теплая морская вода не вызывает у них никакого интереса.
Ялтинское прибежище писателей не пользуется сейчас популярностью. Вся более или менее значительная литературная публика предпочитает Коктебель, Пицунду и Дубулты. Поэтому-то мне и удалось с такой легкостью получить путевку.
Вечернее гулянье на набережной. Плотная толпа людей движется от порта к парку и обратно мимо многочисленных магазинов, киосков, кафе, баров и ресторанов. Это не просто гулянье, это священный ритуал, торжественное шествие в честь некоего могущественного языческого божества, напоминающее религиозные процессии древних времен.
Женщины в своих лучших нарядах. Молодые – в плотно обтягивающих зады джинсах или вельветовых брюках, верхняя часть тела прикрыта полупрозрачной, свободного покроя блузой, очень похожей на ночную сорочку. Те, что постарше, – в длинных ярких платьях. Но те и другие в туфлях на тонком высоком каблуке. У многих эти туфли золотого или серебряного цвета.
На всех скамейках и на парапете набережной сидят люди и внимательно разглядывают гуляющих, отпуская замечания по их адресу. Из летнего театра доносятся хриплые вопли гастролирующего в Ялте «рок-ансамбля».
Сумерки сгущаются. Зажигаются фонари. Вспыхивает разноцветный неон реклам. Толпа гуляющих постепенно редеет – люди разбредаются по ресторанам, кинотеатрам и танцплощадкам.
Голос диктора с пассажирской пристани:
«Товарищи отдыхающие! В десять часов теплоход „Константин Паустовский“ совершит часовую прогулку в сторону открытого моря. Вы сможете полюбоваться огнями ночной Ялты и подышать свежим морским воздухом. Билеты продаются в кассе номер девять».
Нашел кассу номер девять, купил билет, сел на катер, гордо именуемый «теплоход», и поплыл на нем в темное открытое море.