Позвонил в Москву, в «Современник». Мне сказали, что макет мой не пойдет, что оформлять книжку будет другой художник, но репродукции с моих картин в книжке все будут, но мне надо срочно изготовить слайды.
Книжка под названием «Умение хорошо одеваться». Издана в Москве в 1914 году. Переведена с французского О. А. Кудрявцевой. Кто автор французского текста – неясно.
Читаю с наслаждением, написано вкусно, изящно и по-женски кокетливо. Прелюбопытнейшая информация. Мир женских тайн, секреты женской обольстительности. Тщательно разработанный кодекс правил для дам и барышень.
«В глазах мужчин „тело“ неразрывно сливается с „платьем“. Некрасивая женщина в хорошем туалете всегда кажется им изощренно красивой, но дурно одетой…
Лучшие шелковые ткани для платьев: сатин, крепдешин и шелковое сукно…
Молодая девушка не должна носить слишком дорогие пуговицы…
Совершенно открытая красивая рука представляет самое прелестное зрелище…
На приемах при дворе нельзя появиться иначе, как в большом декольте…
Если вы желаете слыть женщиной с хорошим вкусом, у вас должно быть только белое белье из дорогой бумажной ткани или льняной ткани…
Надевать перчатки не так просто, как кажется: надо много уменья и опытности, чтобы не помять их с первого же раза…
До нашего века женщины не носили дождевых зонтов, потому что они не ходили пешком в дурную погоду…
Для охоты с собаками надо надевать обыкновенную амазонку, если она не окажется одного цвета с формой конюха; в противном случае надевается красный камзол и треугольная шляпа с кокардой…
Лучшим купальным костюмом является combinaison из черного шелка или темно-серой шерсти. К несчастью, такой костюм можно носить лишь у себя в имении, в других местах никогда не избавиться от нескромных глаз…
Отважных женщин, способных подняться на дирижабле или аэроплане, еще пока немного, те же, которые на это рискуют, должны надеть юбку-кюлот, очень узкую, чтобы ветер не мог раздувать ее, пальто из драпа или кожи и мягкую шляпу или капор; плотно привязанный вуаль, обмотанный на шее, чтобы он не развевался…
Некоторые элегантные дамы отдают своим горничным ненужные платья, не позволяя в то же время, носить их; такие платья прислуга, конечно, продает».
Все это мне следовало прочесть до того, как я принялся писать «Зеленые берега». Но и без этой бесценной книжки я недурно справился со своей задачей – одежда и повадки женщин в моем романе точно соответствуют стилю начала века. Прочитав «Уменье хорошо одеваться» я с удовольствием в этом убедился.
Поехал на Охтинское кладбище. Заглянул в церковь. Вся она уставлена была гробами. В каждом гробу лежала старуха. «Дивно! – подумал я. – Стало быть, помирают у нас только старушки, а старики бессмертны, живут себе и живут в свое удовольствие». У кладбищенских ворот купил десяток ярко-алых искусственных гвоздик и десяток желто-белых живых нарциссов. Сел в троллейбус, отправился в лавру, прошел к Настиной часовне. Нарциссы положил на крылечко, а гвоздики прикрепил к решеткам на окнах. Гортензия, которую привязал я 17 февраля, все еще висит, только сильно выцвела. Гвоздики будут видны издалека… Люди заинтересуются, подойдут и узнают, что здесь лежит Вяльцева. И другим скажут об этом.
Творческий вечер Саши Житинского в Доме писателя. Саша рассказывает, как он стал писателем и как ему, писателю, теперь живется. После показывают короткометражные фильмы, сделанные по его сценариям. После Саша читает отрывки из своего романа. После он отвечает на записки. Зал почти полон. Там и сям виднеются физиономии знакомых сочинителей. Вечер кончается. Мы с Ирэной подходим к эстраде и говорим Саше, что все чудесно, что он держался молодцом. Сияющий Саша целует Ирэне руку.
Отнес «Зеленые берега» в машинописное бюро на Литейном. Роман отпечатан мною через один интервал, а в редакцию надо представить текст, отпечатанный через два. Взяли с меня задаток – 50 рублей. Сказали, что работа будет выполнена в середине июля. Житинский говорил о моем романе новому редактору «Невы» Никольскому. Тот сказал: «Пусть несет, почитаем».
Пришел фотограф и стал снимать на слайды мои картины. Я наблюдал, как он расставлял свою аппаратуру, как налаживал освещение, как наводил на фокус, как вставлял кассету, как вынимал кассету и снова наводил на фокус. Работая, фотограф рассказывал, как снимал он картины в Русском музее и в мастерских разных живописцев.
Новый фильм «Агония». 1916 год. Распутин. Николай II. Александра Федоровна. Цесаревич Алексей. Вырубова. Бадмаев. Князь Юсупов. Великий князь Дмитрий Михайлович. Пуришкевич. Петроград. Царское Село. Россия! Рубеж ее истории. Ее трагедия.
Распутин ужасен и живописен. Николай беспомощен и несчастен. Императрица полубезумна.
То и дело мелькают документальные кадры, никогда ранее мною не виденные. Нет и тени иронии. Все серьезно и страшно.
Последний день весны. Теплынь. Цветет черемуха. Цветут одуванчики. На цветочном рынке у станции метро красуются нарциссы, тюльпаны, пионы, розы, гвоздики, каллы.
Еще раз «Агония». Фильм взволновал меня до крайности. В России любим человек-зверь. В России таким существам всегда умилялись.
И в третий раз «Агония». Чьи это чары? Режиссура Климова, мне неизвестного, или самого Распутина? Но, право же, колдовство, право же наваждение.
Фильм делался, видать, с тем же настроением, с которым писал я свой роман. Есть в нем какая-то недосказанность, какая-то боль, какой-то беззвучный вопль.
Вспомнил больницу. В больнице мне было хорошо. Меня навещали красавицы. Они приносили мне вкусные яблоки и запах хвои. И никто не мешал мне писать роман.
С годами я все глубже постигаю душу этого города, и моя душа срастается с нею все крепче.
«Реквием» Верди в зале Консерватории. Пожалуй, слишком оперно, слишком эффектно.
Пришел фотограф – из тех двоих, что фотографировали меня для юбилейной выставки в начале прошлого года. Принес три моих фотографии. На них я представлен среди своих картин. Вид у меня больной, измученный и несчастный. Зато картины выглядят чудесно. Просидел у меня фотограф целый час и все восхищался картинами. «Надо устроить выставку! – говорил. – Непременно надо устроить выставку! Это здорово! Такого я не видел! Это удивительно».
Пообещал, что придет еще и сфотографирует несколько картин в цвете.
Прабабка моя – Мария Дорофеевна Голикова. Родилась в 1860 году. Умерла в 1942-м. Бабка – Матрена Васильевна Коротлевич. Годы жизни ее 1888–1970.
Характеры у обеих были жесткие, и прожили равное количество лет.
Молодой, поджарый, длинноногий, изящный, веселый, игривый, холеный, счастливый английский дог крапчатой масти – по тускло-рыжему темно-серые пятна. Идет и танцует. Красуется. Знает себе цену. Аристократ.
Английский прозаик Комптон Маккензи за свою долгую жизнь написал множество книг, в том числе собственную биографию в нескольких томах.
По его мнению, «каждый романист, который хочет сделать реалистичным свой романтический вымысел, должен неизбежно обратиться к материалу своей жизни».
Ничего не зная о Маккензи, я именно так и сделал, принимаясь за «Зеленые берега». Правда, я вовсе не стремился к полной реалистичности. Мне кажется, что в моем романе доля вымысла и доля достоверности пребывают в гармоническом единстве. Их соотношение найдено мною неплохо.
Но, увы, Комптон Маккензи не стал великим писателем. В 1964 году ему исполнился 81 год. Я не знаю, когда он умер. Трудно предположить, что он еще жив.
«Зеленые берега» прочитала Марина Г. Восхищена. Сын ее двадцатилетний тоже прочел. И тоже восхищен. Приятель сына опять же прочел и восхищен.
И вот мне уже 53. Живу дальше. И как-то все легче мне живется, все беззаботнее! Этакое старческое легкомыслие вселяется в меня.
Пришли гости. В том числе М. Д. и Житинский Саша. С аппетитом ели, с удовольствием пили. Саша восторгался моей картиной «Ожидание» – он увидел ее впервые. Пригрозил, что купит ее за любую цену.
В «Эрмитаже» случилось большое несчастье. Некий злодей плеснул серной кислотой на «Данаю» Рембрандта. Говорят, что полотно окончательно погибло.
Невысокие толстые мужчины почему-то любят носить широкие брюки, что им явно противопоказано.
Зашел в канцелярский магазин. В нем было пусто. Продавщицы от скуки слушали радио. Звучал молодой, нежный женский голос. «И всего-то одну бутылку бормотухи приняли они на двоих…». В стране началась борьба с алкоголизмом.
Женщина в ресторане. Сняла очки, надела другие. Закурила длинную дамскую сигарету. Рядом с нею мужчина. Немолодой. Красивый. Холеный. В зубах у него хорошая элегантная трубка.
Получил часть гонорара за московскую книжку и сорю деньгами. Деньги, конечно, прах и достойны презрения. Но приятно, при всем этом, сорить деньгами, когда они есть.
Моя дочь вернулась из Чехословакии. Одиннадцать дней она провела в Праге и до сих пор пребывает в полнейшем восторге.
А из Чехословакии в Питер приехала моя знакомая – Алёна Одеопалова. Водил ее по городу в белую ночь. «Вот это дворец великого князя Владимира Александровича. А это дворец великого князя Михаила Николаевича. А это – знаменитая Зимняя канавка…» Потом я показывал ей свои картины. «Это называется „Одинокий рыбак“. Это – „Человек у окна“. А это – „Белый шар“…»
После я рассказал ей о своем романе и о Насте. И Алёна тоже была в восторге.
Бедная Гертье Диркс. Ей все время не везет. 300 лет она была забыта, и вот теперь, когда ее вспомнили, едва не единственное ее изображение («Даная») погибло безвозвратно.
Вожусь около Настиной часовни. Сгребаю мусор с крылечка. Соскребаю землю и мох с выступа цоколя. Женский голос за моей спиной:
– Тут ваша родственница похоронена, в этом домике?
– Родственники, – отвечаю мрачно, – только это не домик, а часовня, маленькая церковь, – даже слово «часовня» позабыто в народе.
Написал «Шествие» и «Девушку в окошке». Кажется, получилось и то и другое. Переписал «Горгону». Она явно стала лучше.