Александр Блок внешне был чем-то похож на Александра Пушкина.
Все подписываю, подписываю, подписываю и все дарю, дарю, дарю свои сборники. Устал сочинять дарственные надписи.
Человек с большим носом, толстыми черными бровями, толстыми черными усами, толстыми красными губами, выпуклыми черными глазами и резким, жирным, рокочущим голосом. Перед ним на столе бефстроганов с картофельным пюре, стакан сметаны и ложка для супа. Он выливает полстакана в бефстроганов и пюре, размешивает все ложкой и ест эту неаппетитную жижу, то и дело облизывая свои толстые красные губы толстым красным языком.
Курносый плешивец, похожий на сатира. Однако в очках. Сатир в очках – это нетривиально.
Как всегда в декабре, заказываю в Лавке писателей литературу на следующий год. Перебирая карточки с названиями книг, выходящих в 1987 году, наткнулся на «Жизнь Арсеньева». В аннотации Бунин был назван «великим русским писателем». Через 34 года после смерти к нему пришло наконец подлинное признание. А помнится, называли его когда-то «видным», потом «известным», потом «выдающимся». Примите же, дорогой Иван Алексеевич, мое поздравление с полнейшей, блистательной победой!
Исторические повести Виктора Сосноры. Красивая, энергичная, вполне современная проза.
15 лет тому назад подарили мне «Александрийские песни» Михаила Кузмина. Они меня удивили и немножко огорчили: оказывается, и до меня писали верлибром в России, и недурно писали. Но вскоре я лишился «Александрийских песен».
И вот вчера мне снова их подарили, и я снова их прочитал, и они понравились мне еще больше. И есть в этой истории с потерянными и вновь обретенными «Александрийскими песнями» какая-то таинственность.
Изощренный и вдохновенный искусствоведческий анализ гойевских «мах» (здесь их называют «цыганками»). И жалко способного аналитика: как любит он живопись, как тонко и глубоко ее чувствует, а вот живописцем все же не стал – обречен комментировать то, что создают другие. Для того чтобы стать хорошим искусствоведом, надо быть от природы лишенным самолюбия или надо найти в себе силы, чтобы лишиться его.
Невозможно представить себе Чехова без пенсне. И вот портрет его (наброски Серова и Левитана) с «голыми» глазами. И это не Чехов, совершенно не Чехов – какой-то мелкий, посредственный, случайный человек. Не для того ли он и носил пенсне, чтобы быть похожим на Чехова?
Я стал отвратительно самодовольным. Бывало, если месяц-другой не идут стихи, меня охватывает беспокойство. А вот уже почти год ни стихов, ни прозы, а я спокоен. Неужто и впрямь творческая энергия моя иссякла?
Уолтер Лорд, «Последняя ночь „Титаника“». Спокойное повествование о кошмарном событии. Неизвестные мне ранее обстоятельства:
«Титаник» был не только самым большим, но и самым роскошным пароходом начала века.
Все погибшие (1500 человек) были пассажирами 3-го класса.
В течение двух с половиной часов, пока корабль тонул, в десяти милях от него неподвижно стояло другое крупное судно, которое не оказало никакой помощи. До самых последних минут на «Титанике» играл корабельный оркестр.
Вместе с родителями утонули дети (53 человека).
На дно океана погрузился также бесценный манускрипт «Рубайата» Омара Хайяма.
Самое загадочное во всей этой печальной истории то, что за 14 лет до катастрофы некий Морган Робертсон опубликовал роман, в котором было подробно описано все то, что стряслось с «Титаником». И даже название лайнера он почти предсказал. В романе гигантский корабль назван «Титан».
С «Титаника» начались великие ужасы двадцатого столетия. Его гибель – эскиз грядущего светопреставления.
И опять мои стихи опубликованы в «Неве». Шесть неплохих стихотворений. Подарок к Новому году.
Урожай этого года довольно обилен: две книжки и две журнальные публикации.
А «Зеленые берега» читает Д. Гранин (по просьбе М. А.).
1987
Одной античной культуры человечеству вполне хватило бы. Рядом с нею все остальное выглядит необязательным.
Дед Мороз на самодельном новогоднем плакате. Толстенький, губастый, со взъерошенной бородой. Очень смешной Дед Мороз. Рядом с ним такие же смешные часы с маятником и не менее смешная покосившаяся елка. Снегирь на елке тоже смешной.
Хамоватая кассирша в галантерейном магазине. Она сердита. Она недовольна покупательницей.
– У, ё-ка-лэ-мэ-нэ! Чего она подходит за вторым чеком? Опупеть можно!
Стужа стоит лютая.
По ночам морозы до сорока градусов. Весь город заиндевел. Птицы исчезли – то ли все замерзли, то ли куда-то попрятались. А по радио обещают, что будет еще холоднее. Дует какой-то злой арктический, северо-западный ветер. Дует и дует с упорством редкостным. Словом, бедственные настали времена.
Французы пытаются поднять со дна моря свои корабли, затонувшие во время морского сражении при Абукире. Жители побережья полагают, что им не удастся это сделать – помешают русалки, которые поселились в кораблях. Русалки и впрямь настроены весьма решительно – три водолаза уже погибли.
В китайской и японской литературе то и дело натыкаюсь на яшму. На Востоке яшма – символ мудрости.
В китайской и японской поэзии поэт – всегда отшельник или странник, одинокий, нищий мудрец, проводящий дни свои наедине с природой. Я тоже отшельник, одиноко и смиренно живущий в этом загадочно-печальном, некогда блистательном городе.
И еще у китайцев и японцев на каждом шагу упоминаются стороны света: «северная стена», «западная беседка», «восточные ворота», «южные покои». От этой постоянной ориентированности в пространстве возникает ощущение некоей вселенской значительности того, о чем идет речь.
А у японцев с глубокой древности – культ самоубийства. Многие исторические личности покинули сей мир именно таким способом, прихватив с собою своих ближайших родственников, а иногда и преданных слуг.
По традиции японки чернили свои зубы. Это считалось красивым. Европейцу недоступно понимание такой «красоты» – красоты женщины со сплошь гнилыми зубами или вообще беззубой.
Не здесь ли и разверзается та бездна, которая всегда отсекала Восток от Запада?
При всем том какой утонченный эстетизм присущ японской культуре! И как он в общем-то понятен просвещенному европейцу.
Зима по-прежнему лютует. Иду по улице, мороз обжигает лицо. Скосив глаза, гляжу на свой нос – не белый ли он? Снимаю варежку, подношу ладонь к носу. Через полминуты ладонь начинает мерзнуть. Снова сую руку в варежку, и опять мороз жжет острый кончик моего носа.
Навстречу движется юная прелестница с изящно подкрашенным лицом (могла бы и не подкрашиваться). Брови и ресницы ее заиндевели (истинная Снегурочка), изо рта и ноздрей вырываются клубы пара (как у Змея Горыныча).
Как говорят, Гумилеву не чуждо было фатовство. Он любил показаться на людях с томиком французских поэтов в руке. Это фатовство есть и в стихах Гумилева. Да и в стихах прочих, подвизавшихся в «Аполлоне».
Валентин Серов был очень талантлив, но не очень смел. Он был старательным учеником, а учителями были Уистлер, Сарджент, Цорн, Эдуард Мане. Прежде всего, пожалуй, Уистлер.
Из американских художников XX века ближе всех мне, пожалуй, Хоппер. Он неоднозначен. Он замаскированный сюрреалист. И хорошо, что хорошо замаскированный.
И все же – как восхитительно, как до слащавости красиво я одинок в искусстве! В молодости я представлял себе это грядущее свое одиночество. Но не предполагал, что оно окажется столь избыточно прекрасным.
А все же немножко смешно, что христиане не любят евреев, поклоняясь еврейке Марии и сыну ее Иисусу.
Право на пессимизм и право на отчаянье. Это тоже права человека.
Пришло время и для Льва Бакста. Издательство «Аврора» выпустило роскошную монографию о нем, отпечатанную австрийской фирмой «Глобус».
Волны изысканных эротических ощущений. Соблазнительно порочная Наоми у Танидзаки, чувственные танцовщицы Бакста и близость прелестной Ирэны – ее лицо совсем рядом и вкус ее теплых, влажных губ (прощальный поцелуй на перроне в метро – отправилась «на воды в Карлсбад» по профсоюзной путевке).
Когда-то была у меня живописная рыжая борода. Теперь она серая с металлическим тусклым блеском. Скоро станет белой. На лицо мое выпадет снег. И никогда уже не растает.
Вряд ли Леонид Андреев был всерьез религиозен. Но в прозе его то и дело попадаются священники. Оттого, наверное, что они по роду своих занятий были близки к тайнам бытия, близки к абсолюту.
Эротический сон. Молодая, белотелая, широкозадая блондинка в объятиях бородатого, гнедого, толстоногого кентавра. Вначале сон был черно-белый, а после он вдруг стал цветным. И я во сне удивился этому. И подумал удовлетворенно: вот неопровержимое доказательство того, что мне снятся цветные сны! И проснувшись, еще долго удивлялся.
Я лентяй. Мой организм противится всякому деянию, даже приятному. И всякое деяние я вынужден начинать с преодоления этого сопротивления.
Увидел женщину со страшно обезображенным лицом – вся нижняя его часть была покрыта крупными багровыми шрамами. Но подойдя поближе, едва не рассмеялся: лицо женщины было прикрыто снизу платком с абстрактным, необычным рисунком.
В кузове грузовика стоит трактор. Его капот заботливо прикрыт теплой попонкой. Край попонки шевелит ветер.
Зимние березы не менее привлекательны, чем летние. Пожалуй, они даже изящнее, чем летние, – виден весь тонкий рисунок их ветвей.
Церковь в Терийоках полностью восстановлена. Какая она красотка! Медные купола и подзоры потемнели, и от этого стены кажутся ослепительно белыми. Как белый лебедь стоит она на пригорке в окружении заснеженных сосен и елей. А золотые кресты вознеслись высоко-высоко в голубовато-серое, полупрозрачное небо.
Около церкви две веселые девицы, хохоча, толкают друг друга в снег. Одна из них падает, смешно задрав ноги. Хохот усиливается.