По лестнице я поднимался не торопясь и долго бренчал ключами у двери квартиры. Не снимая пальто, я сел в прихожей на стул и сладко вытянул ноги. Надо мною висела афиша моего спектакля. Впервые в жизни я был по-настоящему счастлив.
Два раза в неделю я посещал театр. Шел премьерный медовый месяц. После каждого представления я вместе с главрежем, композитором и главным дирижером выходил на сцену, а после всякий раз меня кто-то обнимал, целовал, тормошил, благодарил и поздравлял.
В газетах стали появляться рецензии. Они были хвалебные, иногда даже восторженные. Но в одной было написано, что спектакль удался, несмотря на довольно слабое либретто начинающего поэта. «Было бы лучше, – писал критик, – если бы этот трагический сюжет был разработан более опытным литератором».
– Плюньте, – сказала мне завлит, – мало ли кретинов на этом свете!
Я плюнул, но на душе все-таки остался неприятный осадок.
Вскоре после этого я давал интервью американской делегации. Делегация состояла из аспирантов и преподавателей различных американских колледжей. Посмотрев спектакль, американцы захотели познакомиться с автором и задать ему несколько вопросов. Интервью проходило в присутствии главного режиссера.
– Сколько вам лет? – спросил один из американцев.
Я ответил, а переводчица перевела.
– Долго ли вы работали над этой пьесой? – спросил другой американец.
– Да как сказать, – ответил я, – может быть, месяц, а может быть, и больше.
– Не понимаю! – сказал американец, и я объяснил, что над либретто я трудился месяц, а поэма, по которой создано либретто, написана уже давно.
– Судя по спектаклю, – заговорила пожилая американка, – вы положительно относитесь к войне. Ваш главный герой – мужественный солдат, и это вам нравится. У нас в Штатах войну никто не любит, мы считаем, что любая война – большое несчастье и страшное варварство. Что вы можете сказать по этому поводу?
– Видите ли, – начал я…
– Эта война была особенная, – перебил меня режиссер, – она была по-настоящему справедливая. Нашу страну хотели уничтожить, наш народ намеревались поработить. Мы с большим уважением относимся к этой кровопролитной войне. Кстати, наши солдаты защищали и вас!
– Благодарю. Я вполне удовлетворена ответом, – сказала американка и что-то записала в свой блокнотик.
– А сколько вам заплатили за эту постановку? – спросил молодой американец с пышными темными усами на бледном благородном лице.
Я замялся, а потом ответил:
– Я вполне удовлетворен моим гонораром.
Американцы заулыбались и стали понимающе переглядываться.
Вслед за этим спектакль передали по радио, и снова все знакомые звонили мне и от души поздравляли. «По радио даже лучше! – говорили они. – Честное слово!»
Затем его показали по телевидению. Эффект был тот же самый. Мне уже было жаль моих бедных знакомых – они явно устали меня поздравлять, но из вежливости всё поздравляли и поздравляли.
Лишь года через полтора шумиха вокруг спектакля стала утихать и он все реже появлялся на сцене. В театр я уже не ходил, но главреж, завлит и композитор время от времени звонили и справлялись о моем здоровье.
Прошел еще год.
Однажды вечером я проходил мимо нового театра. Театральный подъезд был ярко освещен. У входа висели афиши. На одной из них я прочел, что сегодня показывают мой спектакль. До начала оставалось двадцать минут.
Я не стал звонить главрежу или завлиту, как я всегда делал раньше, и пошел в кассу. «Может быть, есть билеты?» – подумал я. Билеты действительно были и меня это слегка огорчило.
Раздевшись, сел на свое место в партере. Зал был наполовину пуст. «Опаздывают», – думал я и смотрел на часы. Но зрителей не становилось больше. Рядом со мной сидели какие-то вздорные девицы. Они все время хихикали и с хрустом поедали конфеты.
И вот, как всегда, в зале погас свет и тонкий светлый луч «пушки» выхватил из тьмы фигуру дирижера. И, как всегда, он улыбался и кланялся публике. Вслед за этим грянула музыка, занавес дрогнул, и щель между ним и полом стала быстро увеличиваться, открывая ярко одетых участников представления, выстроившихся на сцене, чтобы спеть торжественное Вступление. Но на сей раз музыка почему-то показалась мне неубедительной, а костюмы актеров выглядели как-то пошловато.
Появился главный герой и стал читать начало моей поэмы.
«Какой ужас! – подумал я. – Как он читает? Разве так можно читать стихи?»
Выпорхнула на сцену главная героиня – все та же Наташа большая. Она показалась мне слишком рослой и неуклюжей. В ее движениях было неприятное жеманство, а голос был слишком груб.
Начался дуэт с рифмованным текстом, написанным по заказу главрежа и Вити.
«Кошмар! – думал я. – Неужто я мог такое написать? Позор!»
Мои веселые соседки продолжали хихикать и хрупать конфеты.
Я встал и, пригнувшись, стал пробираться к проходу.
– Что, не понравилось? – спросил меня пожилой гардеробщик, подавая мне пальто.
– Да, совсем не понравилось, – ответил я и вышел на улицу.
Шел снег. Снежинки метались около ярко горевшего фонаря. Их движения напоминали мне только что виденный мною танец кордебалета. «Бездарно!» – подумал я и, подняв воротник пальто, зашагал по улице. Навстречу мне ползло огромное страшное существо. Его единственный глаз зловеще светился. Непрерывно двигая гигантскими челюстями и плотоядно урча, чудовище пожирало снежные сугробы. Дойдя до угла, я свернул на пустынную набережную. Во мне было так же пусто, как и на набережной. За мной увязалась бездомная тощая дворняга. На бегу она обнюхивала край моего пальто. Я остановился, и собака отскочила в сторону, опасаясь моего недоброжелательства.
– Дура! Чего ты боишься? – сказал я.
Собака поглядела на меня темными печальными глазами и трусцой побежала прочь.
Перейдя мост, я увидел вывеску кафе-мороженого. Сквозь витрину было видно, что в кафе мало народу. Я зашел, взял стакан вина и сел за столик у окна. Вино было холодное и кислое. Я выпил стакан залпом, и мне стало теплее. Тогда я взял еще один стакан вина и пил его потихоньку, маленькими глотками.
В глубине кафе в углу расположилась шумная компания. Оттуда доносились веселые голоса – два мужских и один женский. Голоса показались мне знакомыми. Я внимательно посмотрел в угол и увидел Таню. Рядом с нею сидели Рома и Максим У. Все трое были изрядно навеселе.
– Глядите! – закричала Таня, показывая на меня. Парни обернулись и, увидев меня, осклабились. Я взял свой стакан и сел за их столик.
– Зазнался! – сказала Таня. – А кто напечатал твою поэму? Кто?
– Я видел ваш спектакль, – сказал Максим, – это колоссально!
– Присоединяюсь, – сказал Рома, – хотя, старина, ты способен на лучшее. Я в тебя верю!
Рома вдруг вскочил и, размахивая стаканом, из которого выплескивалось крепкое вино, стал выкрикивать знакомые мне стихи – надо быть хорошим и очень надо быть красивым-красивым.
Домой я пришел поздно.
– Где ты шляешься? – сказала жена. – Тебе звонили с киностудии. Они хотят сделать фильм по твоей поэме.
11–13 января 1980 г.
Черные пятнышки
Ты дерьмо. Дерьмовый поэт, дерьмовый художник. И человек ты тоже дерьмовый. Ты хочешь быть великим? Все хотят быть великими. Но не всем дается величие. Великих мало. Около них отираются неудачники. Греются у огня величия. Я, Лебедев, – великий. А ты нет. Ты неудачник. И ты около меня отираешься, мною греешься. Ты дерьмо. А я, Вадим Лебедев, – гений. Но ты не огорчайся. Дерьма много. Почти все людишки – дерьмо. Ты как все, ничуть не хуже, не дерьмовее. В общем, ты даже хороший человек. Я тебя в общем люблю. Ты добрый. И неглупый Единственный твой недостаток – бездарность. Но это от Бога. Против этого не попрешь. С этим надо смириться. Я понимаю – тебя огорчает твоя бездарность. А ты плюнь и не огорчайся. Живи, как живут все бездарные. Живи, пока не помрешь. В бездарности тоже есть некий смысл. В бездарности даже есть величие, величие со знаком минус. Ты читал мою новую книжку? Не читал? И зря. Прочти. Получишь большое удовольствие. И поймешь, как надо писать. А заодно и как надо рисовать. Иллюстрации-то в книжке мои. Очень удачные иллюстрации. И стихи гениальные. Ты придешь в восторг, когда прочтешь. Я же знаю! Ты сам пишешь дрянь, но хорошую литературу понять способен. Эта книжка – синтез. Понимаешь? Синтез слова и зрительного образа. Полное единство. Это потрясающе! Такого еще никогда не было. И не будет больше. Это уникальное создание искусства. На мировом уровне. Честное слово! Да ты не усмехайся! Чего ты усмехаешься? Ты скептик? Вот что тебя губит. Ты во всем сомневаешься. У тебя затхлая душа. И глаза у тебя мутноватые. Плюнь ты на все сомнения. Распахни душу. Будь доверчив. Увлекайся, восторгайся, не бойся преувеличений. И вообще ничего не бойся. Вот я же не боюсь сказать тебе, что ты дерьмо! Ты мне за это должен по морде дать. А ты усмехаешься. Хочешь коньяку? Конечно хочешь! Кто же не хочет коньяку? Хочешь, а отказываешься. Боишься напиться. А ты не противься своим желаниям. Хочется – и пей. Напьешься, ну и что? Вот я напился, и мне хорошо. Я и еще пить буду. Надерусь до положения риз, до скотства. Ну и что? Попаду в вытрезвитель? И пусть. А чем плох вытрезвитель? Ничто человеческое мне не чуждо. Я, между прочим, есть хочу. Мяса хочу. Возьми мне антрекот. Два антрекота. Пусть положат на одну тарелку. С утра ничего не жрал. Только пил. Хорошо пить с самого утра. Не теряя времени. Весь день получается такой теплый-теплый! А после ни хрена не помнишь. Так сладко. Я же тебе сказал, что я мяса хочу. Закажи антрекот, не жадничай. И еще возьми мне сто пятьдесят коньяку. Двести я не прошу – заметь. Только сто пятьдесят. Да не жалей ты денег! Пить так уж пить. У меня сын умер. Восемь месяцев прожил и умер. На той неделе хоронили. Понимаешь – мой сын Вадим Лебедев умер. Я его тоже Вадимом назвал. Стало быть, Вадим Вадимович Лебедев умер. Посетил сей мир, пробыл здесь восемь месяцев и отбыл в неизвестном направлении. Где он сейчас, я тебя спрашиваю? Где? Там, наверху? Но мы его опустили в землю. Гробик маленький, как шкатулка. Еле достали такой малюсенький гробик. По знакомству. Так вот, положили мы сына моего Вадима Лебедева в шкатулку и зарыли в землю. Его визит в этот мир, стало быть, закончился. Видать, не понравилось ему здесь. Пришел, поглядел и рванул обратно, недолго думая. А он был гений. Я конечно, не гений, я дерьмо. Такое же, как ты. А вот он, Вадим Вадимович Лебедев, поразил бы мир своей гениальностью. Точно! Иначе и быть не могло. Когда же принесут антрекоты? Страсть охота жрать. Ах, черт, я пролил коньяк! Грех проливать коньяк. Грешник я. Вот в чем штука. Бог меня за это и наказал. Сына у меня отнял. Дал – и сразу забрал обратно. Заражение было. Какие-то микробы в кровь проникли. Пятнышки по телу выступили. Черные пятнышки. На ножках, на ручках, на животе – везде. Врач сказал, что и внутри у него такие же пятнышки. Я пол-литра крови отдал – ни черта. Кровь Вадима Лебедева Вадиму Лебедеву не пом