Из числа же переходных форм Г. Алексеев решительно предпочитает варианты с метрической ориентацией. При этом у него встречаются верлибры с отдельными «случайными» силлабо-тоническими строками, стихи, в которых такие строки попадаются достаточно часто, и стихотворения, которые можно трактовать как факты полиметрии, т. к. в них отдельные фрагменты, обычно выделенные графически, написаны силлаботоникой, а другие верлибром. Таким образом, можно говорить об отсутствии у Г. Алексеева строгой границы между чистым верлибром и разными формами внесения в стих силлабо-тонического метра.
Куда более строгим оказывается отказ поэта от рифмы: кроме свободного стиха, составляющего более 80 % метрического репертуара поэта, он обращается к белой силлаботонике и лишь в исключительных случаях например, в сонетах к рифмованному стиху.
Интересно, что практически все редкие случаи появления в стихах Г. Алексеева тонической упорядоченности напрямую связаны с использованием разного рода синтаксических фигур и в первую очередь параллелизма.
Нам уже приходилось спорить с М. Гаспаровым, предположившим в свое время, что свободный стих не знает строфики. В этом смысле творчество Г. Алексеева представляет собой более чем убедительный пример: 90,6 % его свободных стихов отчетливо разделены на фрагменты. Поскольку очевидно, что в применении к свободному стиху имеет смысл говорить не о строфах в традиционном силлабо-тоническом смысле, одну из важнейших характеристик которых составляет определенный тип клаузул и рифмовки, то мы будем называть такие фрагменты, отделенные пробелами, строфоидами. Как показывает анализ большого материала, в современном свободном стихе не существует предпочтения того или иного типа строфоидов. То же можно сказать и о строфическом репертуаре верлибра Г. Алексеева: из 1789 строфоидов, содержащихся в нашем материале, ни один заметно не опережает остальные по частоте использования. Можно было бы предположить, что из них большей распространенностью могли бы характеризоваться строфоиды, имеющие четное количество строк по аналогии с традиционными строфами: двустишиями, четверостишиями и т. д. Однако у Г. Алексеева такое предпочтение хотя и существует, но не является решающим: четнострочных строфоидов в целом у него 56 процентов, если же говорить о конкретных типах, то и тут преимущество двух- и четырехстрочников перед трех- и пяти- оказывается еще более незначительным: двухстрочные строфоиды составляют 15,5 %, трехстрочные 15,4 %,четырехстрочные 17,5 %, а пятистрочные 10,0 %. Очевидно, что на первом плане оказывается тут не подобие силлаботонике, а сам фактор малого и соизмеримого объема то, что мы предложили назвать «новой строфикой», постепенно складывающейся в недрах свободного стиха. В отличие от регулярной строфики традиционного стиха, свободная строфика предполагает чисто смысловой принцип строфовыделения, при котором традиционная стиховая конвенция оказывается недействительной.
Интересно проанализировать также основные типы строфоидной организации алексеевских полистрофоидов. И здесь предположение, что верлибр в той или иной степени должен имитировать организацию традиционного стиха, не оправдывается: из равных по объему строфоидов построено менее 2 % текстов, с использованием только двух типов строфоидов около 10 %. Еще примерно столько же стихотворений включают в свой состав на равных правах резко различающиеся по объему строфоиды. Но подавляющее большинство почти 80 % стихотворений строится из относительно небольших по объему (15 строк) строфоидов, в то же время не стремящихся к точному выравниванию размеров.
Отличительную особенность строфической организации стиха Г. Алексеева составляет также ее осложненность использованием внутри строфоидов еще одного способа членения текста: выделения отдельных фрагментов с помощью отступа вправо от края строки. Причем здесь это не еще один вариант «лесенки», широко применявшейся в поэзии 1960–1970-х гг., а именно компонент строфической, вертикальной организации стихового целого. Мы предлагаем назвать эти фрагменты, не отделяемые пробелами, но безусловно противопоставляющиеся друг другу, квазистрофоидами. Показательно, что они встречаются практически во всех монострофоидных произведениях Г. Алексеева, что, строго говоря, ставит под определенное сомнение и их астрофический характер. Очевидно, что в связи с рассмотрением квазистрофоидов можно говорить об иерархической природе свободной строфики стихов Г. Алексеева. При этом необходимо отметить также, что в ряде стихотворений отчетливо обнаруживается и еще более сложная, уже четырехступенчатая иерархия, которую образуют, наряду со строфоидами и квазистрофоидами, текстовые фрагменты, которые мы назвали бы квазистрофоидами второго порядка, то есть расположенные с отступом вправо по отношению к квазистрофоидам. Пример текста, использующего все три типа строфоидных образований стихотворение Г. Алексеева:
Обычный час(вариация на тему о тишине)
Был вечерний час
с десяти до одиннадцати.
Ветра не было,
были сумерки,
было прохладно,
была тишина.
Лишь внезапный грохот реактивного истребителя
над самой головой
(пролетел
и опять тишина).
Лишь гул товарного поезда
вдалеке
(прошел
и опять тишина).
Лишь треск мотоцикла
где-то за озером
(проехал
и снова тихо).
Лишь глухой стук в левой части груди
под ребрами
(он не смолкает
ни на минуту).
Был обычный час моей жизни
на пороге ночи.
Был какой-то век
кажется двадцатый
Как уже говорилось выше, для свободного стиха вообще и для верлибров Г. Алексеева в том числе очень важным структурообразующим фактором становится логическое построение речи. Активизацию риторических речевых фигур в условиях отказа от традиционных средств создания «поэтического» стиля показал на примере «Александрийских песен» М. Кузмина еще В. Жирмунский в своей книге «Композиция лирических стихотворений». Чрезвычайно заметны разного рода риторические приемы и в современном русском свободном стихе. Так, излюбленным приемом лирики Г. Алексеева становится нанизывание однородных членов и создание длинных перечислительных цепей. Это создает специфический эффект «ясности», доказательности высказывания.
Очень многие стихотворения Г. Алексеева строятся также на сложной градации постоянно варьирующихся повторов. Вообще «Вариации» являются одним из излюбленных авторских жанров Г. Алексеева. При этом он часто создает две или более вариации на одну тему, объединяя их потом в циклы. Такие вариации могут также представлять собой структурно подобные, но демонстративно разнонаправленные по смыслу тексты, как в цикле «Воин в пустыне».
В связи с алексеевскими «вариациями» можно сказать несколько слов о роли циклизации в его творчестве. Примерно пятая часть анализируемых стихотворений объединена в авторски зафиксированные (т. е. «собранные») циклы, включающие, как правило, небольшое число текстов чаще всего от двух до четырех. Примером перерастания цикла самостоятельных стихотворений в поэмообразную структуру предстает состоящее из одиннадцати частей «нечто похожее на поэму» «Тебе и себе» (1972–1973).
Творчество Г. Алексеева представляется также чрезвычайно заманчивым объектом исследования с точки зрения реального взаимодействия в нем стиха и прозы. Действительно, видимая прозаичность речевого строя, характерная, как принято считать, для свободного стиха, оказывается тем не менее не вполне той же самой, что в «настоящей» прозе. С одной стороны, это нетрудно увидеть на материале алексеевского романа, в котором несколько раз происходит сгущение прозаической речи до стихоподобного состояния, причем ориентиром этого подобия выступает алексеевский же свободный стих с его системой повторов и «кружений» над темой.
Первый такой фрагмент появляется в «Зеленых берегах» уже на первой странице, в самом начале повествования при описании города. Правда, в этом случае описание не заканчивается острой кодой, столь характерной для большинства логически завершенных стихотворений Г. Алексеева, в результате полное стихоподобие все же не создается, а стиховое напряжение постепенно разряжается. Отличным от стиха оказывается и то, что большинство фраз в алексеевской прозе принципиально длиннее употребляемых в его стихах, где напряженная дробность речи создается не только за счет двойной сегментации, но и за счет использования коротких параллельных фраз.
Когда же такие параллелизмы возникают в романе, они помогают выделить в его прозаической ткани достаточно точные аналоги алексеевского верлибра. Вот пример такого стихотворения, искусственно выделенного из текста «Зеленых берегов»:
Сердце мое
мгновенно становится легким,
как праздничный воздушный шарик.
Вырвавшееся из моей груди,
оно взмывает к потолку,
стукается об основание люстры
и отскакивает в угол.
Там оно висит,
чуть подрагивая,
розовое,
округлое
и довольно приятное на вид.
«Ну вот, думаю,
теперь его доставать придется,
лестницу придется искать».
Редактор глядит на потолок,
замечает сердце
и улыбается доброй,
вполне человеческой,
нередакторской улыбкой.
Возьмите палку!
Вон она там, в другом углу.
Мы ею шторы задвигаем.
Формально перед нами вполне полноценный алексеевский верлибр, стать самостоятельным текстом ему мешают только прочные контекстуальные связи с романом и характерное для всякого фрагмента целого отсутствие логической и интонационной завершенности. Подобных примеров в романе можно найти около двух десятков. При этом они ничуть на разрушают целостности прозаического текста, лишь демонстрируя его неразрывную связь с поэтическим творчеством главного героя, ни одно из стихотворений которого при этом не приводится в романе даже в отрывках.