Отношение Колумба к Птолемею является любопытным свидетельством его умственных исканий и проблем научных исследований в то время, когда эксперимент начинал соперничать с традицией как источником научного авторитета. Колумб испытывал глубокое уважение к текстам и, вероятно, даже определенный трепет, что естественно для самоучки. Но знал, что они не способны удовлетворить его страстное желание познать «тайны этого мира», и позже, исходя уже из опыта, всякий раз, когда ему удавалось опровергнуть что-то из сказанного Птолемеем, откровенно ликовал. Он гордился тем, что, вопреки александрийскому мудрецу, смог засвидетельствовать во время путешествия к Золотому берегу, что тропические области пригодны для жизни (хотя, как и со многими наблюдениями Колумба, здесь не обошлось без ошибки: в то время он полагал, что находится на экваторе, тогда как на самом деле находился в пяти градусах к северу от него)[140]. Однако изучение и знание текстов, а также признание авторитета Птолемея, когда это соответствовало целям Колумба, оказали плодотворное влияние на зарождение его идей. Поскольку заметки Колумба о «Географии» Птолемея не сохранились, их нельзя использовать, как и заметки в других книгах, для получения четкого представления о ценностях и приоритетах Колумба, а также о его умственной работе. Однако будет справедливо отвести книгам и чтению первостепенное место в формировании его географических представлений.
Частичные коррективы в труд Птолемея можно было внести на основе путешествия к границам Азии, описанного в «Книге Марко Поло». Принадлежащее Колумбу издание этой книги 1485 года почти наверняка не было приобретено для его библиотеки до 1496 года, но его труды показывают, что к 1492 году он вполне познакомился с восточными топонимами в интерпретации Марко Поло. Текст путешественника был очень старым и тщательно изученным во времена Колумба, но его авторитет вызывал споры. Венецианцу особенно доверяли ученые Италии и Южной Германии, но в других странах и в среде более традиционных ученых к его книге отнеслись скептически. В Испании о книге, по-видимому, было мало известно. Средневековые люди наслушались слишком много басен о несметных богатствах и невиданных чудесах Востока, чтобы с готовностью поверить в истории, столь полные чудес, как рассказы Марко Поло. Расхожее название его книги Il Milione[141] воспринималось как ироничный намек на ненадежные россказни шарлатана. Текст не имел того авторитета, на который Колумб мог бы ссылаться при обосновании достоинств своего плана; но он не обладал критичностью к подбору доказательств и находил Марко Поло особенно полезным в трех отношениях.
Прежде всего, Колумб предположил, что путешествия венецианца по Азии, должно быть, завели его далеко за границы того, что Птолемей считал самым дальним пределом суши. Это само по себе уменьшило бы слишком большой, недоступный для плавания океан Птолемея. Более того, Колумб особо отметил сообщение Марко Поло, что у берегов Азии находится не менее 1378 островов. Это было равносильно обещанию высадиться на сушу еще до появления материка. Наконец, Марко Поло сообщил, что в 2400 километрах от Китая находится весь позолоченный, покрытый садами и обильными водоемами остров Чипангу. Это было первое и на удивление достоверное сообщение о существовании Японии, дошедшее до Европы, но поскольку оно ничем не подтверждалось, то вызывало сомнения. Марко Поло неправильно оценил расстояние до Китая и не дал приемлемых указаний на его местонахождение. Тем не менее Колумб ухватился за Чипангу, как за золотую соломинку посреди океана. Во время своего первого пересечения Атлантики, хотя изначально и не направлялся к этому острову, он изменил курс в надежде найти его. Находясь на Карибах, он часто искал остров и иногда думал, что нашел. Традиционное мнение, что его проект был отклонен португальским двором из-за того, что подкреплялся «фантазиями о воображаемом острове Чипангу», отражает тот факт, что в то время ссылка на Марко Поло портила репутацию мореплавателя[142].
Интерес Колумба к венецианскому путешественнику был, в лучшем случае, далек от научного. Его привлекали экзотические чудеса Востока. По собственноручным заметкам на полях книги Марко Поло можно сказать, что Колумб не проявлял никакого интереса к географии или этнографии и даже к богатству восточных царств. Скорее по ним можно судить о литературных вкусах исследователя, чем о его географических теориях. Марко Поло был по рождению купцом, случайно попавшим на службу. Описанные им путешествия были предприняты на службе у Хубилай-хана[143], который приказал ему предоставлять занимательные отчеты о своих наблюдениях, подобно Шахерезаде, только в мужском воплощении. Венецианец преуспел именно как рассказчик, умеющий развлечь аудиторию. Можно придумать и другие причины, помимо простого любопытства, для его описаний тибетского сексуального «гостеприимства» или воспоминаний об искусных приемах китайских проституток. Его искренние заверения о существовании людей с хвостами, людей с песьими головами и отдельных островов для мужчин и женщин, которые периодически встречаются для размножения, подтверждали репутацию обычного бродяги – рассказчика басен. Но, по крайней мере, Марко Поло действительно путешествовал по некоторым землям, которые так сенсационно описал. А вот другим писателем-путешественником, покорившим воображение Колумба, был печально известный Джон Мандевиль, который предавался еще более богатым фантазиям, чем у Марко Поло, не путешествуя при этом дальше ближайшего книжного шкафа. Что особенно привлекало Колумба помимо удивительных историй, так это списки редких товаров, отмеченных им на полях своего экземпляра книги: «специи, жемчуг, драгоценные камни, золотые ткани, мрамор», а также имбирь, сахар, шелка, копи серебра и ляпис-лазури, дома, утопающие в золоте, изобилие продовольствия и богатых товаров[144].
На первый взгляд, можно было бы надеяться получить больше информации об источниках влияния на географические представления Колумба из его экземпляра книги Пьера д’Альи Imago Mundi. Д’Альи был самым читаемым автором в его библиотеке. Отрывки из его книги и двух связанных с ней космографических и астрологических трактатов были вырваны из контекста, заучены наизусть, соединены в поразительные схемы и использованы в поддержку некоторых из наиболее спорных, даже причудливых, более поздних теорий Колумба. Например, начиная с 1492 года он утверждал, что открыл короткий путь в Азию, в 1498 году – что обнаружил земной рай, а примерно с 1500 года – что его открытия были предопределены Богом как предвестники наступления Тысячелетнего царства. Со страниц д’Альи Колумб почерпнул некоторые из своих предположений о существовании Антиподов и большинство аргументов в пользу малости мира и узости Атлантики, а также вычисление длины градуса Аль-Фергани. К этому же источнику относятся его заметки, которые свидетельствуют об интересе к методам предсказания даты наступления «Тысячелетнего царства». Кроме того, оттуда же он скопировал таблицу продолжительности солнечного дня в день солнцестояния по широте, которую, как увидим далее, использовал во время первого трансатлантического путешествия в качестве базы, пытаясь вычислять широту во время плавания[145]. Влияние д’Альи на Колумба настолько велико, что представляется особенно важным установить время, когда оно было оказано. Книга д’Альи у Колумба не датирована, но известно, что она была издана в 1480 или 1483 году. Хотя эта дата не может считаться окончательной, поскольку Колумб, возможно, имел доступ к более раннему тексту. Одна из заметок на полях относится к 1481 году и написана как будто в настоящем времени, но она может быть цитатой. Неоспоримым свидетельством первого прочтения книги Колумбом служит другая заметка, в которой говорится о событии «этого 1488 года». По крайней мере, примечание в том месте одного из приложенных трактатов, где д’Альи обсуждает астрологические методы предсказания даты конца света, было написано так, как будто 1489 год все еще был будущим. В следующем примечании упоминается «нынешний 1491 год» и март 1491 года рассматривается как будущий[146]. Но, поскольку эта работа, возможно, перечитывалась много раз в течение жизни Колумба, когда он просматривал ее в поисках новых «тайн этого мира», новых ключей к природе своих открытий и новых аргументов в пользу своих утверждений, – невозможно сделать какие-либо достоверные выводы о точной хронологии эволюции идей Колумба. То, что в 1480-х годах он с интересом размышлял о перспективе конца света, не означает, что он уже представлял себе ту роль, которую позже приписывал себе в ускорении данного долгожданного события. В этом отношении заметки на полях книги д’Альи дают возможность не столько проследить эволюцию мыслей Колумба, сколько очертить круг его приоритетов. Самое яркое общее впечатление от его заметок и примечаний – то, что в основе интереса к географическим проблемам, атлантическим проектам и астрологическим прогнозам лежит безграничная любовь к экзотике.
Наиболее испещренная заметками часть книги полна изображений чудес Востока и богатств Индии – золота и серебра, жемчуга и драгоценных камней, реальных животных и сказочных зверей. Тот же образ Колумба, привлеченного экзотикой и возбужденного картинами богатств Востока, возникает при чтении его заметок к географической книге папы Пия II Historia Rerum ubique Gestarum. Издание 1477 года, имевшееся у Колумба, было почти так же густо исписано замечаниями, как и книга д’Альи Imago Mundi (861 пометка у Пия II против 898 у д’Альи). Поля обеих работ испещрены рисунками маленьких кулачков с вытянутыми указательными пальцами, отмечающими места, которые представляют особый интерес или курьез. Они отмечают множество тем, но в подавляющем большинстве в той или иной форме связаны с богатством и разнообразием Востока. Помимо гидрографии, амазонок и экзотики, больше всего привлекали внимание Колумба судоходство на всех океанах, условия обитания во всех климатических областях