восстаний, – монархи решили усилить там сюзеренитет[165]. В ноябре 1476 года они инициировали расследование юридических основ управления на Канарских островах. Выводы расследования были воплощены в соглашении между сеньором и сюзеренами в октябре 1477 года: права Диего де Эрреры признавались неоспоримыми при сохранении высшей власти короны, но «по определенным справедливым и разумным причинам», которые никогда не были указаны, право завоевания вернулось к короне. Между 1480 и 1483 годами Гран-Канария была с трудом завоевана в борьбе с коренными жителями, которые, вооруженные лишь палками и камнями, использовали преимущества знания суровой местности для неоднократных побед над технически превосходящим их противником. Тем временем повторяющиеся мятежи коренных жителей Гомеры вынудили власти перебросить туда королевские войска с Гран-Канарии. В 1488 и 1489 годах в жестоких схватках повстанцы были побеждены и практически незаконно массово обращены в рабство как «мятежники против своих естественных владык». Окончательное завоевание Гомеры, помимо прочего, предоставило в распоряжение Колумба глубоководную гавань у города Сан-Себастьян, расположенную на западной окраине христианского мира[166].
За Канарскими островами испанских монархов манили более отдаленные атлантические призы. Как всегда, толчком для активизации участия латинского мира в освоении Атлантического побережья Африки послужило золото. По словам высокопоставленного наблюдателя, интерес короля Фердинанда к Канарским островам был вызван желанием наладить сообщение с «рудниками Эфиопии»[167]. Завершение португальской войны фактически лишило испанских монархов доступа к новым прибыльным источникам золота, разработанным Португалией на нижней части Африканского выступа, вокруг устья Вольты, в 1480-х годах. Это, очевидно, стимулировало поиск альтернативных источников золота и помогает объяснить, например, внимание к вопросу о золоте в дневниках Колумба. В 1482 году испанские монархи приступили к завоеванию Гранады, последнего уцелевшего мавританского государства на Пиренейском полуострове, что, однако, не означало, что они потеряли интерес к Атлантике. Пока тылы обеспечивались миром с Португалией, они могли продолжать политику экспансии на других фронтах. Покорение Канарских островов продвигалось, хотя и медленными темпами. Завоевание Гранады стимулировало интерес к дальнейшим исследованиям, поскольку надо было срочно искать новые источники золота. В Испании издержки войны и принесение в жертву традиционной дани от Гранады в сочетании с потерей испанских перспектив в Африке придавали предложениям Колумба растущую привлекательность в 1480-х и начале 1490-х годов.
Начиная с объединения Арагона и Кастилии в единое королевство в 1479 году к стремлению Кастилии к расширению добавились традиционная обеспокоенность Арагона угрозой из Восточного Средиземноморья и безопасностью торговых путей на восток. Ощущение надвигающейся борьбы с исламом, который все больше набирал силу на протяжении века, было особенно сильно в Испании, стране векового конфликта с маврами и недавно начавшегося участия в борьбе с турками. Живая традиция, долго сохранявшаяся у правителей Арагона, соединяла милленаризм с амбициями править в Иерусалиме, чтобы воплотить в реальность титул короля и королевы Иерусалима, который унаследовали Фердинанд и Изабелла. На рубеже XIII и XIV веков в пророческих писаниях испанского врача и алхимика Арнау де Вилановы арагонским королям отводилась эсхатологическая роль, включая обновление церкви, завоевание Иерусалима и создание единой мировой империи[168]. Эта «программа» была заимствована из библейских предсказаний XII века аббата Иоахима Флорского, одного из самых влиятельных источников традиционных хилиастических воззрений позднего Средневековья. Иоахимизм был широко распространен среди францисканцев[169], ставших одними из ближайших друзей Колумба в Испании и, возможно, содействовавших возникновению некоторых его глубоких убеждений. В более поздних трудах Колумб цитировал Иоахима, хотя и не по первоисточникам, и демонстрировал некоторую осведомленность о трудах Арнау де Вилановы. В окружении Фердинанда, по-видимому, началось возрождение традиций милленаризма, когда Колумб появился при дворе в середине 1480-х годов. Некоторые почитатели рассматривали короля как возможного «Последнего императора мира», который выполнит некоторые предварительные условия Иоахима, включая завоевание Иерусалима, для наступления конца света[170].
Для большинства сторонников такой идеи она, возможно, была просто пропагандистским приемом, но пропаганда должна вызывать доверие, чтобы быть эффективной. Во время пребывания при дворе Колумб мог подвергнуться достаточному количеству такой пропаганды, чтобы убедиться хотя бы в том, что монархи серьезно относятся к иерусалимским амбициям. Он мог услышать музыкальное оформление пророчества о том, что Фердинанд и Изабелла завоюют Иерусалим, и песню Хуана де Анчиеты, в которой «Священному Писанию и святым» приписывается видение монархов, увенчанных папой римским перед Гробом Господним короной правителей Иерусалима. В 1489 году он мог быть свидетелем приема группы францисканцев – хранителей места погребения Христа[171]. Согласно более поздним воспоминаниям, Колумб предлагал в обращениях к монархам о покровительстве для атлантического путешествия, чтобы прибыль была направлена на организацию крестового похода на Иерусалим. На протяжении всего дальнейшего жизненного пути мысль о Иерусалиме никогда не покидала его, и он часто вспоминал о нем, как мы увидим, особенно в моменты сильного душевного напряжения. Если, как кажется вероятным из заметок на полях, его интерес к вычислению времени наступления Тысячелетнего царства пробудился уже в 1480-х годах и название «Иерусалим» уже имело для него особое значение, легко понять, почему для него двор «Короля и Королевы Иерусалима» показался особенно благоприятным и вдохновляющим местом.
Спустившись на более обыденный уровень, нужно отметить, что испанская промышленность, торговля и судоходство переживали период процветания, здесь имелись средства для вложений, что создавало дополнительную необходимость поиска торговых путей и экзотических рынков. Конкуренция на всех уровнях между Испанией и Португалией редко была более напряженной, чем на тот момент. В договоре, положившем конец войне 1479 года, два королевства разделили сферы будущей экспансии: Канарские острова, включая все еще не открытые, с частью африканского побережья напротив них, должны были принадлежать Испании, а остальная часть материковой Африки оставалась исключительной добычей Португалии. Однако никакое соглашение не могло быть окончательным в царившей тогда нестабильной обстановке, и к 1482 году, во время переговоров о браке между двумя династиями, все эти условия снова пошли в переплавку[172].
Поэтому было естественно, что в 1480-х годах Колумб в поисках покровителя колебался между Португалией и Испанией. Более того, Фердинанд и Изабелла – не единственные покровители, которых могла предложить Испания; если верить традиции, определяющей 1485 год датой переезда Колумба в Испанию, он, похоже, провел там больше года, завязывая несколько более скромные связи. Заморская экспансия не была в Испании, как в Португалии, давно устоявшейся вотчиной «государственного сектора», жестко контролируемой, а в некоторых сферах строго монополизированной короной. В Испании эта область была открыта для любого испанского подданного, у которого имелись средства и намерения направить несколько кораблей на захват рабов, завоевать берберский город, незаконно торговать в Португальской Гвинее, захватить какой-нибудь из Канарских островов или вторгнуться в королевство Гранада – а то и попытаться переплыть Атлантику, если очень захочется. Предприятия, подобные предложенному Колумбом, добавляли блеск славы к надежде на коммерческую выгоду, и ни то ни другое не было ниже достоинства знатного человека в Испании того времени. В частности, граф Мединасели вложил значительные средства в коммерческие морские предприятия и имел традиционные семейные связи с участниками испанской экспансии на Канарских островах, а герцог Медина-Сидония занимался мореплаванием, поставками продовольствия и торговлей сахаром и был заинтересован в участии в завоевании Канарских островов.
Так что Колумб сначала искал покровительства у этих потенциальных спонсоров. Согласно воспоминаниям Мединасели, он предложил путешествие «в Индии». Обращаясь к этому «мещанину во дворянстве», Колумб, по-видимому, делал акцент на самом блестящем призе, а не на открытии неведомых Антиподов или новых островов. Ему требовалось всего лишь «три или четыре каравеллы, потому что большего он не просил». Его план был воспринят положительно, и Мединасели позже утверждал, что поддерживал его в течение некоторого времени, но потом, похоже, посчитал, что проект такого масштаба требовал королевского одобрения. Путешествие в Индии обязательно означало бы нечто гораздо большее, чем чисто коммерческий проект, включая вопрос о принадлежности посещаемых земель, переговоры с Португалией и, без сомнения, обращение к папе римскому. Отправляя Колумба к королевскому двору, Мединасели, возможно, также учитывал его угрозы предложить свой проект во Франции. Поскольку то была форма шантажа, к которой Колумб часто прибегал в своих более поздних отношениях со своими покровителями, ссылка Мединасели на данное обстоятельство вполне правдоподобна[173].
В начальный период жизни в Испании (если верна столь ранняя дата знакомства Колумба с Мединасели) Колумб вступил в интимную связь с Беатрис Энрикес из Кордовы. Она была дочерью крестьян и воспитанницей своего дяди Родриго Энрикеса де Араны, который стал более-менее состоятельным человеком. Но ее семейные связи, включавшие таких скромных ремесленников, как плотники и мясники, были не тем, что Колумбу требовалось от потенциальной жены. По всеобщему мнению, Колумб не был склонен к сексуальным приключениям. Ему вменялась только еще одна любовная связь вне брака. Его реакция была заметно ханжеской, когда его попутчики вступали в сожительство или беспорядочные половые связи с местными женщинами в Новом Свете. Позже в жизни он усвоил привычки монаха, живущего в обители, носил соответствующую одежду и, как правило, предпочитал общество монахов обществу женщин. Однако неопровержимым доказательством его склонности к Беатрис стало рождение их сына Фернандо в ноябре 1488 года. Фернандо оказался в высшей степени способным мальчиком, которого Колумб признал с гордостью. Он сопровождал своего отца в последнем плавании в Новый Свет, написал о нем воспоминания и стал одним из самых известных литераторов своего времени. Колумб официально усыновил его и недвусмысленно рекомендовал своему законному старшему сыну: «Давай советы своему брату, как старший сын должен советовать младшему. Он – единственный брат, который у тебя есть, и да будет хвала нашему Господу за то, что он именно такой, какой тебе нужен, ибо он оказался оче