[347]. У Лас Касаса есть неоднозначный, но наводящий на размышления отрывок, который дает возможность предположить, что ситуация в Парагвае была аналогична ситуации на Эспаньоле:
«Триста испанцев, которые были здесь [в 1502 году]… использовали обольщение или силу, чтобы брать главных женщин деревень или их дочерей в любовницы или служанки, как они их называли, и жить с ними во грехе. Их родственники или вассалы верили, что они были взяты в качестве законных жен, и с этим убеждением они были отданы испанцам, которые стали объектами всеобщего обожания»[348].
Возможно, именно здесь, в случайных результатах «братания» с местными, а не в предполагаемом осуществлении некой правовой идеи с помощью законодательства, о чем нет никаких свидетельств, кроются истоки энкомьенды. Этот вывод важен в качестве примера того, как институты испанской империи в Америке формировались не «действиями государства», как утверждали некоторые историки, а факторами жизни в Новом Свете. Колумб, скорее всего, не вводил энкомьенду, но беспомощно наблюдал, как социальные условия, созданные испанским присутствием на Эспаньоле, во взаимодействии с местными обычаями неизбежно вели к установлению этой формы на земельных наделах, которые он выделял, и местным рабочим группам, которые он создавал.
Энкомьенда оказалась в лучшем случае экономически неэффективной, а в худшем разрушительной. Уже во времена Колумба началось катастрофическое сокращение населения Эспаньолы, вызванное распространением европейских болезней среди индейцев и предполагаемым падением рождаемости. Вскоре это распространилось и на другие испанские колонии в Новом Свете. Многие современники, и Лас Касас не в последнюю очередь среди них, считали, что энкомьенда с ее деморализующими последствиями и удручающе негуманным (на самом деле часто жестоким) применением была главной причиной демографической катастрофы. Она была непродуктивна, и управленцы империи в следующем столетии посвятили много времени и изобретательности разработке альтернатив, ни одна из которых не оказалась полностью удовлетворительной. Роль Колумба как колониального администратора с самого начала страдала всеми типичными недостатками. Проблемы настолько превосходили его возможности, что он почти не пытался навязать свою волю событиям, пассивным наблюдателем которых часто являлся. Например, он пошел навстречу мятежникам, согласившись с их требованиями, а когда действительно предпринял жесткие действия, например, стал поощрять работорговлю, это произошло потому, что он признал отсутствие альтернативы. Он ссылался перед монархами на нехватку всего – людей, материалов, компетентности.
Жестокое обращение с индейцами могло быть средством умиротворения колонистов, но умиротворение питает жадность, и на Эспаньоле образовалась группа, которую провоцировало любое ограничение и разжигала каждая уступка. Когда Колумб вернулся в августе 1498 года, восстание, угроза которого уже имелась во время его последнего пребывания на острове, вспыхнуло и разрослось до такой степени, что на юге острова вырос соперничающий лагерь – почти конкурирующее государство, бросившее вызов власти губернатора. Задержка Колумба с возвращением оказалась фатальной; он поддался обычному искушению и сделал крюк, чтобы исследовать окрестности, вместо того чтобы направиться прямо к месту назначения. В результате часть подкреплений, которые он отправил вперед, присоединилась к повстанцам, что усугубило кризис.
Лидер повстанцев Франсиско Ролдан утверждал, что восстание началось из-за того, что некоторые колонисты были вынуждены вопреки приказу разойтись в поисках пропитания. Массовую резню, которую они признали, оправдывали тем, что голод вынудил их спровоцировать стычку с индейцами, а потом они уже сражались с нападавшими в целях самообороны. Однако из писем Ролдана, написанных с целью самооправдания, явно следует, что основным мотивом было недовольство правлением братьев Колумба и условиями жизни на острове, насчет которых они чувствовали себя обманутыми[349]. По возвращении Колумб ответил на все их жалобы, хотя и не очень эффективно[350]. Во-первых, они отвергли участок, на который Бартоломе перенес поселение: «они сказали, что это худшее место для жизни, притом что это еще из лучших». На самом деле Санто-Доминго намного превосходил Ла-Исабелу и существует по сей день, что в общем оправдывает выбор братьев, но для вновь прибывших проблема акклиматизации все равно оставалась тяжелой. Колумб по возвращении обнаружил, что треть людей лежат больными. Во-вторых, были жалобы на «голод»: на это Колумб указал, что Ролдану не составляло труда содержать толпу из 120 повстанцев и более 500 слуг-индейцев, но он смог сделать это именно потому, что покинул город и жил на подножном корму из местных ресурсов, вдали от основных испанских сил. Население бездельничающих колонистов в столице было гораздо труднее прокормить, разве что за счет импорта из Испании или за счет усилий наладить производство сельскохозяйственной продукции, чего ни испанцы, ни индейцы не могли или не хотели делать. Предложение Колумба испанцам отказаться от пшеничного хлеба в пользу местного хлеба из маниоки раскрывает, по сути, ключевые культурные проблемы, возникшие во время колонизации. В рационе местных жителей было мало белка по сравнению с испанской едой. Чтобы утолить голод местной пищей, испанцам приходилось есть ее в огромных количествах, которые не соответствовали возможностям местной экономики, ориентированной на обеспечение минимальных средств существования или очень небольшие излишки.
Наконец, повстанцев возмутили весьма произвольные полномочия, которыми Колумб обладал лично и которые во время своего отсутствия делегировал губернатору острова. Испания конца XV века была страной сурового правосудия, редко приводимого в исполнение. Законы были громоздкими и, за исключением весьма популярных новых трибуналов инквизиции, защищали права обвиняемых. Кроме того, они применялись конкурирующими органами и разными уровнями власти, которые перекрывали, проверяли и уравновешивали друг друга. В маленьком мирке Санто-Доминго, далеком от влияния какого-либо высокопоставленного чиновника, авторитет Колумба или его заместителя был неоспорим. Требуя права по всем делам апеллировать к короне и приостанавливать судебные решения, повстанцы тем самым поднимали проблему огромной важности в стране, где монархия внезапно стала недоступной для постоянной связи и практически недоступной для ее традиционных институтов. Конкретные случаи, приведшие к разладу в колонии, кажутся банальными: Колумб конфисковал несколько свиней для разведения, чтобы владельцы не убивали их, а Бартоломе правил, по словам Ролдана, «с такой строгостью и вселил в людей такой страх, который лишил его их любви». Ролдан не обвинял Бартоломе в каких-либо кровопролитных действиях или произвольном лишении свободы. Однако он затронул явно больную тему своей жалобой на то, что Бартоломе пытался лишить его должности. Можно подозревать, что в основе обид и недовольства лежали и личностные особенности. Случай с Ролданом – еще одна характерная история о неспособности Колумба сохранить коллегу в качестве друга. Как и все другие спутники Колумба, потерявшие его расположение, Ролдан стал воплощением неблагодарности («этот неблагодарный Ролдан, ничтожество, которого я пригрел в своем доме») и даже проводником потусторонней злой воли в мире, где «поработал дьявол»[351].
Первой реакцией Колумба, когда он лицезрел беспорядки, охватившие колонию в его отсутствие, была попытка успокоить Ролдана. Он следовал тому же курсу, что и во время предыдущего визита, когда начал с примирения с индейцами, а закончил хладнокровным кровопролитием. В конце октября он написал Ролдану как «моему очень дорогому другу», вежливо предположив, что тот «с нетерпением ждет моего возвращения, как будто от этого зависит здоровье его души», и удовлетворил первое требование повстанцев: свободный отъезд домой[352]. Позже Колумб утверждал, что его согласие являлось продуманным и оправданным притворством, направленным на то, чтобы заманить Ролдана под стражу. Однако с тем же успехом могло быть так, что он искренне не хотел меряться силой с повстанцами, разграбившими склад оружия в колонии и усиленными «лучшей частью» вновь прибывших. Колумб предпочитал видеть их в Кастилии, где они пополнят растущий хор его клеветников, а не на Эспаньоле, где уничтожат плоды его трудов. В любом случае эта стратегия провалилась. Ролдан проигнорировал возможность отплытия домой, которое было специально отложено и ради которого Колумб разыскивал его, и вместо этого продолжал «изводить меня своими набегами». Даже полная капитуляция перед требованиями Ролдана и восстановление его в должности и в сомнительном доверии не смогли искоренить причины мятежа, и после почетного возвращения Ролдана в лагерь адмирала в августе 1499 года отряды мятежников не сложили оружия.
Кризис внезапно обострился в сентябре 1499 года, с прибытием в Харагуа старого товарища Колумба по оружию Алонсо де Охеды. Вместе с другими бывшими друзьями адмирала, в том числе Хуаном де ла Косой, который по крайней мере однажды пересек Атлантику вместе с Колумбом, и Америго Веспуччи, который, будучи деловым партнером Джанотто Берарди, вероятно, был посвящен в некоторые планы Колумба, он предпринял первую из многих экспедиций из Андалусии, которые должны были нарушить драгоценную монополию адмирала на трансатлантическое судоходство. Плохие новости с Эспаньолы и атмосфера предубеждения против Колумба, созданная растущими толпами клеветников, заполнивших двор, позволили ему в мае 1499 года получить лицензию на поиски жемчуга, о котором Колумб сообщил во время своего третьего путешествия, у северного побережья Южноамериканского материка. Охеда проследовал маршрутом Колумба, «убивая, грабя и сражаясь» по пути, но не нашел жемчуга и собрал скудную добычу. Затем он повернул на север, к Эспаньоле, и высадился недалеко от лагеря повстанцев, очевидно решив изв