[50] решил представить Геную фигурой Януса с большим ключом[51]. Более популярная средневековая легенда выводит название города от предполагаемого основателя Трои Януса, но идея Мюнстера лучше отражает характер Генуи в том виде, в каком он стал определяться в позднем Средневековье: Янус, обращенный на восток и запад, с одной стороны к Леванту, Черному морю и Востоку, с другой – к Западному Средиземноморью, Магрибу и Иберийскому полуострову[52]. С конца XIII века, когда многие генуэзские корабли начали преодолевать неблагоприятное течение, не пропускавшее средиземноморские суда дальше Геркулесовых столбов, взгляд генуэзцев на запад все больше обращался в сторону просторов Атлантики. Несмотря на то что Генуя в шутку считалась «дверью» (лат. ianua) в Италию на пути вдоль Лигурийского побережья, она никогда не контролировала доступ по суше к Альпам или через них. Однако ее растущая морская мощь, ее обширная «империя» торговых колоний вдоль Иберийского и Магрибского морских путей к Атлантике и чрезвычайно большая доля в средиземноморско-атлантической торговле обеспечили ей привилегированное положение в позднесредневековом освоении Атлантики. Ключ, который держит Янус на рисунке Мюнстера, открывает «дверь» не старой римской дороги из Галлии в Италию вдоль побережья, а Геркулесовых столбов.
Генуэзская сеть центров производства и торговли являлась империей лишь в самой малой степени. Во-первых, ей не хватало центрального руководства со стороны государственных учреждений. Во-вторых, она содержала несколько независимых колоний. В-третьих, из-за двойственного поведения генуэзских торговцев, чей успех во многом был обусловлен их взаимной солидарностью, но еще больше их умением приспосабливаться и служить частным или семейным интересам, а не интересам своей нации. Более того, генуэзская политика носила черты «рака-отшельника», довольствовавшегося, по возможности, деятельностью внутри других государств или рядом с ними. От Византии и ханства Золотой Орды на востоке до Португалии и Кастилии на западе генуэзцы принимали покровительство иностранных властителей, результатом чего стала форма скрытого колониализма или суррогатного имперского строительства, при котором, например, большая часть прибыли от испанской заморской экспансии попадала в кошельки генуэзцев. Еще одним результатом данной политики стала идеальная среда для Колумба, который мог опираться на дружбу соотечественников, находясь на службе у иностранных монархов. Несомненно, здесь должны были соединиться выгоды от обоих факторов. Расселение генуэзцев по Средиземноморью, образовавшее целую сеть, почти империю, являлось не осознанной имперской политикой Генуэзского государства, а проявлением некоего неявно выраженного чувства национальной солидарности, подкрепленного семейными узами, а зачастую и превосходящего их. В разной степени это характерно и для других средиземноморских торговых сообществ. Ярким примером являются евреи, которые не имели собственного государства, но с легкостью переходили из порта в порт или с рынка на рынок среди своих единоверцев и осуществляли инвестиции по рекомендациям родных и двоюродных братьев. Даже в Венеции, где коммерческое право к XIII веку стало уже весьма изощренным и где люди, не связанные родственными узами и даже незнакомые друг с другом, могли создавать совместные предприятия или участвовать в акционерных компаниях, большинство успешных торговых предприятий имели семейную основу. При этом быть генуэзцем означало принадлежать к сообществу с характерными чертами и неоспоримыми преимуществами. Генуэзская многосторонняя приспособляемость не исключала ностальгии по родине. Торговцам удавалось успешно адаптироваться к любой экономической среде и любому политическому климату, но при том они неизменно ощущали себя генуэзцами и умели постоянно использовать генуэзские связи. Названия улиц Кафы XIV века – независимой черноморской колонии Генуи – напоминали названия улиц дома. Поэт, известный как Аноним из Генуи, связывал приспособляемость соотечественников с их способностью воспроизводить атмосферу своего родного города:
Так много везде генуэзцев,
Толпятся они повсюду,
Приходят в любое место,
Куда им заблагорассудится,
И воссоздают там свой город[53].
Эта ностальгия, возможно, создавала чувство национального единения «экспатов», которому суждено было сыграть жизненно важную роль в карьере Колумба. Генуэзцы за границей, естественно, радушно принимали своих. Колумб был, пожалуй, самой известной личностью, на которую распространились их благодеяния. Сначала генуэзцы помогли ему в Лиссабоне, когда он переехал туда в 1476 или 1477 году, а затем в Севилье, когда использовали свое влияние при испанском дворе на пользу Колумбу и собирали деньги для его предприятий. Разумеется, иногда коммерческие соображения могли перевесить обязательства, связанные с национальной общностью: в качестве примера можно привести смертельную конкуренцию генуэзских семей Чентурионе и Ломеллини, живших, соответственно, в Кастилии и Португалии, за долю в торговле золотом с 1440-х годов[54]. Только родственные связи были достаточно прочными, чтобы обеспечить нерушимую связь и поддержку.
Одни и те же фамилии неоднократно встречаются по всему генуэзскому миру, от Черного моря в XIII веке до Карибского бассейна в XVI веке. Например, носители фамилии Каттанео, одной из первых знатных семей, открывших филиал в Кафе, оказались также среди первых итальянских торговцев, обосновавшихся в греческой Митилене; их родственники в Севилье стали сотрудниками Колумба, и они также сделались первой генуэзской фирмой, открывшей филиал в Санто-Доминго. Передаваемые акционерные компании, такие как Маона[55] (которая обладала монополией на эксплуатацию острова Хиос), встречались реже, чем семейные фирмы, и даже Маона приняла для своих членов общую фамилию и некоторые характеристики семьи. Каждый генуэзский бизнес позднего Средневековья, который был детально изучен, оказался в некотором смысле семейным предприятием[56]. Таким образом, для Колумба, который не являлся членом купеческого клана, служба в торговом доме была важным, но ограниченным источником возможностей. Например, работа в фирме Чентурионе в конце 1470-х годов дала ему независимость от собственной семьи и старт в атлантическом торговом мире; но вряд ли это привело бы его к тому богатству и славе, к которым он стремился, и, хотя он был благодарен Чентурионе за хороший старт, о чем упомянул в своем завещании, он ушел от них, как только представилась возможность. Однако эти связи оказались и далее чрезвычайно ценными, поскольку Чентурионе выступил в качестве банкира, финансировавшего третье путешествие Колумба в 1498 году, и продолжал вести банковские дела наследников Колумба[57].
Разносторонние таланты генуэзских торговцев позволяли им приспосабливаться не только к разным условиям, но и к разнообразным видам торговли. В XII и XIII веках они прибыли в Восточное Средиземноморье в поисках специй как наиболее выгодного товара. Однако в течение XIV века генуэзцы переключили бо́льшую часть своих усилий (значительно бо́льшую часть в натуральном выражении и, возможно, чуть более 50 % в стоимостном выражении) на местные продукты Северо-Восточного Средиземноморского бассейна, более громоздкие при перевозке, но надежные в поставках: это были в основном хиосская мастика, фокейские квасцы, дунайские и другие северные лесные продукты, зерно с Кипра, из Дунайского и Черноморского бассейнов, а также рабы из стран Причерноморья. Специи, как правило, поставлялись через Бейрут и Александрию, где царили венецианцы. Генуэзские галеры к концу XIV века почти полностью сменились грузовыми кораблями. Примерно в то же время китайские шелка, являвшиеся ценным предметом торговли генуэзцев в Романии в начале XIV века, стали дефицитными из-за нарушения Монгольского пути в Китай[58].
Чтобы восполнить дефицит, пока под эгидой генуэзцев Сицилия и Алгарве не начали производить в промышленных объемах высококачественный сахар и шелк, Генуя нашла место для производства шелка и сахара недалеко от дома, на западной оконечности Средиземного моря, в Гранадском эмирате испанских мавров. Хотя сахар являлся скорее левантийским, чем полностью восточным товаром, он вместе с перцем, корицей, мускатным орехом, мускатным цветом и гвоздикой считался экзотической приправой. Примерно к той же категории принадлежали шафран, сушеные и засахаренные фрукты из Гранады. Производители сахара в Гранаде имели собственный порт в Альмерии, где обосновались представители большинства генуэзских торговцев в эмирате, но главным перевалочным пунктом служила Малага, превосходная гавань на морском пути из Средиземного моря в Атлантику, с выходом во внутренние районы Гранадского эмирата, являвшегося источником экзотических товаров.
Более того, будучи как бы восточным государством в Европе, Гранадский эмират пользовался привилегированным доступом к исламскому Магрибу и, следовательно, к золоту Сахары, всегдашнему полюсу притяжения европейского интереса к Африке в целом и в особенности к ее Атлантическому побережью в позднем Средневековье. В XV веке Малага обычно занимала третье или четвертое место среди иберийских портов, осуществлявших прямые поставки магрибского золота в Геную. Другими центрами служили Севилья, Кадис и Валенсия. Но все эти цифровые данные не раскрывают первостепенную важность Гранады в торговле золотом. Золото, попав на корабли, перемещалось далее сложными путями. Генуэзцы, по-видимому, посчитали, что удобнее покупать золото в Кастилии и Валенсии, где цена на серебро была относительно низкой. И хотя большая часть этого золота, особенно в Валенсии, являлась результатом прямой торговли с берберскими странами, одним из основных источников дохода Кастилии была дань, уплачиваемая Гранадой (что, должно быть, происходило практически на глазах у генуэзцев Малаги), которая затем попадала в руки их братьев, кузенов, партнеров и хозяев в Кадисе и Севилье