илось просто: «Мы были на Ямайке, не выполняя никакой службы. Никто не знает, по какой причине мы отправились на Ямайку, кроме чистого каприза»[425].
9Вестник нового небаЗакат, смерть и репутация
Пока Колумб томился на Ямайке, здоровье королевы Изабеллы заметно ухудшилось. Временами она не видела, и потому не могла писать, иногда была слишком слаба, чтобы ходить. Она постепенно отстранялась от государственных дел, по мере того как силы покидали ее, а ее имя все реже упоминалось в надписях на королевских документах. Никто не осмеливался предсказать ее смерть, но все знали, что она неминуема. Напряжение и тревога, всегда возникающие при кончине монарха, начали охватывать Кастилию, и знатные люди «точили клыки, как дикие кабаны, в ожидании великих перемен в государстве»[426]. К тому времени, когда первооткрыватель Америки вернулся домой, Изабелла уже умирала. 12 октября 1504 года она составила завещание, мысленно возвращаясь к клятвам, которые нарушила, чтобы получить трон, и законам, которые нарушила, чтобы сохранить его. 26 ноября она умерла в Медина-дель-Кампо, и ее незабальзамированный труп отправился в долгое путешествие под проливным дождем и почерневшим небом к мавзолею в Гранаде.
Колумб остро ощущал, что потерял покровительницу, но все же поначалу, казалось, не опасался иметь дело с королем один на один. Как только он услышал известие о смерти Изабеллы, то написал в подходящих выражениях своему сыну Диего, который находился при дворе, пытаясь организовать кампанию по реабилитации и вознаграждению отца. Первым наставлением Колумба для своего сына было «искренне и набожно молиться за душу нашей госпожи королевы».
«Ее жизнь всегда была истинно католической и святой, и она была требовательна во всем, что касалось священного служения Богу. Поэтому мы можем быть уверены, что, умерев, она освободилась от всех забот этого сурового и изнурительного мира. Теперь нам всем нужно быть бдительными и усердными, во всем и для всех, на службе нашему господину королю и стремиться избавить его от невзгод. Его Высочество – глава христианского мира. Вы знаете старую поговорку: когда болит голова, болеют и все части тела. Вот почему все добрые христиане должны молиться за его жизнь и здоровье, а те из нас, кто предан его служению, должны вносить свой вклад со всем усердием и рвением»[427].
Колумб все еще лелеял надежду на царственного вдовца. Выбор слов, в которых он называет его «главой христианского мира», – стиль, повторенный в очень похожих выражениях в другом письме примерно того же периода, – может даже свидетельствовать о том, что проект завоевания Иерусалима снова занимал мысли Колумба, поскольку таким стилем писали тогда о «Последнем императоре мира» после конца времен в пророческой традиции. Колумб с уверенностью говорил о том, что его отправят обратно на Эспаньолу в качестве губернатора, и снабдил свои письма ко двору подробными рекомендациями для колонии.
Однако в течение следующих нескольких месяцев его настроение изменилось, самоуверенность исчезла, а доверие к королю ослабло. Он наслаждался непривычным материальным благополучием благодаря денежным поступлениям с Эспаньолы от его вложений в добычу золота, но внешне все больше и больше походил на сломленного человека. Его здоровье пошатнулось. Во время последнего путешествия он постоянно говорил о себе как о старике, у которого «на теле нет ни единого не седого волоса» и «подорвано здоровье». К тому времени, когда Колумб вернулся в Испанию, он мог передвигаться только с чужой помощью; путешествие из Севильи ко двору приходилось неоднократно откладывать, ожидая благоприятной погоды, «ибо моя болезнь настолько мучительна, а холод настолько усугубляет ее, что я вряд ли смогу избежать того, чтобы закончить путь в какой-нибудь гостинице»[428]. Последнее замечание отнюдь не было шутливым: Колумб имел в виду, что может умереть в пути. В его отсутствие при дворе его делами занимались Диего, которого с декабря 1504 года поддерживали Бартоломе Колон и юный Фернандо, а также Диего Деса, ставший архиепископом Севильи в январе 1505 года. Правда, их совместные усилия принесли мало, а то и никаких результатов. Обсуждались, как всегда, привилегии Колумба: покровительство и доходы, которые монархи не желали признавать, и должности, которые Колумб был некомпетентен занимать. В начале 1505 года Колумб с шокирующей откровенностью выразил свое отчаяние в письме Диего Десе, обвиняя короля:
«И поскольку, похоже, Его Высочество не желает выполнять то, что он пообещал на словах и на письме совместно с королевой – упокой, Господи, ее душу, – я чувствую, что для такого простого пахаря, как я, продолжать сражаться с ним было бы все равно что бороться с ветром. И это к лучшему. Ибо я сделал все, что мог, остальное в воле Господа, Бога нашего, которого я всегда считал благосклонным и истинным помощником в беде»[429].
Если верить Лас Касасу, Колумб, похоже, пришел к выводу не только о том, что король настроен враждебно по отношению к нему, но и о том, что он намеревается лишить Диего его наследства[430]. Если мы правы, полагая, что династические амбиции служили движущей силой жизни Колумба, то понятно, что тревоги подобного рода преследовали умирающего адмирала, отказавшегося от стольких триумфов. Однако его опасения, скорее всего, были беспочвенны. Хотя король не спешил удовлетворять требования Колумба, это было вызвано не столько личной неприязнью, сколько тем, что промедление являлось стандартным методом монархов в общении с просителями. На самом деле Фердинанд проявлял удивительную заботу об интересах семьи Колумба. Например, он позаботился о том, чтобы Диего получал пенсию в размере 50 000 мараведи в год; он использовал королевское влияние на брачном рынке, чтобы обеспечить мальчику блестящую партию с доньей Марией де Толедо, племянницей герцога Альбы и внучкой наследственного адмирала Кастилии; наконец, он по прошествии нескольких лет восстановил Диего на посту губернатора Эспаньолы, осуществив одну из последних надежд старого адмирала. Благодаря сватовству короля Колумб посмертно стал прародителем рода герцогов, а дом адмирала Океана-моря вступил в союз с домом адмирала Кастилии. Однако в вопросе о денежном вознаграждении Колумба король был непреклонен. Лас Касас нарисовал сцену королевской аудиенции в начале лета 1505 года, когда Колумб, едва поправив здоровье, появился при дворе, совершив мучительную поездку на мулах, и предстал перед королем в Сеговии. Он язвительно заметил, что вернет свои грамоты о привилегиях и удалится в какое-нибудь уединенное место, где мог бы отдохнуть. Король ответил своими обычными заверениями: он воздаст Колумбу по заслугам и даже больше, что было пустым обещанием, поскольку они разошлись во мнениях именно в вопросе определения того, что причитается адмиралу. Затем Колумб удалился, несколько утешенный, объяснив себе, что король не смог окончательно уладить это дело, пока в королевство не прибыли наследники престола Кастилии, дон Филипп и донья Хуана[431]. О том, что могло произойти между собеседниками в подобном случае, свидетельствует отрывок из письма Колумба Фердинанду, вероятно датированный примерно этим временем[432]. Она начинается с уже знакомого утверждения Колумба о том, что «Господь Бог послал меня сюда чудом, чтобы я служил Вашему Высочеству». Далее следует неблагоприятное сравнение короля Фердинанда с королем Португалии Жуаном II, который «взял на себя личную ответственность за вопросы, связанные с исследованиями, вместо того чтобы делегировать их кому-то еще». Неявная клевета была высказана в адрес епископа Хуана де Фонсеки, чье вмешательство никогда не было по душе Колумбу. Адмирал продолжил бестактным напоминанием о своих предполагаемых возможностях службы у других покровителей, прежде чем вернуться к настойчивым заявлениям о том, что «мое дело… как будет доказано, является тем, на что я всегда претендовал». Дальше в основном повторяются претензии Колумба к конкретному выполнению всех предполагаемых обещаний своих покровителей. Заканчивает письмо следующая фраза:
«И если ко мне вернется Ваша благосклонность, Вы можете быть уверены, что я стану служить Вам эти несколько оставшихся дней, которые наш Господь дарует мне прожить, и что я надеюсь на Него, поскольку чувствую в своем сердце и, кажется, знаю наверняка, что то служение, которое я должен совершить, прославится в сто раз больше, чем то, что я совершил до сих пор».
Конфронтация с медленно угасающим Колумбом – больным, умирающим, назойливым, одновременно докучливым и тщеславным – вряд ли была приятна королю. Настойчивая уверенность Колумба в его избрании свыше могла раздражать, его воспоминания о возможности работать на других монархов могли быть истолкованы как скрытая угроза, его обещание оказать более славную службу в будущем вряд ли заслуживало доверия. Эти темы в последних обращениях адмирала к своему покровителю, вместе с новым заявлением о его убежденности в том, что он с самого начала был прав в отношении своих открытий, дают представление о том ментальном убежище, куда удалился Колумб: неисправимо самодовольный, непримиримо дерзкий, недоступный разуму.
В то же время, сознавая приближение смерти, он смирился. На полях заключительной страницы своего сборника пророчеств он написал, вероятно в последние месяцы своей жизни, длинное стихотворение, относящееся к самому себе. Он так и не закончил переписывать его набело[433]