«…мы сохранили народ, мы сохранили его революционный дух и мы сохранили город. Мы не раскисли. Мы знали, что 125 грамм хлеба не является необходимым прожиточным минимумом, мы знали, что будут большие лишения и будет большой урон. Но ради города — города в целом, ради всего народа …отечества, мы на это дело пошли и дух наших трудящихся сохранили — мы тем самым сохранили и город. Таким образом, наша русская национальная гордость, гордость ленинградцев не попрана и [ленинградцы] не опозорили земли русской»71.
В-третьих, фактически ведя полемику с немецкой пропагандой, настойчиво предлагавшей защитникам и населению Ленинграда последовать примеру французских властей, объявивших Париж открытым городом, А. А. Кузнецов отметил, что этим французы сохранили
«город как здания, улицы, парки, сады… Но оно [правительство] не сохранило самостоятельность французского народа, его революционной независимости, его национальной гордости… Пусть не хватает несколько сот домов в Ленинграде, пусть разрушено много водопроводных и канализационных магистралей, пусть много погибло от бомбежек, от воздушных нападений на Ленинград, пусть погибло много голодной смертью трудящихся Ленинграда, но все же сохранилось большинство ленинградцев, сохранилась национальная русская гордость».
В-четвертых, в условиях голода «был выход, который подсказывали враги — сдача», но в Ленинграде в результате такого решения продовольствия бы не прибавилось72.
Трудно не согласиться с этими доводами. Сталин во время его встречи с Ждановым в начале 1942 г. назвал Ленинград «городом-героем, городом-страдальцем»73.
Однако были и иные оценки. Наиболее яркий представитель жестких методов управления в ленинградском руководстве Я. Ф. Капустин неизменно призывал к укреплению дисциплины. Он весьма нелестно высказывался о настроениях части переживших первую блокадную зиму ленинградцах, заявляя, например, 25 марта 1942 г. на пленуме Московского РК:
«Получение ленинградцами среднемесячной зарплаты в условиях, когда абсолютное большинство предприятий бездействовало, развратило определенную часть людей, народ перестал уважать дисциплину, соблюдать элементарнейшие требования… Мы и так являемся большой обузой для страны» (выделено нами — Н. Л.)74.
Выступая на заседании пленума Смольнинского РК 19 августа 1942 г., Капустин фактически повторил сказанное весной, подчеркнув, что «на предприятиях на два с половиной работающих одни «бездельники»», что «хватит нам хвастаться своим героизмом! Никто не позволит нам до бесчувствия хвастаться им!.. Необходимо больше требовательности, соблюдения существующих законов о трудовой дисциплине, т. к. народ стал злоупотреблять недостаточной требовательностью»75.
Другой позиции придерживался секретарь ГК Маханов, который в январе 1943 г. в выступлении по вопросу о состоянии трудовой дисциплины на заводах им. Ленина и им. Макса Гельца предостерег партийные организации от огульного зачисления прогульщиков в «помощники Гитлера» — «эта крайность недопустима, так как органы должны будут такого рабочего арестовать»76.
7. Весна 1942 г.: партия и извечный вопрос «Кто виноват»?
Еще в феврале 1942 г. в Ленинграде широкое распространение получил слух об аресте председателя городского Совета П. С. Попкова за «вредительство», об ответственности руководства Ленинграда за создавшееся положение. Такие настроения затронули не только домохозяек, рядовых рабочих, но и часть коммунистов. Интерес к этой проблеме был настолько велик, что 10 февраля 1942 г. секретаря Кировского РК ВКП(б) В. С. Ефремова на районном партактиве даже просили прокомментировать разговоры о «вредительстве» П. С. Попкова77.
Как уже отмечалось, партия и власть в целом претерпели существенные изменения в течение первой блокадной зимы. Помимо количественных изменений в партии, произошли и качественные изменения. В связи с голодом часть партийного актива и рядовых коммунистов впала в состояние апатии, отрешенности и ожидания развязки. А. А. Кузнецов делился своими наблюдениями:
«С кем бы ты не встретился, он обязательно начинает рассказывать о голоде народа, об истощении, о том, что делать ничего не может. И свою бездеятельность, нежелание организовать людей он покрывает этими разговорами. Что это за руководители? Таких людей мы называем моральными дистрофиками, т. е. это те, у кого надломлен моральный дух…»78.
Оценивая настроения в среде «новых партийных кадров», секретарь ГК отмечал: «Сейчас… человек не моется, не бреется, наступила пассивность, получился внутренний надлом. Это значит, что человек опустил руки, не стал бороться, а это привело бы к поражению».
Кроме того, распространились настроения иждивенчества: существующая продовольственная норма существует для тех, кто ничего не делает, а при пуске производства «должны» установить другую норму79.
Наличие кризисных явлений внутри самой партии нашло свое отражение в постановлении пленума Московского райкома ВКП(б), в котором говорилось:
«Некоторые члены и кандидаты ВКП(б) вместо авангардной роли в преодолении трудностей проявляют хвостистские отсталые настроения и нередко совершали аморальные поступки»80.
Серьезные проблемы были с приемом в партию. Из 153 парторганизаций района в первом полугодии 1942 г. не было приема в 69 организациях81.
Руководители ряда районных партийных организаций, стараясь скрыть истинное положение дел, предоставляли горкому партии информацию, которую за ее неконкретность и мозаичность А. А. Кузнецов назвал «ехидной ложью». «Пусть лучше будет плохо, — продолжал он, — но правда, а выхваченные отдельные моменты… создают лишь иллюзию»82.
Однако куда более серьезное значение для населения и защитников Ленинграда имела информация, которую предоставлял в Военный Совет начальник тыла Ленфронта. На ее основании производились расчеты не только продовольственных норм, но и осуществлялось планирование операций частей и соединений Ленинградского фронта. Излишне говорить о том, какое это имело значение в зимние месяцы 1941–1942 гг.
Ленинграду не повезло с начальником тыла фронта. В самое тяжелое для города время этой важнейший участок работы возглавлял Ф. Н. Лагунов, который, несмотря на большой опыт военно-хозяйственной работы, «расторопность и работоспособность», был на грани снятия с должности в марте 1942 г. В проекте решения Военного Совета Ленинградского фронта, который готовил Жданов, отмечалось, что генерал-лейтенант интендантской службы Лагунов Ф. Н. предоставлял Военному Совету недостоверную информацию о количестве неразгруженных вагонов на Волховстроевском участке Северной железной дороги, «приукрашивал, не принимал мер по усилению разгрузки, чем наносил ущерб делу. За неправдивую информацию Военный Совет неоднократно Лагунова предупреждал». Жданов также отмечал:
«Лагунов страдает крупными недостатками: в работе склонен к карьеризму и нечистоплотному делячеству, способен прихвастнуть, приврать и выдать чужую работу за свою, нередко проявляет формализм и …нуждается в неослабном контроле. В быту Лагунов распущен, много заботится об устройстве личного благополучия. В силу указанных недостатков подорвал свой авторитет. Для пользы дела считаю необходимым отозвать генерал-лейтенанта Лагунова в распоряжение Начальника Тыла НКО»83.[43]
Лагунов занимал свою должность почти до конца войны — трудно было найти ему замену, слишком сложной и ответственной была работа службы тыла в Ленинграде, где потеря даже нескольких дней эффективного управления обеспечением войск в связи со сменой руководства могла стоить слишком дорого. Из двух зол было выбрано меньшее.
Положение в партии усугублялось и тем, что органы пропаганды и агитации горкома ВКП(б) и, прежде всего, «Ленинградская правда», не оказывали в полной мере той поддержки, которая была необходима ленинградским руководителям84. Из-за малого формата и бюрократизма, в газете пишут «разную дребедень, а острых политических фельетонов не помещают», — отмечал А. А. Кузнецов85. Усвоив печальный урок предвоенной пропаганды, А. А. Кузнецов повторил тезис Сталина о том, что «впереди еще много трудностей» и напомнил, как Черчилль «держал свой народ»: «я вам пока ничего не обещаю… впереди трудности»86. Общая же линия политической работы ленинградской парторганизации летом 1942 г. была направлена на то, чтобы в тяжелых условиях военного времени не только «не расхолаживать людей», а в агитационной работе «даже усилить это (тяжелое) положение»87. Этим власть отчасти гарантировала себя от упреков в случае обострения старых и появления новых тягот и лишений населения, а также психологически готовила его к необходимости эвакуации.
Еще одним существенным изменением внутри партии в 1942 г. было то, что занимавшая традиционно главенствующее значение идеологическая работа утратила свое значение. Один из секретарей РК ВКП(б) заявлял:
«Нам сегодня не нужны начетчики, теоретики. … Мы имели в свое время таких начетчиков, которые хлестали выдержками из «Краткого курса», «Капитала», «Политической экономии», но, к сожалению, от таких начетчиков не получилось никакой пользы и дистрофиками раньше стали как раз те, кто знал много цитат, много занимался болтовней, бездельем … Не обязательно изучать каждому «Капитал», «Политическую экономию» и даже весь «Краткий курс» от корки до корки, задача состоит в том, чтобы коммунист правильно ориентировался в обстановке (выделено нами — Н. Л.), правильно разъяснял ее трудящимся88».
В довоенное время подобное заявление было бы просто крамолой, однако в условиях войны и лишений думающие и умеющие формулировать свои мысли работники, способные находить аналогии и исторические параллели в условиях кризиса, представляли собой потенциальную угрозу режиму. Именно представители интеллигенции являлись фигурантами многочисленных дел об антисоветской агитации, большинство из которых являлось ничем иным как попыткой анализа происходивших событий с марксистских позиций. Власти куда лучше было иметь послушную массу, которая «правильно ориентируется в обстановке» и «умеет решать практические вопросы»