По прошествии полутора лет войны население с нетерпением ждало любых признаков ее окончания и надеялось на перемены, в том числе и в политической сфере. Два фактора — положение на фронте и продовольственное обеспечение — оказывали решающее влияние на развитие политических настроений в этот период. Несмотря на то, что перебоев со снабжением продуктами питания с 1943 г. в Ленинграде уже не было, УНКВД по-прежнему фиксировало случаи совершения преступлений с целью завладения продовольственными карточками, спекуляции, хищений338. Смертность в апреле 1943 г. была в 4 раза выше довоенного уровня.
Часть населения (главным образом интеллигенция) с огромным вниманием следила также за сообщениями радио о появлении и деятельности комитета «Свободная Германия» (который, кстати, по мнению советского руководства, был не более чем пропагандистским ходом)339,[99] о внутриполитических событиях в Италии и отставке Муссолини, о предложении союзников итальянскому народу сложить оружие и т. п. Столь желанный выход Италии из войны воспринимался как «начало конца войны». Слухи о капитуляции Италии вызвали радость, которая, впрочем, всего через несколько дней сменилась разочарованием, «что вышло не так, как поступить, казалось, разумнее всего. Италия хочет продолжать войну. Может, Италия бессильна предпринимать что-либо помимо Гитлера.»340.
На общем фоне усталости от войны и желания скорейшего мира341,[100] разговоры о которых неизменно фиксировали органы НКВД в Ленинграде, заметное влияние на настроения ленинградцев оказали прорыв блокады и успехи Красной Армии под Сталинградом342,[101] а также инициативы Кремля, которые были направлены на укрепление русского национализма, расширение социально-политической базы режима и дальнейшее улучшение отношений с союзниками. В связи с прорывом блокады многие полагали, что сразу же улучшится жизнь и, главным образом, питание. Когда же этого не случилось, произошло некоторое ухудшение настроений, а также рост беспокойства в связи с проводившейся весной мобилизацией мужчин и женщин343.
Введение новых знаков различия в армии, сближение с русской православной церковью, роспуск Коминтерна и изменение гимна еще больше укрепило у населения уверенность в том, что режим эволюционизирует в сторону от коммунизма и после войны «будет все по-другому». Предугадывая дальнейшие шаги власти, население в январе 1943 г. отмечало, что с введением новых знаков различия «опять все возвращается к старому», что, «вероятно, скоро в церковь будем ходить, так как она помогает Красной Армии»344.
Личный опыт ленинградцев и усиленная пропаганда ненависти к противнику привели к глубоким изменениям настроений даже у старых представителей петербургской интеллигенции. Отношение не только к немцам, но и многим общечеловеческим («буржуазным») ценностям претерпело существенную трансформацию. Отстояв Ленинград в жестокой борьбе с врагом, ленинградцы, тем не менее, восприняли его лексикон, употребляя понятия «кровь», «раса» в том же значении, что и немцы:
«Какая всемирная трагедия! Какой грандиозный пожар зажег по всему миру немецкий дьявол — сатана Гитлер со своими приспешниками… Нам, ленинградцам, пришлось многому научиться, многое переоценить и многие понятия выбросить из головы как хлам, как ненужный балласт.
Милосердие, всепрощение, гуманность — вон! Это все сентиментальность. Злоба, месть, уничтожение врага — вот наши главные импульсы. О человечности надо забыть. Надо помнить все чудовищные страдания нашего народа, гибель миллионов людей нам близких по духу, по крови, по расе»345.
При сохранившемся недоверии к советской пропаганде, все же наметились некоторые изменения и в отношении населения Ленинграда к политике немцев на оккупированной территории. 12 апреля 1943 г. сообщалось о реакции населения на сообщения ЧГК о расследовании злодеяний фашистов на советской территории. В связи с этим рабочий Кировского завода Р. сказал:
«Трудно было поверить всему тому, что писалось о зверствах немцев. Иногда я думал, что эти сообщения преувеличены. Но вот недавно я получил письмо от сестры из Калининской области, которая описывает, как фашисты издевались над мирным населением… Мы должны жестоко отплатить им за все…»346.[102]
Рассуждая о последствиях голода, Остроумова отмечала, что, по мнению врачей, оставшиеся в живых женщины «чрезвычайно жестоко пострадали в самом своем сокровенном — женщины потеряли способность к деторождению. И это очень тяжко отразится на народе, на расе.»347.
Индивидуализм, столь распространенный как факт и тенденция развития отношений в обществе в условиях голода и лишений, интеллектуально стал преодолеваться, хотя, естественно, продолжал господствовать в обыденной жизни:
«Все серьезны, озабочены своим делом, воруют чудовищно, без меры. Ужасающая гнусность и моральное разложение кругом. Крадут и вывозят казенное добро из Ленинграда на «большую землю», чтобы обеспечить там своих «заек». Такие не погибнут, а будут как грязная пена в котле кипеть на поверхности»348.
Объединяющей людей идеей стало мессианство русского народа, который должен спасти мир от фашизма. Локальный патриотизм ленинградцев, о котором впоследствии писал А. Верт, стал постепенно отходить на второй план в сознании людей. Вскоре после прорыва блокады Остроумова записала в своем дневнике:
«…Если Ленинград погибнет как город, как погиб Сталинград… все равно — Россия не погибнет… Это уже видно!.. Если ленинградцы погибнут при обстреле и бомбежке города, то у нас есть глубокое сознание, что русский народ жив и будет жить!. Он жив, он будет жить, процветать и развиваться. Да здравствует русский народ!»349
Ровно через год, в первые январские дни 1944 г. в связи со сброшенными немцами листовками, в которых Ленинграду предрекалась судьба разрушенного Сталинграда, Остроумова вновь подчеркнула:
«Да что мы?! Что наш родной город! Это только деталь в грандиозном ходе событий, развернувшихся в чудовищной войне. В наши кошмарно-незабываемые дни решается судьба всего человечества, судьба мировой культуры и цивилизации! И я верю, что наш народ и наша партия дадут народам всего мира те твердые законы взаимоотношений между людьми, которые принесут всем-всем счастье и радость жизни, равноправие и свободу!»350.
Сколь созвучны были эти мысли тому, что сказал впоследствии Сталин в своем знаменитом тосте, поднятом «за русский народ»! А в то время «у всех» отмечалось «удивительное равнодушие к смерти, к гибели.».
Основной причиной «нового курса», по мнению населения, было давление союзников. Отношения СССР с Америкой и Англией на протяжении последующих лет войны были одним из решающих факторов колебаний настроений. Достаточно тонко разыгрывая эту «карту», власть старалась не провоцировать рост симпатий в адрес союзников. Роль союзников во внутренней пропаганде в СССР была достаточно четко определена еще в первые месяцы войны — быть козлами отпущения в случае неудач Красной Армии («не открывают второй фронт») и одновременно, служить средством мобилизации («подождите немного, нам помогут»).
Разрыв отношений с правительством Сикорского весной 1943 г. вызвал у «значительной части рабочих, служащих и интеллигенции» Ленинграда беспокойство в связи с возможным кризисом с союзниками, особенно Англией, и даже их объединением с Германией против Советского Союза. 30 апреля 1943 г. после политинформации на фабрике им. Урицкого по поводу разрыва дипломатических отношений с правительством Польши были заданы вопросы о том, почему Англия («если там находится Сикорский») не возражает против разрыва дипломатических отношений с Польшей, а также, не вызван ли разрыв дипломатических отношений требованием Сикорского вернуть Польше Западную Украину и Западную Белоруссию351.
24 мая 1943 г. партийные информаторы сообщали, что роспуск Коминтерна явился большой неожиданностью для трудящихся. Многие говорили, что если бы их накануне спросили о возможности роспуска Коминтерна, то они ответили бы отрицательно.
«Некоторые считают, [что] это решение способствует открытию второго фронта, консолидации сил союзников… Имелись рассуждения о том, что роспуск КИ есть исключительно результат давления союзников взамен на их помощь»352.
Отмечались факты того, что «некоторые неверно разъясняли, а порой извращали исторический смысл происходящих политических событий… в частности Постановление Президиума ИККИ о роспуске Коминтерна»353.
28 мая 1943 г. на партийных собраниях задавались вопросы в связи с роспуском КИ и перспективами мировой революции. УНКВД также отмечало, что «в значительном большинстве» роспуск Коминтерна население связывало с отношениями с союзниками, а именно с «нажимом Америки и Англии». Население полагало, что будущее будет связано с восстановлением демократии, формированием правительства из представителей различных партий («диктатура пролетарита порядочно надоела нам»). Отказ от идеи мировой революции означал неизбежность возврата к капитализму, поскольку «в одной стране социализм построить невозможно»354.
Летом партинформаторы сообщали, что «по сравнению с прошлым годом общее настроение значительно изменилось в лучшую сторону. Народ бодрый, жизнерадостный»355. Однако говорить об улучшении настроений можно было лишь в смысле едва наметившейся тенденции — и в это более спокойное время происходили колебания настроений значительных слоев населения. Причины этих колебаний были те же, что и ранее: обстрелы города, нехватка питания, проводимые властью мероприятия (например, займы), которые традиционно вызывали всплеск недовольства, невнимание к нуждам населения, особенно семьям фронтовиков, а также изменение продовольственных норм.