На партийном съезде почти вся делегация состояла в оппозиции. Сообщение говорит, таким образом, лишь о том, что Николаев был членом ленинградской оппозиции в 1926 г. Позже в дело была втянута московская группа Зиновьева.
– Здесь я должен добавить пару слов о моих отношениях с Зиновьевым, – вдруг прерывает себя Троцкий. В 1926 г. Зиновьев признал, что я был прав. В 1920 г., когда бюрократия была достаточно сильна для репрессий, Зиновьев и Каменев капитулируют, за что были помилованы.
В «Бюллетене» вы увидите, что с 29 по 34 г. мы считали Зиновьева и Каменева предателями. После их ареста мы перестали так их называть, так как нельзя наступать на людей, закованных в цепи. Однако, взаимоотношения между нами были враждебные. Зиновьев и Каменев после своей капитуляции занимали скромные посты. Они писали в партийной прессе, нападали на меня, чтобы показать свое хорошее настроение. Когда появилось обвинение против Зиновьева и Каменева, ставящее их в связь с покушением, я себе сказал, что случится что-нибудь из ряда вон выходящее.
Я написал статью в «Бюллетень», где я видел в этом указание на то, что положение ухудшилось. Я был уверен в том, что ни Зиновьев, ни Каменев не предпринимали никакого покушения. Если их обвиняют, то это значит, что они мешают в чем-то Сталину. Это же могло произойти лишь вследствие роста недовольства,
Троцкий вновь возвращается к разговору о процессе. – В этот период мое имя вообще не упоминалось. Говорили только о зиновьевцах. Все знали, что я и Зиновьев находились в противоположных лагерях. В тот период нельзя было говорить о троцкистах-зиновьевцах, как говорят об этом сегодня. Мое имя впервые выплыло в обвинительном заключении. Обратите внимание на эти различные версии о покушении на Кирова: раньше говорили о белогвардейцах, затем некоторое время фигурировал только Николаев, затем появились Зиновьев и Каменев, обвиняемые в моральной ответственности за это дело.
Это вновь отвлекает Троцкого к вопросу об индивидуальном терроре. Он подходит к книжной этажерке, – «посмотрите сюда, господа, здесь мои труды. Он указывает на две полки этажерки и заявляет: часть из них еще носит следы пожара на Принцевах островах, где горела моя библиотека – это работа 40 лет, и без труда вы в ней найдете 50–60 мест, где я сильнейшим образом осуждаю индивидуальный террор. Мое имя впервые фигурирует в обвинительном заключении, – он вновь вернулся к письменному столу и просматривает свои бумаги, – после того как они отказались от версии Зиновьев-Каменев. Назвали меня. Николаев указывал на то, что он был связан с консулом какого-то иностранного государства. Тот, якобы, дал ему 500 рублей и сказал, что он может связать его с Троцким, если Николаев ему передаст письмо от группы Троцкого.
Троцкий продолжает говорить об этом иностранном консу ле, думая, что этот человек был подкуплен ГПУ. Тут его прервал один журналист:
«Но теперешний процесс?»
Троцкий поддакивает: «Да, именно теперешний процесс не является новым процессом, это лишь улучшенное издание январского процесса 1935 г. Раньше была генеральная репетиция, плохая генеральная репетиция, а сейчас идет представление. Чтобы лучше понять это, важно вспомнить, что Зиновьев и Каменев все время сидели в тюрьме».
Затем Троцкий уверяет, что убийство Кирова было провокацией, организованной ГПУ. Но это покушение должно было закончиться неудачей. Вот почему Медведь был приговорен к нескольким годам заключения.
Троцкий приводит статью из своего «Бюллетеня» от 16 января 1935 г., в которой говорится, что было бы легкомысленно думать, что Сталин вновь не попытается вплести нас в новую историю, сфабрикованную агентами ГПУ.
«Я не ошибся… Как вы видите, господа, я не ошибся». Троцкий иронически улыбается и приподымает утреннюю газету с отчетом о процессе. Полтора года, велась подготовка и не нашли ничего другого как дело Кирова. Приводятся новые свидетели, новые осложнения. Мы, оказывается, организовали не только покушения, но и были связаны с гестапо. Но скажите мне, господа, – говорит Троцкий, – прямо не считаете ли вы показательным, что с таким сильным союзником, как гестапо, нам в течение полутора лет не удалось организовать ни одного нового покушения, так что ГПУ пришлось вновь ухватиться за дело Кирова?..»
Почему возникает этот новый процесс.
Я писал о том, что такой процесс будет. Люди в советской стране не глупее, чем в других странах. Многие говорили, что Зиновьев и Каменев невиновны и что о Троцком говорят глупости. Я убежден, что 9/10 бюрократов придерживались такого мнения. Узнал об этом, также и Сталин. Я слышал, что Крупская, вдова Ленина и ряд других большевиков, заступились за Зиновьева и Каменева. Поэтому понадобился новый процесс, чтобы восстановить доверие к «вождю». Слово «вождь» говорится Троцким таким тоном, что не возникает никаких сомнений о том, какую параллель он проводит.
Троцкий уверяет, что он не знает ни одного человека, названного в процессе, более того, что в Копенгагене он не принимал ни одного русского человека. Он считает нужным обратить внимание на то, что он якобы давал директиву в 1932 г., а процесс начинается лишь в 1935 г. и в Осло его не посетил ни один русский.
Он не писал ни прямо, ни косвенно никакого письма в Россию, было бы к тому же глупо посылать письменные инструкции о том, что нужно убить Сталина. Троцкий настаивает на том, что всё это – выдумки и заканчивает следующей фразой: «Из-за моих политических убеждений я прошел через тюрьмы и ссылки. Я бы не преминул сказать об этом, если бы я был сторонником индивидуального террора».
РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 283. Л. 383–389. Подлинник. Машинопись.
Док. № 2. Выдержки из писем слушателей радиопередач на иностранных языках о процессе параллельного троцкистского центра
9 февраля 1937 г.
30 января [1937 г.] получены были первые письма радиослушателей о процессе. Из них 179 писем ив Англии; 3 письма из Германии и 6 писем из Франции.
В некоторых письмах из Англии слушатели присылают вырезки из английских газет о процессе. Так, радиослушатель из Скарборо, приславший передовую газеты «Дейли Геральд» от 23 января [1937 г.] пишет:
…«Учтите, что эта газета оказывает влияние на 2 млн своих читателей… Я думаю, что настало уже время, когда вы должны серьезно отнестись к “Дейли Геральд”. СССР не может позволить себе быть великодушным по отношению к такой контрреволюции, как подобные статьи».
Почти все слушатели просят прислать им отчет или подробный материал о процессе. Часть слушателей просит также прислать им статью Притта об августовском процессе /23 и 24 января во время радиопередач на английском языке приводились большие выдержки из брошюры Притта о процессе троцкистско-зиновьевского центра/.
Ряд слушателей выражает свое возмущение тем, что вскрыто было на суде, и свое одобрение тому, как ведется процесс.
Радиослушатель из Гринфорда:
…«Ваши передачи о процессе троцкистских контрреволюционеров поистине открывают глаза на те нелегальные методы, которые привели бы мир к новым потрясениям. Я чувствую большое удовлетворение при мысли, что подсудимые ответят за свои преступления».
…«Я слушал ваши интересные сообщения о процессе этих товарищей Троцкого, которые намерены были свергнуть ваш строй, и я совершенно удовлетворен тем, как ведется процесс».
Радиослушатель из Лондона, рабочий:
…«Мне доставляет настоящее удовольствие поздравить вас с тем, как вы проводите суд. Ужасно подумать, что есть люди, занимавшие такие важные посты, и пытавшиеся вредить и подрывать то государство, которое доказало всем, что оно может и умеет построить общество работающих. Я от глубины своего сердца выражаю уверенность, что тов. Сталин проследит за тем, чтобы правосудие и только правосудие было проведено».
Радиослушатель из Нью-Кастля:
…«Я в свое время принимал активнейшее участие в образовании Независимой Рабочей Партии и я, понятно, очень заинтересован в прогрессе России, я в восхищении от ваших успехов, и уверяю вас, что именно вследствие этих успехов так много других стран желают вашей гибели. Отсюда эти 17 предателей»…
Радиослушатель из Нью-Малдена:
…«Я слушаю вас о московском процессе и восхищаюсь вашей объективностью, несмотря на большие трудности’!
Радиослушатель из Манчестера:
…«Троцкий и Сталин никогда не могли работать в одной упряжке. Разногласия начались не сейчас. Они были с первого момента, как только они встретились. Разница этих двух людей, как разница между маслом и водой; их нельзя ни слить, ни смешать. Почему? Потому что Сталин безгранично верил в Ленина и в его политику. Троцкий этой веры не имел. Он был законом сам для себя, один был меньшевиком. Другой был большевиком. Сталин работал за сценой. Троцкий любил свет сцены. Я могу это все понять. Но эту противоестественную попытку разгромить революцию и заигрывать с врагом – этого я понять не могу. Потому что никто меня не может убедить, что Троцкий не был сердцем и душой за революцию до смерти Ленина.
Однако, я не собираюсь защищать Троцкого и его банду предателей. Я беспокоюсь о сыне сапожника – Сталине и о Советском союзе. Эти повторяющиеся процессы причиняют очень большой вред обоим. Потому что здоровье тов. Сталина должно страдать в этой обстановке терроризма, а Советский союз теряет из-за процесса своих друзей тысячами. Эти друзья не доставляют себе труда ознакомиться с делом. Нет. Они просто хлопают дверью и уходят своей дорогой».
Радиослушатель из Лондона:
…«Имейте ввиду, что я не коммунист и не сторонник Мосли. Но, когда существо в человеческом образе предает свою родину для своих собственных целей, на что же рассчитывает такой человек? Эти отбросы должны подвергнуться медленной пытке, расстрел слишком хорош для них».
Радиослушатель из Нотингема:
…«Я признаю, что процесс проводится очень открыто и беспристрастным образом – в резком противоречии с теми методами, которые применялись, в России старых времен».