— Вот и наш домик, — совсем близко послышался оживленный голос. — Давай, Нинулик, вползай.
— Темно… — отозвался голос девичий, вздрагивающий. — Ты что, забыл фонарик?
— А зачем он нам? — бодро отозвался юноша. — Я тут все наизусть знаю. Сейчас ты тоже привыкнешь к темноте. Вон там наши мешки и наше одеяльце. Иди сюда… садись. Ага. И я рядом. Нинулик…
Вздох, несколько быстрых поцелуев, вздох.
— Погоди, — наконец заговорил парень снова, и теперь голос его тоже дрожал. — Сначала мы выпьем. За нас! Сейчас, сейчас…
Что-то булькнуло.
— Что это? — боязливо пискнула Нинулик.
— Кагор. Церковное вино. Мы же решили, что сегодня… у нас же сегодня как бы свадьба, да? И мы будем пить вместе. Я читал, что, если мужчина и женщина пьют из одного стакана, они будут неразлучны.
— Так ведь из стакана…
— Да какая разница — стакан, бутылка? Все равно неразлучны! За нас!
Бульканье, торопливые глотки.
— Ну, пей.
Бульканье, торопливые глотки.
— Фу. Я шампанское люблю!
— Ну чего ты, Нинулик?…
Поцелуй, долгий поцелуй, шуршанье пыльных бумажных мешков.
— Нинулик… ну ты что?
— Ой, подожди! Борик, я боюсь!
— Привет! Раньше надо было бояться. Ты же согласилась…
— Борик, давай как-нибудь по-другому. Я не хочу, я боюсь, мама сразу догадается, когда будет стирать… Нет, пусти, пусти, я не хочу, пусти, дурак, не надо, Борик, гадина, пусти!..
Девчонка пискнула уж вовсе дико — и тут Женю словно толкнуло. Она рванула доску и проскочила в узкую щель.
Глаза привыкли к темноте, и Женя сразу различила в углу две копошившиеся фигуры. Вцепилась в загривок той, что возилась сверху, дернула, потом пнула оставшуюся.
Раздался истошный вопль, и Борик свалился в угол неподвижным ворохом.
Женя схватила Нинулика за руку, тряхнула:
— Беги! Волки! — И, таща девчонку за собой, вылетела за дверь под аккомпанемент ее истерического визга.
Она знала, куда бежать, и в темноте. Но на каждом шагу этой знакомой дороги в них с Нинуликом могли вцепиться те беспощадные руки… Ужас прорвался сдавленным криком.
Женя свернула в проем двери, еще более темный даже по сравнению с окружающей тьмой. Ударила по стене — послушно вспыхнул свет. Она хотела оглянуться, но не нашла сил.
Нинулик вырвалась и, обгоняя Женю, взлетела по ступенькам. Крутанула ручку английского замка, распахнула дверь и выскочила во двор, все так же истошно, пронзительно, безумно крича:
— Волки! Волки!..
Письмо пятое
Дорогая Агата!
Приеду по первому твоему требованию. Благодарю тебя!
— …А почему волки? — спросил Грушин.
— Бог его знает, — дернула плечом Женя. — Надо бы психоаналитика спросить: может, меня в детстве ими пугали, когда в деревне у бабушки жили? Не знаю, не знаю. Да какая разница, что было кричать?
— Удивляюсь, почему тебя не посадили за мелкое хулиганство.
— Я и сама удивляюсь, — вздохнула Женя. — Главное, понимаешь, я была в брюках. Они, конечно, имели еще тот вид, теперь их только под дверь бросить, ноги вытирать, да и то — не дома, а на даче, но благодаря им на ногах никаких следов не осталось — от того, как я по ступенькам катилась. И на руках тоже: я слишком быстро вырвалась.
— Что ж ты так? — покачал головой Грушин. — Недальновидно, знаешь ли… И что обо всем этом думаешь?
— Думаю?
— Как считаешь, он хотел тебя… только придушить?
— Господи, Грушин, да отстань ты от нее! — внезапно не выдержала Эмма. — Женечке и так вчера досталось. Просто чудо, что она тут с нами живая сидит, а ты…
Она подавилась всхлипыванием, а Женя даже головой покачала: ну в самом деле, кто сказал, что нет на свете настоящей, верной, вечной дружбы? Да отрежут лгуну его гнусный язык! Полчаса назад, когда она живописала в приемной свои ночные, а главное, вечерние приключения, Эмма натурально забилась в истерике.
Пламенный призыв Эммы возымел результаты. Грушин виновато потупился, а потом с неподдельным сочувствием воззрился на Женю.
— Да ладно вам, — сказала она, мгновенно устыдившись всеобщего внимания. — Пациент скорее жив, чем мертв. Вообще-то вчерашний вечер — это типичный случай того, как трагедия может превратиться в фарс. Я же вам еще не дорассказала! Вообразите: эта дура, которую я спасала, отпиралась от всего, как… ох, я просто не знаю, что и сказать! — Женя стукнула кулаком о ладонь. — Никакого насилия не было, они с Бориком просто пошли в подвал за картошкой и перепутали сараи. Как вам это нравится, а? В начале августа — в подвал за картошкой! Борик, кстати, в нашем доме, в четвертом подъезде, живет, потому у него и оказались ключи от подвала. Ну а как туда тот мерзавец попал, я и представить не могу.
— Да что ты говоришь? — изумился Грушин. — А я могу. Большое дело к замку ключ подобрать! Вот он и подобрал. Затаился и ждал, пока…
— Это ты прав, — перебила Женя. — Когда на шум, который мы с Нинуликом подняли, начали соседи сбегаться, одна бабулька вспомнила, что видела какого-то мужика, который ковырялся с замком. И вроде бы он показался ей незнакомым, но тут у бабулькиного пакета ручка оторвалась, и бутылка подсолнечного масла, как у той Аннушки, разбилась. Поэтому не разглядела она ничего, помнит только, что сутулый дядька был. Мне тоже показалось, что он вроде как высокий… Но поскольку никого и ничего, кроме зацементированного Борика, полиция в подвале не нашла, очную ставку проводить было не с кем.
— Смылся он, значит.
— И наверное, давно. Может быть, сразу, как ребята пришли. Вовремя они появились, ничего не могу сказать…
— Да, а то в конце концов он мог бы и догадаться, что ты интуитивно заберешься в дверь с номером «27», — кивнул Грушин. — Твое счастье, что не успел.
Женя взглянула дикими глазами:
— Ты понимаешь, что говоришь?!
— То есть?
— Думаешь, он ждал именно меня?
— А у тебя нет такого ощущения?
— Бог ты мой! Да с чего, с какой радости?!
— Ну, мало ли кто и почему может желать тебе смерти, — небрежно пожал плечами шеф «Агаты Кристи». — Какая-нибудь жена, лишившаяся мужа с твоей помощью… в рабочем порядке, разумеется, но ведь потом она могла раскаяться! Или какой-нибудь муж, который теперь решил, что ты слишком много о нем знаешь…
Несколько секунд Женя смотрела на него оторопев, потом резко отвернулась:
— Злые вы! Уйду я от вас! Ну, начальничек… Секретарша ваша все-таки гораздо человечнее, не в пример вам. Правда, Эммочка? Угадайте с трех раз: у кого шутки дурацкие?
— А если серьезно? — невозмутимо продолжил Грушин. — Ну, напряги головушку, все-таки мы какие-никакие, а детективы…
— Нет, Грушин, зачем ты меня пугаешь? — застонала Женя.
— Не пугаю, а призываю задуматься. Например, вот о чем: ты уверена, что там, на шоссе, когда ты появилась около неборсинского «мерса», тебя никто не мог видеть?
— Привет! Как минимум три мента плюс еще двое-трое зевак. Ох, господи! Ты что, думаешь, пошел отстрел свидетелей убийства? Да ну, брось.
— Брошу, брошу, как только ты мне скажешь: человек, приставивший к виску Неборсина пистолет, — он не мог все-таки тебя увидеть? Точно не мог?
— Теперь-то я уж и не знаю, — растерялась Женя. — Если, конечно, сидел в ближайших кустах шиповника, то мог. Но ведь полиция все там обшарила и не нашла никого, кроме Гулякова. И то уже потом, после того как я ушла, его вытащили на свет божий! Вот уж кто видел убийцу, вот кого, если следовать детективным штампам, следовало убирать! Это Гуляков в опасности, а не я.
— Гуляков не в опасности, а в бомжатнике, — ответил Грушин. — Прошу не путать.
— А я была в парике! — радостно вспомнила Женя. — Исключено, чтобы он мог меня узнать, исключено!
— Убедительно, — согласился Грушин. — И все-таки, быть может, тебе быть осторожнее? Не оставаться одной дома, особенно по ночам…
— Собачку завести? — невинно предложила Женя. — Чтобы лаяла под дверью? Или кого-нибудь еще завести?
Она смотрела совершенно чистым, абсолютно невинным взором, однако Грушин резко помрачнел:
— Вообще говоря, я всего лишь имел в виду, чтобы ты позвонила матери в Москву и попросила ее приехать. А ты вечно все…
— Грушин, не злись, — устало перебила Женя. — Я страх как не выспалась: чуть не до утра изучала орхидеи по Интернету. А то, о чем ты говоришь… Не обижайся, но, по-моему, это пустышка. Да не видела я этого убийцу толком. Не видела! Рядом окажусь — не признаю. Ну что, мне об этом объявление на Городском форуме НН точка ру дать?!
— Правда не видела? — обрадовалась Эмма. — Вот и хорошо, вот и чудно. Меньше знаешь — лучше спишь. Кстати, о твоем злоумышленнике — я вот что вспомнила: с начала года во всех газетах проходила информация о каком-то маньяке, который вот такими же захватами за горло затаскивал женщин в подвалы и, слегка придушив, насиловал… Живыми, к счастью, отпускал.
— А, так это серия! — с нескрываемым торжеством воскликнула Женя. — Слышал, Грушин? Типичная серия!
— Ладно, серия так серия! — Грушин раздраженно стукнул по столу. — Ты, кажется, куда-то собиралась, агент Кручинина? Ну так иди, иди!
— Ну и пойду! — Женя рванулась из кабинета, но на пороге остановилась: — Грушин, не обижайся, хорошо? Я правда ужасно тронута, что ты так беспокоишься. За это я принесу тебе самую большую целогину!
— Что?!
— Тебе не нравятся целогины? Тогда каттлею. Ну, пока!
«Дендробиум, целогина, фаленопсис — это в Азии. Каттлея, эпидендрум, одонтоглоссум — в тропической Америке… Так, теперь еще не забыть все это!»
Женя тряхнула головой и, приняв вид привередливой покупательницы, обернулась к молодому человеку, который проворно заворачивал в шелково шелестящую бумагу букет гвоздик:
— Э… как вас? Магазин называется «Орхидея», а где же сами орхидеи?
— Прощу прощения, — продавец неслышно скользнул к ней по сверкающему паркету, — ждем нового привоза. Пока у нас только ассеолярия, но она вон там, в отделе «Кухня». Пожалуйста, налево.