— Уверен. Ай, молодец, мальчик… Нет на него угомону! Глядишь, и к нам с тобой подберется. Дай ему Бог здоровья и долгих лет жизни, на пулю не нарваться, нюх не потерять, не скурвиться и генералом в отставку выйти! — пожелал вдруг Олег с такой обезоруживающей искренностью, что даже Саша Лю спрятал ухмылку, и только узкие глаза его вовсе потонули в тяжелых веках.
— А про Андрюхина выяснили что-нибудь? — спросила Женя.
— Какой он Андрюхин? Ворон, а не мельник! Десятник его фамилия, Десятник Семен Семенович, бывший… нет, не зэк, как можно было предполагать, а совершенно даже наоборот, вертухай[4], списанный вчистую по болезни: якобы чахоточный. Знаем мы этих чахоточных, еще твой земляк Сергей Васильевич Максимов описывал в «Каторге и ссылке», как все это делается. А знаешь, кто рекомендовал его на теплое и уютное местечко в Маньчжурку? Кирилл Петрович Корнюшин, наш знакомец! И если вспомнить известную тебе бирочку… Ладно, — прервал Олег сам себя, — если я заведусь описывать ход своих мыслей, то буду делать это как Пуаро: долго, цветисто и занудно. А через полчаса начинается регистрация на рейс Хабаровск — Москва.
Женя почувствовала, что у нее похолодели щеки.
Так вот оно что… Нет, не может быть, чтобы уже сейчас, чтобы вот так сразу!..
Саша Лю глянул на нее исподтишка — и вдруг резко встал, пошел к выходу.
— Ну ладно, ребята, я в машине подожду. Только давайте побыстрее, чтоб не в обрез, а то угодим на Гаражной в пробку — и все, хана, сейчас время самое пробочное…
Повозился с чем-то в прихожей и вышел, хлопнув дверью.
— С чего это — так вдруг? — выговорила наконец Женя и даже сама удивилась спокойствию своего голоса.
— Грушин звонил сто раз, — Олег суетливо убирал со стола. — Я ему поведал обо всех наших приключениях. И так, похоже, поседел мужик за эти сутки, а тут и вовсе волосики начали опадать, как листья дуба с того ясеня. Криком кричит, чтоб ты возвращалась немедленно.
— А как же Корнюшин?…
— А что Корнюшин? — Олег пожал плечами. — Он жив-здоров. Братья по разуму нашли-таки его в «Танатос», отвезли в больницу, на Серышева, 36. А, ты ведь не знаешь! В Хабаровске сказать: на Серышева, 36, — все равно, что у вас в Нижнем Новгороде — на Ульянова или на улицу Июльских дней, а в Москве — на Канатчикову дачу. Пациент скорее жив, чем мертв, только от шока отойдет еще не скоро. Но главное, туда к нему только группа «Альфа» прорвется, да ведь ее, говорят, распустили. То есть Корнюшин сейчас в полнейшей безопасности. И вообще, если судить по случаю с Климовым, эта бомба дважды в одну воронку не бьет. Главное, соблюден ритуал: похороны заживо. Ведь задержись мы минут на двадцать — похороны и впрямь состоялись бы!
— То есть Грушин считает, что мне здесь больше делать нечего? — с ломким спокойствием спросила Женя.
— Вроде так.
— И отдал распоряжение возвращаться?
— Скажем, настоятельно просил. Впрочем, можешь сама ему позвонить. Он, собственно, даже просил, чтобы ты позвонила. Бедолага за вчерашний день обшмонал по телефону все хабаровские гостиницы, ни в одной тебя, естественно, не нашел, ну и вообразил черт-те что. Я ему все путем объяснил: мол, вернулись из рейда под утро, чуть живые, о каких гостиницах могла идти речь?
— Так и сказал? — бледно усмехнулась Женя.
— Ну да.
— А про меч не забыл сообщить?
— Что?!
У Олега брови взлетели выше лба, но Женя уже выскочила из кухни.
Что, что! Книжки читать надо, вот что! Меч, тот самый, который благородный рыцарь Тристан положил между собой и златокудрой Изольдой, и когда ревнивый король Марк увидел их спящими на одном ложе (а меч, как «Ленин с нами», лежал посредине), то сразу смекнул: клятвопреступления и адюльтера не произошло. Ну и дурак, потому что все уже имело, имело, имело место гораздо раньше!..
Женя не глядя смела всю косметику со стеклянной полочки в ванной и так рванула молнию косметички, что отломился язычок. Да ладно, какая разница!
Запихала косметичку в сумку, окинула взглядом комнату: не забыла ли чего? В принципе, черт с ним со всем, но не хочется, не хочется оставлять здесь на память ни-че-го!
Вцепилась в сумку, поволокла, но вышел из кухни Олег, перехватил:
— Да ты что? Я сам. Спускайся, садись в машину, там Сашка ждет, я сдам квартиру на сигнализацию.
«Ишь ты, о сигнализации вспомнил! Наверное, собирается поздно вернуться. Проводит меня — и закатится к каким-нибудь таечкам-фуфаечкам… Но зачем время терять, меня провожать? Что я, сама до аэропорта не доберусь? А, ну да! Товарищ Дима Грушин может отчета потребовать за особо ценный груз! Интересно, предупредит ли он меня на прощание, чтобы я не расстраивала дорогого шефа и не болтала о том, о чем лучше поскорее забыть и никогда не вспоминать?»
Саша Лю приглашающе махнул из окна самодовольного, как сытый бегемот, темно-синего джипа «Чероки».
Женя забилась на заднее сиденье, в самый угол. Чтобы не выглядеть в этих узких глазах совершенным уж посмешищем, поскребла в сусеках вежливости, помела в амбарах человечности:
— Как там ваша красавица?
— Таечка? — Саша глядел с явной подковыркой. — Все в порядке, через неделю выйдет на работу.
Появился Олег — и у Жени в очередной раз упало сердце: в руках у него только ее сумка. А ведь еще была надежда, что появится со своими вещами, скажет: «Да нет, ты не поняла, мы едем вместе…»
Не скажет.
Олег мельком взглянул на Женю, бросил сумку на заднее сиденье, а сам сел рядом с Сашей Лю.
Так… И это тоже еще надо переварить. Значит, даже такой малости у нее не будет, чтобы последние полчасика посидеть рядом с ним…
Но как же можно было вот так, сразу, обрубить?! Выбросил, будто… Ну, не первый же раз ее выбрасывают, пора бы привыкнуть. Только раньше лозунгом была чистая liberté, а теперь мужское fraternité[5], в смысле — бескорыстная дружба мужская…
Клубилось в голове и душе такое, что Женя прикрыла глаза. Ничего, все терпимо, все можно пережить. Но что случилось? За что, почему?!.
А вот и аэропорт.
Саша подрулил к самому входу:
— Долетели с ветерком!
Женя выскочила, выдернула сумку — сама успела все-таки, потому что не сумка это была, а остатки собственного достоинства.
— Саша, спасибо вам, рада была познакомиться. Всего доброго, Таечке от меня привет, пусть не поминает лихом! Олег…
Повернулась к нему, улыбаясь так, словно к ушам были пришиты те самые завязочки, за которые кто-то сейчас тянул изо всех сил.
Он стоял с непроницаемым лицом. Подбородок вздернут, руки в карманах.
Саша фыркнул, подошел к багажнику, достал еще одну сумку, шлепнул оземь. Хлопнул по плечу Олега, потом Женю — ее шатнуло:
— Ребята, видел я придурков, но таких… Чао!
Вскочил за руль — и «Чероки» растворился в вихре автомобилей.
Женя проводила его взглядом и уставилась на сумку — ту, другую, не свою.
— Это чье?
— Мое, — ледяным тоном отозвался Олег.
— Ты что, куда-то ехать собрался?
— Лететь, потом ехать, — уточнил Олег. — До Москвы, потом поездом в Нижний. Мы, кстати, опаздываем на регистрацию.
Женя уставилась на него:
— Нет, правда?…
Он только дернул углом рта.
— А почему же?… — пробормотала Женя жалким голосом. — Я же не знала… Ты же не сказал…
— Дар речи отшибло, вот и не сказал! — огрызнулся Олег. — Честное слово, если бы Сашка сам не уволок мою сумку из прихожей, я и в аэропорт не поехал бы!
— Но я же не знала!
— Хорошо бы понять, — процедил Олег, — кто что с тобой сделал, что ты и меня заодно сукой считаешь? Или, может, я не знаю чего-то? Может, это просто дымовая завеса, чтобы тебе отступить достойно? Может, тебя там будут встречать с цветами и духовым оркестром? Тогда лучше сразу скажи. Я вернусь без звука…
Женя, не отвечая, подхватила его сумку и ринулась вперед так резво, что Олег догнал ее только у стойки регистрации.
— Между прочим, я тебе самую главную новость не успел сообщить, — сказал, все еще отводя глаза и подрагивая ноздрями. — Грушин нашел ее, эту вашу фею Мелюзину!
— Кого-о?!
— Ну как ее там… Глюкиаду!
— Глюкиаду? Аделаиду?! Она…
— Жива и здорова. В том и фокус!
Всю дорогу под крылом самолета, как принято выражаться, о чем-то пело зеленое море тайги, а над этим самым крылом сияла хрустальная голубизна стратосферы. Однако на подлете к Москве захмарило, задождило, и прилетели они из сверкающего, солнечного августа в август мокрый и студеный. Уже в аэропорту пришлось доставать из сумок свитера и ветровки, да и то изрядно продрогли, пока ждали багаж: Олег не рискнул везти то, что обычно носил за ремнем джинсов, с собой. Долго добирались до аэровокзала, потом до Казанского вокзала. Взяли билеты на Нижний, бродили по Москве, ели (весь этот длинный-предлинный, опять-таки благодаря разнице во времени, день они только и делали, что ели, наверстывая упущенное), потом сонно сидели в вокзале, ожидая отправления «Ярмарки», дорогущего фирменного поезда. «Ярмарка» уходила в девять с небольшим, поэтому и решили потратиться на нее: ждать чуть не до полуночи, когда пойдет более демократичный «Нижегородец», сил не было. Правда, как ни хотелось спать, они все-таки не преминули воспользоваться удобствами отдельного двухместного купе в СВ, отчего в половине шестого проводница добудилась их, только пустив в ход последнюю и самую страшную угрозу: после Дзержинска санитарная зона, туалеты будут закрыты!
Нижний подъехал как-то странно быстро — откуда ни возьмись, вдруг против окна возник модернизированный скользкий перрон, а на нем, в сутолоке народу, — невысокая фигура в черном плаще с поднятым воротником, в дымчатых, несмотря на абсолютно бессолнечную погоду, очках…
Итак, их все-таки встречали — пусть не с цветами и без оркестра.
— Спокойно, — сказал Олег, услышав, как ахнула Женя. — Я ему все скажу сам. И вообще — почему мы ведем себя так, будто это какая-то статуя Командора? Не похож!