Вблизи Грушин оказался на статую Командора похож еще меньше, чем издали. И никаких признаков облысения Женя у него не заметила. Напротив, шеф даже как-то помолодел и лучился неприкрытым довольством. Впрочем, ему было чем гордиться!
Однако Грушин смог сдержать бьющую через край профессиональную гордость на пару часов, чтобы дать Жене с Олегом возможность позавтракать, принять душ и переодеться. Увы, предлог «с» в данном конкретном случае оказался не более чем привычной грамматической формой. Грушин, мгновенно приняв командование на себя, довез Женю до дома и так браво и стремительно выкинул вместе с сумкой у крыльца, таким непререкаемый тоном сообщил, что Олег остановится у него, что никто и глазом не успел моргнуть, а соединительный предлог «с» оказался уже не актуален…
Женя едва успела перехватить растерянный взгляд Олег — и «Фольксваген» Грушина скрылся за углом, оставив вместе с облачком бензинового перегара указание в форме приказания: через два часа быть в фирме, не ждать, чтобы за ней заезжали, потому что «ты близко живешь, а нам еще в Печеры пилить да пилить».
«Ну и не пилили бы! — яростно подумала Женя. — Что, у меня нельзя было кофе выпить? И сразу Грушин все понял бы…»
Конечно, расстраиваться было решительно не с чего, а она расстраивалась. Не меньше получаса простояла под раскаленным душем, прежде чем вспомнилось спасительное: все, что ни делается, делается к лучшему! Может быть, Олег сейчас поставит все точки над «i» — в отдельном мужском разговоре. Все-таки есть ощущение, что он еще не до конца верит, будто Грушин для Жени — только старший товарищ, отец и брат. Нет, не то чтобы не верит, но остается у него некоторое сомнение. В очередной раз Женя удивилась, почему такой красавец, молодец и, по всему видно, любимец женщин до такой степени в себе неуверен, что, кинувшись в омут и погрузившись с головой, вдруг спохватился: а не зашиб ли кого, пока летел с обрыва? Впрочем, запоздалая осторожность — чисто мужское свойство. И еще одно впрочем: а разве Женя сама так уж уверена в нем… и в себе, если на то пошло?
И тут ее словно обожгло: а если Грушин расскажет про Льва? Ведь он всегда полагал, что Женя отвергает его именно из-за Льва. И начнет живописать, как она бросается на каждый телефонный звонок, приходит на работу с заплаканными глазами, то оживает, то впадает в уныние при самом легком намеке на воздушные шары, пусть даже те, которые продаются на улицах накануне бывших и нынешних общенародных праздников…
Она выскочила из ванны и ринулась к телефону, чтобы немедля позвонить начальнику и попросить его держать рот на замке, но вовремя отдернула руку. Если Грушин хотел что-то такое сказать, то уже сказал. И вообще, должен же Олег когда-нибудь узнать о Льве! В конце концов, он же сам сказал, что прошлое его не интересует. А в окошко прыгать ему не придется, это Женя может гарантировать!
И все-таки ее ощутимо потряхивало, пока она бежала по Ошарской в агентство. Может быть, оттого и потряхивало, что оделась слишком легко, не по погоде. Но этот синий, тускло мерцающий костюм шел ей бесподобно! И юбочка у него была какая надо — нарисованная…
«Фольксваген» Грушина уже торчал на полупустой по раннему часу стоянке. Женя взбежала на крыльцо — и едва успела шарахнуться в сторону, чтобы не зашибла уборщица, нещадно елозившая шваброй по стеклянным дверям. Россыпь грязных капель, оказавшаяся на светло-сером плаще Жени, ничуть не смутила виновницу.
— Нечего шастать, уборке мешать, — сурово сказала она.
— Извините, — вздохнула Женя, по опыту зная, что с вахтерами и уборщицами лучше не связываться: все равно окажешься неправой! Вошла в лифт, нажала кнопку шестого этажа — и тотчас кто-то вскочил в кабину следом.
Обернулась. Высокий седой мужчина стоял к ней боком, отряхивая куртку, на которой красовалась (ничего себе!) еще более обширная россыпь грязно-мыльных пятен.
— Вас тоже зацепило? — дружелюбно спросила Женя. — Не трите так, грязь размажете. Пусть лучше высохнет, потом щеткой смахнете — и все.
Попутчик глянул на нее искоса, кивнул — и с новым ожесточением принялся втирать грязь в куртку.
Женя пожала плечами: на здоровье! — и нетерпеливо вздохнула. Лифт необычайно долго готовился к подъему. Может быть, он просто боялся высоты? Обычно кабина успевала набиться до стонов и охов, до предупредительного зуммера, пока лифт вот так стоял с распахнутыми дверцами, ибо вскочить в него не успевал только ленивый.
На сей раз, по слишком раннему времени, ленивым, кроме Жени и упрямого незнакомца, оказался только худощавый лохматый парень среднего роста и возраста.
Женя уставилась на него с любопытством. Это был знаменитый в Нижнем художник. Он рисовал летающие среди звезд грибы несравненной красоты, спящих в лесах крутобедрых дев, печально-мудрых котов, ожившие пеньки, петухов — хранителей Вселенной и прочую сказочную прелесть. Художник молодой, из себя интересный, даром что худющий, как карандаш, и Женя невольно принялась косить на него глазом. Однако, несмотря на славу записного донжуана, знаменитость на нее даже не взглянула, а, воткнув палец в кнопку с цифрой 4, уставился на их общего попутчика буквально вытаращенными глазами. Человек в испачканной куртке сверкнул недобрым взором и еще круче отвернулся к стене, а его четкий, скульптурный профиль начал медленно багроветь.
«Может быть, он тоже какая-нибудь знаменитость? — подумала Женя, шныряя взглядом с одного профиля на другой. — Но не любит, когда на него обращают внимание!»
Лифт, кстати сказать, долго запрягал, да быстро погонял, и вот уже на табло над дверью высветилась четверка. Художник вышел, все еще оглядываясь, и исчез на этаже.
Женя потянулась было к кнопке с цифрой 6, как вдруг спохватилась, что находится на том самом этаже, где Грушин снял комнату для особо важных и секретных переговоров. Если неприятности с Эммой не исчерпали себя, очень может быть, что Грушин с Олегом ждут Женю как раз на конспиративной квартире. И она выскользнула из лифта почти в ту минуту, когда дверцы с протяжным вздохом начали смыкаться.
На площадке уже закипала обычная жизнь: начинали курить, болтать, разгадывать кроссворды и украдкой переодевать поползшие колготки. Как выяснилось, Женя покинула лифт совершенно напрасно: на явке никого не оказалось. Ей пришлось возвращаться через весь коридор. Знаменитый художник мелькал впереди, расцеловывался со всеми встречными девочками. Очевидно, он был своим человеком что в газете, что в компьютерном центре, потому что все его называли просто Лёнечкой, ну и он тоже не скупился на уменьшительно-ласкательные суффиксы, сверкал очами, оглаживал все подряд стройные и не очень стройные талии, болтал, интересовался здоровьем детей, мужей… Женя замедлила шаги, ослепленная этим блеском славы.
У окна две девицы томились над кроссвордом.
— Лёнечка, имя римского двуликого бога, сначала олицетворяющего вход и выход, а затем лицемерие, из четырех букв, — спросила они с надеждой, однако гений кисти передернул тощими плечами:
— Девочки, вы что, я ведь читать не умею, это всем известно. Чукча не читатель, чукча художник!
— Янус, — не удержалась и шепнула Женя, проходя мимо, за что и удостоилась одобрительного взгляда Лёнечки.
— Двуликий Янус… — пробормотал он. — Вот именно!
«Может быть, я подсказала ему тему нового полотна?» — оживилась Женя, увидев, что великий человек воздел очи горе… Впрочем, тут же выяснилось, что он внимательно изучает ножки дам, идущих по лестнице. Женя удостоилась своей порции внимания и, невольно улыбаясь, пошла себе на шестой этаж.
Здесь тоже курили какие-то девицы, а на площадке у окна сутулилась фигура, показавшаяся Жене знакомой. Да ведь это угрюмый попутчик! Может быть, он пришел в «Агату Кристи»? Трудно, правда, представить себе, что мужчину с такой внешностью может обмануть жена. Несмотря на густую седину, он еще довольно молод, никак не старше тридцати пяти. Не спросить ли, кого он ищет? Нет, как-то неловко. Но вот если Эмма уже на работе, надо выслать ее в коридор, она потенциальных клиентов за версту чует!
Эмма оказалась на работе, однако при взгляде на нее Женя забыла про всех потенциальных клиентов, вместе взятых. За каких-то несколько дней ее подруга изменилась разительно! Роскошная фигура резко похудела, лицо осунулось, сделалось землистым, глаза запали. Вид у нее был мало что больной — какой-то потерянный, и Женя не сдержала изумленно-сочувственного возгласа.
— Эммочка, ты что? — спросила шепотом, даже забыв поздороваться. — Ты не заболела? Или что-то случилось?
Та взглянула тоскливо, глаза заплыли слезами, но тут же пухлые губы сложились в привычную усмешку, символ пофигизма:
— Села на диету, а поскольку три бутербродика с маслом и сыром теперь с утра категорически нельзя, то тонус упал, и иногда просто-напросто хочется повеситься. Но как подумаю, что веревка может не выдержать моих шести пудов…
Какие там шесть пудов! Чуть не вполовину меньше! Но если Эмма не хочет говорить о своих проблемах, это ее дело, Женя не будет настаивать, да и недосуг. Скорее всего, Грушин был прав: имел место быть откровенный шпионаж, а теперь дело выходит наружу или даже вышло, вот Эмма и приуныла.
— Да все в порядке, уверяю тебя! — еще шире усмехнулась Эмма. — Слушай, там Грушин привел совершенно потрясающего мужика, этого своего хабаровского приятеля. Не знаешь, его колени в данное время как — свободны? Нельзя ли на них пристроиться хорошенькой похудевшей девушке без комплексов?
Женя вспыхнула, и от сочувствия к Эмме остался только легкий пепел, который тотчас развеялся по ветру ледяной неприязни.
— Заняты! — бросила она. — Заняты, понятно?
И влетела в дверь грушинского кабинета как могла стремительно, чтобы не успеть выговорить какой-нибудь совсем уж откровенной гадости, вроде: «Пудов в тебе еще многовато для его колен!»
Но стоило ей увидеть Олега, как всякая ерунда вроде Эммы и ее настроений вылетела из головы.
Нет, ничего, никаких пакостей не наговорил ему Грушин! Вон как засветились его глаза, какой радостью озарилось лицо при виде Жени! Да и почему Грушин должен был трепать языком? Он ведь тоже чудесный человек и смотрит без всякой ревности или зависти, как добрый дядюшка (отец родной, брат, сват — нужное подчеркнуть)…