— Так вы его и раньше знали? — наугад вела свою партию Женя, молясь в душе, чтоб Грушин не влез в разговор, не брякнул: «О чем речь?»
Она не знала, о чем речь! Пока не знала, но, может быть, вот-вот…
Краем глаза Женя уловила напористое движение Грушина, все-таки решившегося вмешаться, но Олег нажал ему на плечо, и тот не сказал ни слова.
— Знал, еще бы не знать! — задумчиво ответил дядя Ваня. — Я их и познакомил. Помню, бежит Эммочка с работы, а мы с ним на крыльце покуриваем. Когда же это было, дай бог памяти? В восемьдесят пятом, точно. Да… бежит, стало быть, Эммочка. «До свиданья, Иван Иваныч», — говорит. Я ее спрашиваю: «Ты с кем прощаешься, с ним или со мной? Он ведь тоже Иван Иваныч!» А сам смотрю — она так и стрижет глазом! Ванюшка правым боком стоял — девки в штабеля складывались, сто раз видел. Повернется — тут, конечно, совсем иное впечатление. А если в первый раз увидишь его слева, то в другой раз подумаешь, подходить ли. У Эммы, вижу, глазки засверкали… Я и говорю — исключительно для поддержания разговора: «Эмма, ты только погляди, какие бывают в жизни совпадения. Впервые встречаю своего полного тезку и вдобавок однофамильца. Это же надо, чтоб не только Иван Иваныч, но и Охотников! В точности как я!»
— Оп-па! — возбужденно выдохнул Олег, и дядя Ваня уставился на него:
— Не веришь? Ей-богу! Мы еще посмеялись: мол, наши предки наверняка были большие гуляки и охотники, так сказать, до прекрасного полу. Я нарочно в словаре смотрел: слово «охота» в старину вовсе не промысел означало, а, извините, барышня, плотское желание. Тех же, кто по лесам шастал с ружьецом или другим снаряжением, называли ловчими, стрельцами, лучниками.
— Вот я, к примеру, Стрельников, — сообщил Олег, косясь на Женю.
— Да, кто не знает, мог бы сказать, что мы тоже некоторым образом однофамильцы, — кивнул дядя Ваня. — Зато с Ванюшкой, говорю, было полное совпадение!
Женя постепенно приходила в себя. Как Олег почувствовал, что ей необходимо время собраться с мыслями? Хоть она и ждала чего-то в этом роде, однако открытие все равно грянуло как гром с ясного неба. А может быть, Олег обо всем догадался еще раньше? Но каким же образом?
Ладно, все это потом, после, сейчас важнее другое…
— Он что, пил, этот Иван? — спросила опять наугад, опять не зная, в ту ли сторону идет.
— А кто бы на его месте не пил? — рассердился дядя Ваня, но тотчас снизил голос: — И вроде бы даже кололся… Были у него какие-то старые знакомства здесь, в областной, он раз проговорился. Конечно, хорошо, что парень с того света вернулся, да ведь изуродовало-то как! Вот и завивал горе веревочкой.
Тут, похоже, что-то начало доходить и до Грушина: он замычал, слепо двинулся вперед — и опять Олег незаметно придержал эмоционального шефа.
— Но пластическая операция… — заикнулась Женя.
— Говорил, не берутся врачи, — покачал головой дядя Ваня. — Там же не просто кожу порвало или мышцы разворотило — ему всю левую половину лица внутрь, в голову вдавило. Вроде бы он говорил, череп надо вскрывать, кости заново перекладывать. Они вдобавок сдавливали мозг, от этого и… — Вахтер обреченно махнул рукой: — От этого все Ванькины психи и пошли. Может, за границей и научились делать такие фокусы-то, но где на это деньжищ набраться? Правда, последнее время Ванька работает в какой-то меховой артели, сам приоделся, Эмме коечто привозит. Может, и накопит на операцию. Тут не рожа главное, ему не в кино сниматься. Главное, чтоб боли его не мучили, от них мужик натурально с ума сходит. Сделал бы операцию — глядишь, и наладилось бы у него с Эммой. Он как вернулся в июле, баба сама не своя ходит…
«Работает в какой-то меховой артели… как вернулся в июле…»
— По-моему, он уже уехал, — проговорила Женя чуть слышно, просто-таки придавленная грузом открытий.
— Ну да! — махнул на нее вахтер. — Уехал! Думаешь, если у мужика косая сажень в плечах, так он может сам по себе прожить, как медведь-шатун? Мужикам еще пуще нужно, чтоб их жалели, особенно таким, Богом обиженным, как Ваньша. Эмма жалеет — вон, истаяла вся. А ему только того и надо. Раз мне плохо, пускай и всем плохо будет! Уехал он, как же! Мелькал только сегодня здесь, человек с двумя лицами.
— Двуликий Янус! — почти беззвучно выдохнула Женя, но вахтер расслышал и одобрительно кивнул:
— Вот именно.
— Грушин, ты не знаешь, где можно найти телефон того художника, ну, помнишь, мы на его выставке были, он такие сюрки рисует? — возбужденно спросила Женя. — Колесов, что ли, его фамилия?
Увидела глаза Грушина — махнула рукой: а, ладно, мол…
В самом деле — зачем искать Лёнечку? И так ясно, что увидел он, почему с таким жадным и в то же время брезгливым любопытством разглядывал того человека в лифте!
О господи, так Женя была с ним рядом сегодня?! И похоже, не в первый раз…
— Урод, — пробормотала она. — Олег, ты понимаешь? Урод!
— Вот именно. А также Ваныч.
Ваныч! Подметальщик из манежа!..
— Ребята, ребята! — забубнил Грушин. — Ребята, тут еще вот какое дело…
— Потом, — властно перебил Олег. — Пошли, в машине поговорим. Только… — Он задумчиво взглянул на вахтера, и тот внезапно переменился в лице.
— Только под асфальт не надо, ладно? И в мешок с цементом тоже, — пробормотал дядя Ваня вроде бы с улыбкой, но глаза заметались.
— В бочку, — сказал Олег.
— Чего-о?!
— В бочку, говорю, с цементом, а не в мешок. А потом в воду… Что ж, ценю юмор. Думаю, на первый раз обойдемся без крайних мер, но вы лучше никому не рассказывайте о нашем разговоре. Ни Эмме, ни… вашему тезке и однофамильцу.
— Да он ушел, ушел отсюда, уже с час как ушел, я видел! — замахал руками вахтер.
Грушин пошарил в кармане, достал пачку сигарет, сунул ему.
— Это за молчание, что ль? — хмыкнул дядя Ваня, уже освоившись с ситуацией. — Нет, меньше, чем блоком, не отделаешься. Шучу, шучу, — замахал руками на обидчивого Грушина. — Спасибо и на том. Верблюд, хорошее дело. А то мы с Ванюшкой курнули его «Примы», так у меня до сих пор ком в горле стоит. Я уже отвык: ну кто в наше время курит «Приму»? — И он опять замахал — теперь на Женю: — Чего уставилась?! Глаза выпрыгнут да убегут, не догонишь!
«Ну кто в наше время курит „Приму“?…» Так она и подумала, стоя в разгромленной квартире Корнюшина. Но как он мог все успеть?… Оттуда — сюда? А что особенного? Успели же они с Олегом! Значит, тогда, ночью, он и в самом деле спешил в аэропорт. И все-таки успел на первый самолет!
Голос вахтера заставил ее вздрогнуть:
— Все, ребята, идите, мне вот тоже пора. И не бойтесь — я все понял, только и вы знайте: если роете что-то под Ваньшу, то зря, обижать убогого грех.
— Может быть, так оно и есть? — с надеждой спросила Женя.
Они уже сидели в машине и молчали, невидяще глядя вперед, словно оказались на краю внезапно разверзшегося открытия — и не знали, как к нему подступиться.
— Может быть, он и в самом деле просто больной и не ведает, что творит?
— Ну, умственных способностей и изобретательности болезнь ему отнюдь не убавила, — насмешливо сказал Грушин, поворачиваясь к Олегу и то ли не замечая, что он держит Женю за руку, то ли просто делая такой вид. — Помнишь, ты просил меня узнать все, что можно, о Гулякове?
— Его нашли? — встрепенулась Женя. — Он жив?
— Да он никуда и не пропадал, — сообщил Грушин. — Потому что никакого Гулякова и на свете-то никогда не было. Был некий человек, которого полиция и соседи по бомжатнику описывают так: лицо будто составлено из двух частей, причем одна нормальная и даже красивая, а вторая крайне изуродованная.
— Профиль, как на медаль, — вспомнила Женя. — Он сам себя описывал, да?
— И заметь себе, ничем при этом не рисковал, — кивнул Грушин. — Потому что все видели его анфас и говорят, что первое впечатление от уродства настолько сильное — жалость, смешанная с отвращением, — что той, здоровой, половины лица уже просто не замечаешь.
— Но все-таки заметили, что справа у него даже красивое лицо! Неужели никто ничего не заподозрил еще там, когда он начал давать показания по поводу убийства?
— Выходит, нет, — вздохнул Грушин. — Не ожидали такой наглости, конечно. Получается, человек сам себя заложил. Зачем, спрашивается, по доброй воле в бомжатник полез? Отсидеться, отлежаться? Так ведь родная жена в Нижнем, отлеживайся — не хочу! И главное, как ему удалось притвориться так, что никто в бомжатнике в нем чужака не заподозрил?
— А ну, открой бардачок, дай книжечку, которая там у тебя лежит, — сказал вдруг Олег.
— А ты почем знаешь, что там лежит? — насторожился Грушин.
— Пока утром стояли на заправке, глянул — из чистого нахальства, — обезоруживающе улыбнулся Олег.
Покачав головой, Грушин достал затрепанный покетбук в пронзительно-яркой обложке.
— Ого, а ты говорил, Грушин, что только Агату Кристи читаешь! — хихикнула Женя, взглянув на обложку. — Но это ведь Бушков!
— Бушков, — согласился Олег. — Великий писатель нашего времени. Единственный в своем роде. Иногда, увы, поручик Голицын и корнет Оболенский вытирают носы рукавом, и с женщинами, похоже, есть проблемы, но все равно — гений сюжета и наблюдательности. Я углядел у него любопытную фразочку. — Перелистал книжку и прочел: — «Между бичами и бомжами разница огромная и принципиальная, любой повидавший жизнь человек с этим согласится. Бомж — это, как правило, вонючее, грязнейшее существо, само себя поставившее в положение бродячего барбоса. Бич же — скорее волк, апостол свободной жизни, прямой наследник гулящего люда прошлых веков, от донских казаков до конкистадоров. Конечно, свою лепту вносила и водочка, и зона, и прочие житейские пакости, но все же главный побудительный стимул здесь — нежелание жить по звонку, аккуратно вносить квартплату и приходить на работу по четкому расписанию…»
Олег закрыл книжку:
— Несколько идеализированно, однако в целом схвачено верно. И так уловить суть вопроса мог, конечно, только сибиряк, каковым Бушков и является, хотя порою и елозит в шляхтичи. Я бы еще сказал, что бичмэн — явление скорее более дальневосточное, чем сибирское. Но не это важно, а то, что обычный человек бича от бомжа отличить не способен. И пользуясь этим, бич Охотников ловко внедрился, не побоюсь этого слова, в бомжатник под видом бомжа Гулякова.