Сколько бы самые совестливые из Романовых ни морщили нос по поводу проклятого рабства, на деле они только расширяли крепостное право. Если Алексей Михайлович раздал 14 тысяч крестьянских дворов, то при его наследниках в XVIII веке счет пошел на сотни тысяч. С начала столетия и до воцарения Екатерины II помещикам было роздано 389 тысяч душ, при Екатерине – около 800 тысяч, при Павле I – 115 тысяч душ. Есть и более радикальная оценка экономиста Огановского, который полагал, что в XVIII веке помещики получили до 2 млн душ крестьян. Такова цена имперского скачка России. В европейскую цивилизацию страна входила на плечах рабов – по данным ревизии 1762–1764 годов, они составляли 97,46 % ее населения, включая государственных, дворцовых и монастырских крестьян.
Укрепление государственной автономии от имперской аристократии, в том числе создание мощного бюрократического аппарата, позволили отказаться от раздачи государственных крестьян помещикам. Впервые эту практику приостановила Екатерина Великая, предпочитавшая во второй половине своего царствования жаловать своих дворян землями, конфискованными у польских «мятежников». Она же стала задумываться о перспективах отмены крепостного права. Практически эту задачу поставило только правительство Николая I, но так и не решилось довести ее до реализации. Характерно, что Николая I к отмене крепостного права побуждали гуманитарные соображения, но больше, конечно, полицейские – призрак пугачевщины бродил по России. «Крепостное право есть пороховой погреб под государством», – докладывал государю шеф жандармов граф Бенкендорф в 1839 году.
Впрочем, даже Александр II накануне оглашения Манифеста о вольности крестьян приказывает привести столичные войска, в том числе артиллерию, в боевую готовность. Он боится своих дворян. Говорят, кое-кто во дворце даже держал заложенные экипажи на случай бегства царской семьи из Зимнего. Страх перед собственными подданными – самой блестящей знатью Петербурга – жил в сердцах Романовых еще даже до убийства Павла I.
После короткого промежутка воли в 1861–1930 годах происходит повторное закрепощение крестьянства в рамках колхозно-совхозного строя, более даже масштабное, чем в царской России. Тогда крепостное право не было распространено на Сибирь. Не стоит забывать, что вплоть до 1974 года паспорта колхозникам не выдавались, а система прописки была создана уже в 1932 году и окончательно отменена только при Борисе Ельцине в 1993 году. Уходу из колхозов советская власть особенно не препятствовала, но она была заинтересована в притоке в города и на стройки индустриализации максимально ограбленного, исключительно нищего деклассированного населения, которое было готово жить в самых чудовищных условиях и на крошечные деньги. Для этого коммунисты сделали немало, в частности организовали масштабный голод в 1932–1933 годах, не считая постоянно заниженных закупочных цен на сельскохозяйственную продукцию и так называемый антикулацкий террор, который был на деле уничтожением любой хозяйственной обеспеченности села. Коммунистов не столько интересовало закрепощение крестьян, сколько скорейшее перераспределение человеческих ресурсов в пользу промышленности.
В 1940 году указом президиума Верховного Совета СССР рабочим было запрещено менять место работы, а опоздание наказывалось трудовыми работами сроком до шести месяцев с удержанием 25 % зарплаты. Таким образом, крепостное право при Сталине было распространено на рабочих и служащих. Правда, это нельзя считать новацией большевиков. Русская промышленность XVII–XVIII веков также была по преимуществу крепостной. Именно крепостной труд за несколько десятилетий XVIII века позволил превратить страну, закупавшую железо, в мирового лидера по его добыче и экспорту. Разница между имперской и большевистской Россией, наверное, заключается лишь в масштабах рабства, которое при Сталине становится тотальным, но имеет свои градации от половинчатой несвободы к полной, сопоставимой разве что с античным рабством.
Начиная с 1929 года, шло строительство экономики Гулага, в которой к моменту смерти Сталина работали 2 500 000 человек. Всего через сталинские лагеря прошли 15–18 миллионов человек, работавших в самых нечеловеческих условиях и в тех регионах страны, куда свободного человека невозможно было заманить добровольно, по крайней мере при весьма скромных финансовых возможностях, которыми располагала советская власть. ОГПУ-НКВД обращало часть населения в рабов, а затем распределяло их по стройкам СССР. Это был беспрецедентный в мировой истории феномен карательного ведомства, которому поручались хозяйственные задачи – от строительства отдельных домов и рытья каналов до возведения огромных комбинатов вроде «Норильского никеля». Ничего удивительного, что ОГПУ-НКВД очень скоро не столько охраняло безопасность страны, сколько поставляло трудовые ресурсы и обеспечивало их самую бессовестную эксплуатацию, которую Россия не знала в эпоху расцвета крепостничества. Крепостное право имело, безусловно, отдельные эксцессы вроде Салтычихи. Правда, известный американский профессор Ричард Пайпс справедливо заметил: «Салтычиха говорит нам о царской России примерно столько же, сколько Джек-потрошитель о викторианском Лондоне». В массе своей крепостное право, конечно, было куда более добродушным и патриархальным.
Рецидив рабовладения в XX веке, без сомнения, объяснялся несоответствием задач, которые власть придумала для страны, с ее реальными возможностями. Неудивительно, что следствием такой политики в конечном итоге стал крах Советского Союза, не говоря уже о многомиллионных жертвах, исковерканных судьбах и десятках социально-экономических проблем, не решенных по сей день.
Впрочем, незаселенность и депопуляция России толкает и нынешнее государство к воспроизводству элементов рабовладения путем сознательного деклассирования мигрантов, которое позволяет держать их на полулегальном положении, в нищете и вечном страхе перед произволом властей и ненавистью местного населения. По данным ООН, Россия находится на втором месте в мире по количеству легальных и нелегальных мигрантов. По разным данным, их насчитывается от 13 до 20 миллионов человек. Иммиграция покрывает до 71 % убыли населения, и уже очень скоро мы будем иметь совершенно иную этническую карту страны.
Вспомним прогнозы генерала Куропаткина, который в 1900 году утверждал, что население России к 2000 году достигнет 400 миллионов человек. Генерал не предусмотрел главного. Россия к началу XX века действительно вышла на финишную прямую своего величия. И по плотности населения, и по соотношению между сушей и морским побережьем наша страна уже была скорее Европой, чем Азией, но культурно она оставалась все еще недо-Европой. Это и предопределило ее падение.
Европа и не-Европа: культура
Еще Геродот отказывался понимать, отчего люди стали называть одни земли Европой, другие – Азией, третьи – Ливией (так древние греки именовали Африку). Тогда эти понятия действительно были условностями. Их наполнили содержанием, раскрасили красками тысячелетия истории и культуры обитавших там народов.
В фундаменте современной Европы как культурного феномена лежит pax romana (лат. Римский мир, на латыни слово «pax» женского рода), хотя без усвоенной Римом эллинистической культуры невозможно представить и позднейшую европейскую культуру. Однако не Греция, а именно Рим создал цивилизационный каркас такой прочности и очарования, который пережил крушение самой империи на Западе в 476 году.
Pax romana не исчерпывалась географическими границами Европы. Она включала в себя и Переднюю Азию, и Северную Африку, по крайней мере на протяжении восьми-девяти веков, а Малую Азию – даже пятнадцати столетий, но отнюдь не всю Европу. Римская граница стабилизировалась по Рейну и Дунаю уже при Домициане (81–96 гг.), а в Британии она пролегла по Адрианову валу, который был построен в 122–126 годах. Таким образом, значительная часть Германии, Скандинавия, Шотландия, Ирландия и Исландия, будущие западные и некоторые южнославянские страны, Прибалтика оставались за пределами античной pax romana. Превращение их в Европу совершилось благодаря рецепции римского наследия уже в Средние века: Католическая церковь, латинский язык, римский научный и образовательный канон, римское право постепенно сблизили эти страны с бывшими римскими провинциями, хотя их своеобразие ощущается еще и сегодня.
Средневековая и новоевропейская история – череда возрождений Рима. Их было, очевидно, больше, чем одно, которое, собственно, и узурпировало термин «ренессанс», по крайней мере в массовом сознании. Историки сегодня выделяют каролингское возрождение в VIII–IX веках, оттоновское возрождение в X–XI, возрождение XII–XIII веков, а XIV век называют Предвозрождением, имея в виду канун того главного Возрождения, которое относят к XV–XVI векам. Потом, во второй половине XVIII – начале XIX века, будет еще эпоха классицизма с его модой на античную простоту, монументальное величие и политические идеи в духе древних демократий. Тогда даже самодержавная Екатерина Великая называла себя «республиканкой».
Таким образом, все более углубленное освоение римского наследия можно представить движущей силой европейской истории. Я бы даже не говорил о возрождении. Рим никогда не умирал или, вернее сказать, всегда жил в Европе. Не стоит недооценивать фактор элементарного материального присутствия Рима на значительных территориях Западной Европы на всем протяжении ее истории, даже в так называемые «темные века» с V по VII. Начать с того, что римское население составляло подавляющее большинство в наиболее романизированных частях Европы – в Италии, Галлии, Испании, чьи национальные языки развивались на основе латыни. Например, общее число вторгшихся в римскую Галлию германцев оценивают в 450–500 тысяч человек, из них 200 тысяч составили франки, давшие имя будущей Франции. При этом предполагается, что население римских Галлий насчитывало от 6 до 10 миллионов человек. Неудивительно, что, несмотря на естественные для любых завоеваний разрушения, массы римлян довольно быстро ассимилировали варваров, которые усвоили язык туземного населения, его религию, а также множество культурных привычек вроде развитой агрокультуры, технологий и ремесленных традиций.