Я даже не стал спрашивать, откуда он знает. Пинега – город маленький, мои квартирные хозяева давно рассказали, кто на постое стоит.
Ещё разочек прошёлся вдоль ручья, заглянул за раскидистое дерево. Даже в темноте видно примятую траву, а ещё воняет прокисшей махоркой. Значит, мерзавцы сидели и ждали. Не знаю, что мне это даст, но посмотрим.
– Ну что, Шерлок Холмс, нашёл что-нибудь? – насмешливо спросил старик.
– Собачку бы мне, – вздохнул я.
– Да где её взять-то? Как война началась, всех охотников на фронт взяли, а собачку обучать надо. Может, у кого-то и есть, но где же искать?
Что да, то да. Да и была бы собачка, не факт, что взяла бы след. Махорка – штука убойная для собачьего нюха.
– Что девочка-то говорит? – поинтересовался я. – Узнает кого?
– Не знаю, не спрашивал. Старуха увидела – идёт Катька, сама не своя, юбка порвана, грудь наружу. Ну, что тут ещё подумать? А девка сразу в сарай, за верёвку схватилась. Хорошо бабка подбежала, отобрала. Катька только и сказала – мол, трое их было. Солдаты.
Про то, что солдаты, можно и не уточнять. И так ясно.
– Я как-то в Яренске землю под вырубку отводил, там похожая история была. Жених у одной девки до свадьбы просил, она не дала, так он разозлился, с дружками подкараулил, и изнасиловали. Девка в прорубь кинулась, а парней всех насмерть забили.
Я даже не стал говорить о недопустимости самосудов, язык не повернулся. Но изнасилование, как говаривал мои друг-полицейский, начальник отдела по расследованию преступлений в сфере половой неприкосновенности, – самое поганое дело. И доказывать трудно, а если запустили маховик машины, и вовсе пиши пропало. Он в своё время, посмотрев фильм «Ворошиловский стрелок», заявил, что до суда это дело точно было бы не довести – все улики потерпевшая уничтожила, из всей доказательной базы остались только её слова, да признания подозреваемых, данные под давлением.
Девушка лежала пластом на кровати, укрывшись с головой одеялом. Рядом с ней сидела пожилая женщина.
– Маша, это следователь, – представил меня старик. Мне он сказал: – Мария Ивановна, супруга.
– Видите, мы с вами почти тёзки. Вы – Ивановна, а я Иванович. Меня Владимир Иванович зовут, можно Владимир. Как девочку-то зовут?
– Катериной, – ответила Мария Ивановна.
– Она после происшествия так и лежит?
– Так и лежит. Отходить от неё боюсь. Сказала, что жить больше не хочет.
По опыту знаю, что хуже нет, если потерпевший «уходит в себя». И психолога у меня нет, чтобы вывести Катю из этого состояния, а самое главное – нет времени. Может так статься, что завтра бригада уйдет в бой, и что тогда? Потому-то расследование преступлений в военное время и представляет сложность, что перемещаются люди, меняется обстановка.
– Василий Филиппович, а у вас баня есть? – спросил я.
– Баня? – удивился старик.
– Так есть или нет?
– Есть, конечно, как же нам без бани? А зачем это? – ещё больше удивился землемер.
Не отвечая хозяину, я повернулся, присел на кровать Катерины, засунул руку под одеяло и нащупал пятку.
– В-в-в-и-и-у-ух! – заверещала девчонка.
От визга девчонки дед с бабкой подскочили, а у меня отлегло от сердца. Визжит – жить будет!
– Ты чего делаешь-то, следователь хренов? – вскочил старик и ринулся на меня с кулаками, но был остановлен Марией Ивановной.
Похоже, хозяйка поумнее супруга или догадливей.
– Шёл бы ты, Василий Филиппович, баню топить, – велел я.
Послушал бы меня эксперт, схватился бы за голову – следователь предлагает уничтожить следы преступления, вместо того, чтобы взять образцы спермы. Ага, и генетическую экспертизу я делать не собираюсь, и исследовать половые органы девушки на наличие механических повреждений тоже не стану. И даже брать у всей бригады кровь на анализ не буду!
– А баню зачем? – не сразу понял старик, но хозяйка подняла его с места и принялась выталкивать из дома, приговаривая: – Иди, там воды почти половина бака, охапку дров бросишь, больше нам и не надо. Владимир Иванович дело говорит – надо девку в чувство привести, грязь с неё смыть!
Старик ушёл, продолжая что-то бубнить под нос, а я опять повернулся к девушке.
– Кать, ты кого-то из этих мерзавцев узнать сможешь?
– Н-нет, – отозвалась девчонка из-под одеяла. – Они на меня сзади накинулись, юбку задрали, на голову натянули. Но их всего трое было, я голоса слышала. И ещё, менялись они…
Катя заплакала. Это лучше, нежели бы она просто лежала как бревно. Немного подождав, пока девушка порыдает, спросил:
– А ты с какими-нибудь солдатами разговаривала? Сегодня, а может, вчера или позавчера?
Девушка на какое-то время перестала плакать.
– Не помню. Ой, нет, вчера ко мне два солдата подходили, я как раз от ручья шла. Сказали – вот, мол, девка красивая, работящая. Ещё спросили – часто ли сюда хожу. Я и ответила – мол, когда как, но днём надо картошку копать, так вечером постирушки устраиваю, каждый день прихожу.
Пока мы разговаривали, пришёл хозяин.
– Вода нагрелась, а париться-то не надо, да? – посмотрел он на супругу.
– Не надо, – засуетилась та, принимаясь тормошить Катю. Кивнула мужу: – Вы бы в другую комнату шли, мы с девочкой в баню пойдём.
– Кать, ты пока грязь смываешь, вспомни, с кем разговаривала, ладно? – попросил я.
Пока бабушка отмывала Катерину, хозяин дома, немного отошедший от беды, поил меня чаем с сухарями и рассуждал, что теперь делать с внучкой. Решив, что можно отправить либо в Архангельск, либо в Вологду, повеселел.
Вернулись женщины. Катька уже не выглядела покойницей, порозовела.
– Вспомнила! – заявила она с порога. – У одного зуба спереди нет, он, когда говорил, слюной брызгал. А у второго щетина, и на фуражке козырёк сломан.
– Если увидишь, опознать сможешь? – поинтересовался я.
– Смогу, – уверенно кивнула девушка. – Только как я на него глядеть-то стану?
– Так просто, – пожал я плечами. – Я командиру скажу – он бойцов выстроит, а ты вдоль строя пройдёшься. Выберешь, кто подходит, потом мы с ними поговорим, так и найдём.
– Не, вдоль строя не пойду! – сразу же принялась отказываться Катерина, а её поддержала бабушка: – Вы что, Владимир Иванович, как такое можно? Там же весь город соберётся. И так девчонка натерпелась, а что теперь? Все пальцем на нее указывать станут.
М-да. И что делать? Девушка боится, что увидят. В моё время свидетельницу посадили бы за специальное стекло, чтобы она видела преступника, а тот её – нет. Коль скоро подобного стекла в девятнадцатом году я не добуду, придумаем что-то другое.
На следующий день Терентьев выстроил всю бригаду. И хотя она по численности напоминала полк, если не батальон, всё равно строить пришлось в три шеренги, иначе бойцы не поместились бы на небольшой площади перед собором.
Когда красноармейцы увидели, как из штаба вышло какое-то существо, укрытое с ног до головы мешком, с прорезями для глаз, покатились со смеху. Но смех быстро затих, когда Катерина, обойдя две шеренги, отыскала в третьей первого, потом второго.
– Вот эти! – уверенно сказала девушка, ткнув в грудь того, у которого отсутствовал передний зуб. Потом ткнула кулачком во второго, со сломанным козырьком.
На допросе оба поначалу отпирались, потом говорили – мол, всё было по доброму согласию, девка сама дала. Ну, само собой, после некоторых усилий с моей стороны, раскололись. И, разумеется, сдали третьего подельника.
Потом все трое просили дать им возможность искупить вину кровью, умереть за дело революции. Вот только умереть за дело революции – это ещё надо заслужить. И не все имеют на это право.
Глава 8. Речные десантники
В Пинеге заработала-таки телефонная связь, и бригада теперь получала приказы гораздо быстрее, нежели раньше. И вот из штаба дивизии велено оставить в городе батальон, а основным силам передислоцироваться в Котлас, а оттуда, по железной дороге, ехать в Вологду.
Наше дело солдатское – выполнять, а уж что ждёт дальше – переброска на другой участок, куда-нибудь в тундру, или вообще отправка на другой фронт, никто объяснять не станет. И вот – топ-топ, пятьсот вёрст по прямой. Раньше бы по Северной Двине пошли, так сейчас на ней, до самого Котласа, белые. Не зря про гражданскую войну говорят «слоёный пирог». И хорошо, если слоёв два или три. Иной раз и восемь, а то и десять.
От Пинеги мы шли две недели. Это только Суворов умудрялся проходить со своими чудо-богатырями по пятьдесят, а то и по семьдесят вёрст в день, а мы, дай бог, по тридцать – тридцать пять. Как водится, обозы отстали, потому что кони – существа нежные, и за людьми не успевали.
Идти пешим ходом – то ещё удовольствие. Но я был рад хоть такой подвижке. Осточертело безделье, неопределённость положения. Болтаюсь в бригаде, как цветок в проруби. Слова не мои, запомнил из какого-то фильма про гражданскую, но мне подходят. В Вологде есть штаб армии, особый отдел. Выясню, что и как. Может, товарищ Кедров уже разгрёб бумажные завалы, скопившиеся на столе, и теперь примет-таки решение о славном разведчике? Москве ничего не грозит, начальству пора приниматься за рутинную работу.
В Котласе, вместо долгожданного отдыха, нас встретила паника. Одно из речных судов, оборудованных радиостанцией, перехватило сообщение, что Петроград пал под напором Юденича, а Кронштадт захвачен английским флотом. Перехватил – так и ладно, молодец, но зачем же орать?
Командир с комиссаром немедленно отправились разыскивать местное начальство, чтобы узнать подробности. А вернувшись, пожимали плечами – мол, начальство само ни шиша не знает, ждёт.
Между тем, местное население уже принялось волноваться. Кое-кто занимал места около железнодорожного вокзала. Интересно, в какую сторону они собрались? Если в Сибирь, так им через Вятку, а там красные. Если в сторону Вологды, тем более. Да и билеты на проходящие поезда в Котласе давненько не продавали. Оставался ещё путь по Северной Двине, в Архангельск, но желающих нет – и мы в сентябре восемнадцатого, и белые нынешним летом наставили по реке столько мин, что они скоро примутся сами взрываться, от трения друг о дружку.