Главный особист, представившийся Кругликовым, фамилии не соответствовал. Здоровенный детина, похожий на тарантас, поставленный «на попа». Ему бы Квадратиковым, а ещё лучше – Прямоугольниковым именоваться, и трудиться не в Особом отделе, а в цирке подковы гнуть. Изучив моё удостоверение, хмыкнул:
– Бумага у вас не самая подходящая. Аксёнов, прикомандирован, а кем, для чего – хрен его знает. Будь я на месте любого патрульного, отправил бы тебя с такой бумагой прямо в комендатуру.
– Лучше такая бумага, чем вообще никакой, – вздохнул я. – Все мои документы в Москве.
– Тоже верно, – кивнул Кругликов. – В наше время лучше какую-нибудь бумажку при себе иметь. И нам легче, и тебе здоровей.
Выслушав отчёт о моей ситуации, начальник принялся рыться в журнале исходящих документов, но не нашёл никаких запросов по Аксёнову в Москву.
– Извини, товарищ Аксёнов, нигде ничего нет. Может, товарищ Муравин – предыдущий начальник – забыл отправить? У нас, как Колчак с Деникиным шли, такая горячка была, ой-ой-ой.
Выяснилось, что главный особист Шестой армии занимает свой пост всего месяц, а предыдущий переведён на другую должность, в действующую армию, не то на Кавказ, не то на Украину. В общем, в те места, где теплее.
Ещё хорошо, что Кругликов слышал мою фамилию по донесениям особиста из дивизии, знает, что я выполнял особое задание Центрального аппарата в Архангельске, сидел в каторжной тюрьме, откуда бежал с группой товарищей, но не более. Кому этот Аксёнов должен докладывать о прибытии, что именно, он не знал, да и не интересовался. Опять-таки, по сообщению подчинённого, слышал, что Аксёнову велено пока находиться в распоряжении комиссара бригады, пока не придёт приказ из Москвы, вот и всё. Ну, а отчего приказ до сих пор не пришёл, он тоже не знает, не докладывали.
– А повторить сообщение можно? – спросил я.
– Конечно, можно, – великодушно сообщил начальник отдела. – Напишите мне текст, или просто скажите. Мы каждый вечер в Центр донесения шлём – что и где случилось. Вот заодно и ваше отправим.
– Москва. ВЧК. Особый отдел. От Аксёнова. – Подумав, я решил сократить сообщение. – Шишка в Вологде.
– Шишка? – слегка удивился Кругликов, а потом до него дошло. – С юмором наш начальник.
Не нужно быть особистом, чтобы сопоставить Кедрова и шишку.
– Ещё с каким, – усмехнулся я, вспоминая пароли, придуманные Михаилом Сергеевичем по ассоциации с его фамилией: ливанский кедр – «финикийский корабль», кипрский – «Афродита», и ещё парочка разновидностей. Есть ещё кедр гималайский, но по нему отчего-то начальник ничего не придумал. А мог бы, что-нибудь такое – раджа, пик, склон. Нет уж, не стоит усложнять. И мне голову ломать лишний раз не хочется.
Когда посылал сообщение через комиссара, свой псевдоним использовать не стал. Может, зря?
– Шифрограммы отправим через два часа. Если хотите, посидите, может, и ответ сразу будет. Кстати, чаю хотите? У меня настоящий, даже сахар где-то оставался.
Как отказаться от настоящего чая?
Я пил чай, кивал в такт рассказам начальника отдела и размышлял. В принципе, всё могло быть. Товарищ Муравин получил сообщение из Пинеги, большого значения не придал – фамилия ему ни о чём не говорила, а шифр я использовать не имел права (не знаю, почему, но раз Кедров так приказал, значит, так и должно быть), собрался отправить ответ попозже, немного зашился, а потом и вовсе забыл. Не стоит искать злого умысла там, где имеет место обычный бардак. Впрочем, это не самое страшное.
– Да, а можно узнать – мои донесения из Архангельска исправно передавали? – поинтересовался я.
– Сейчас узнаю, – кивнул Кругликов.
В нарушение инструкции о недопустимости оставлять в кабинете посторонних, начальник Особого отдела вышел и отсутствовал минут пять. Вернувшись, кивнул:
– Телеграфист говорит – помнит про товарища из Архангельска, всё передавал по мере поступления, раз в неделю, в среднем, у него даже все ваши бумажки с цифрами сохранились. Говорит, поначалу решил, что кто-то математику по телеграфу решил учить, потом догадался, что шифровки, – хохотнул Кругликов. Посерьёзнев, сказал: – Я ж до Вологды в Смоленске служил, там разведчики, кто по Польше работал, католическую Библию пытались использовать – замучились.
Ещё бы не замучились. Я как вспомню, как шифровал «несогласие наших купцов при покупке морских зверей» с «рассуждениями сената Архангельского», да «убогие житницы» и «отпускаемый за море хлеб», до сих пор вздрагиваю. В следующий раз (тьфу-тьфу!) что-нибудь другое попробую. Может, словарь какой взять, или путеводитель?
Да, чуть не пропустил мимо ушей. Кругликов из Смоленска? А ведь у меня там есть знакомые.
– Вы, товарищ, в Смоленске не у Игоря ли Васильевича служили? – улыбнулся я.
– У него, – кивнул Кругликов. – А ты, товарищ Аксёнов, откуда Игоря Васильевича знаешь?
– Да мы с ним в декабре восемнадцатого мятеж вместе подавляли, в Череповецкой губернии. Классный он дядька, хотя подчинённым у него не хотел бы быть.
– Это точно, – горячо закивал Кругликов. – Человек неплохой, начальник хороший, но зануда страшная! Если что не так – шкуру с тебя снимет, чучело сделает. Его у нас и боялись до одури, и уважали страшно. А что за мятеж он подавлял? Чего он в Череповецкой губернии потерял?
– Неужели не рассказывал? – удивился я. – Первого декабря мятеж случился, а никаких сил не было под рукой. Так туда из Ярославля, из Петрограда отправляли. И нас выдернули, прямо с Лубянки. По приказу Дзержинского всех в кучу собрали и отправили. Он ведь, Игорь Васильевич, всех нас спас, и меня в том числе. По нам шрапнелью шандарахнули, я там очередную контузию получил, а он меня в чувство привёл, а потом нас в атаку повёл.
– Ну и ну, – покачал головой Кругликов. – Не хвастался. Помню, что в декабре товарищ Смирнов на заседание коллегии ВЧК приезжал, собирал он нас потом на совещании, а про подавление мятежа ни слова не сказал.
Игорь Васильевич мог не рассказывать подчинённым о своём участии в подавлении Шекснинского мятежа из скромности. Дескать – съездили, мужиков постреляли, чем тут хвастаться? Но вполне возможно, что ему не хотелось признаваться в том, как его, высокопоставленного сотрудника, выдернули ночью из кровати, дали винтовку и отправили воевать, словно простого бойца. Ладно, будем считать, что из скромности.
– Андреем меня зовут, – протянул мне руку начальник Особого отдела Шестой армии. – И давай меня тоже на «ты».
Похоже, Смирнова он и в самом деле уважал, а теперь и я для него не совсем чужой человек.
– Владимир, – представился я.
– В общем, Владимир, можешь подождать, когда твой шифр в Москву перешлют, но смысла не вижу. Я уже месяц донесения шлю, а все ответы приходят только на следующий день. Как думаю – с утра секретариат все донесения по отделам разносит, начальники и все прочие читают, а уже потом разбираются – о чём нужно Дзержинскому доложить, а с чем и сами способны разобраться.
– Тоже верно, – согласился я, поднимаясь.
– Ты где остановился-то? – поинтересовался особист. – Может, дать направление в наше общежитие? Отдохнешь малость, у нас столовка есть. Кормят, правда, одной вобляжьей похлёбкой, но всё лучше, чем ничего.
– Вобляжьей? – не понял я. Потом дошло: – А, суп из воблы, карие глазки.
– Так чего, направление выписывать?
– Да я лучше в бригаду пойду. Ребята волноваться станут. Ещё по Вологде хотел пройтись.
– А чего по ней прохаживаться? – удивился Кругликов. – Вологда как Вологда. Ну, сам смотри. Если что, в Красные казармы – твоя бригада ведь там, больше негде – гонца пришлю.
Пожав начальнику Особого отдела руку, я пошёл прогуляться. Не станешь же объяснять, что мне хотелось сравнить Вологду девятьсот девятнадцатого года с Вологдой двадцать первого века. В прежние наезды сюда было не до того.
И вот я иду на Соборную площадь. Нет ещё здания университета, возле храма Александра Невского нет памятника Батюшкову, «пасущему лошадь», нет уродливых павильонов для туристов. Словом, много чего нет. Но эта, провинциально-патриархальная Вологда меня малость разочаровала. Да, храмов побольше, каменных зданий поменьше, но и чистоты меньше, и какая-то убогость присутствует. Та Вологда, что я видел в моём прошлом, а здешнем будущем, мне нравится больше.
Пошатавшись по центру, полюбовавшись на уток – в две тысячи двадцатом году они тоже наверняка тут плавали, клянчили хлеб, – я вышел на мост, вспоминая, что когда-то можно было сесть в троллейбус номер четыре, чтобы тот за пять минут довёз меня до нужного места, а теперь придётся шлёпать с полчаса, если не больше. И не свернуть в какую-нибудь уютную кафешку, чтобы попить кофе с пирожным.
Прошёл почти половину пути, как вдруг услышал за спиной приближавшийся стук копыт.
– Товарищ Аксёнов? – услышал я. Обернувшись, увидел верхового в военной форме.
– Так точно.
– Вас в Особый отдел. Товарищ Кругликов приказал – срочно. Вот, садитесь. – Всадник спешился и подвёл ко мне коня. – Коня у крыльца оставьте, только привязать не забудьте.
Глава 10. В Москву, в Москву!.
Поезда из Вологды в Москву по-прежнему ходили один раз в неделю. Ближайший отправлялся через два дня, но если шибко приспичит, можно отыскать и транспорт, и всё прочее. Приказ особого отдела ВЧК для армейского отдела – закон, который нужно выполнить немедленно, потому Кругликов утром нашёл для меня оказию. Подозреваю, что если бы её не подвернулось, начальник Особого отдела Шестой армии отправил бы в Москву паровоз с одним вагоном. Или один только паровоз. Уж как-нибудь я разместился бы в кабине машиниста.
«Оказия» выглядела интересной – паровоз с тремя арестантскими «столыпинскими» вагонами. Не знаю, кого понадобилось пересылать в столицу и для чего, не стал и спрашивать. Если столица требует, значит, ей эти люди сильно нужны. В Москве, небось, тюрьмы давным-давно переполнены, и лишние арестанты ни к чему.
Теплушку часто путают с вагонзаком, потому что в ней есть перегородка, разделяющая вагон. На самом-то деле такие вагоны предназначались для переселенцев, отправляющихся в Сибирь или на Дальний Восток во времена Столыпина. Предполагалось, что в одной половине поедут люди, а в другой – скот. По центру – печка-буржуйка. Кстати, всё очень рационально. Оказавшись на новом месте, в ожидании собственного дома вагон можно использовать для жилья. Подозреваю, их и использовали, и где-нибудь стоят целые посёлки, собранные из таких теплушек.