– Думаю, наградные часы вам пока получать не стоит, но можете их подержать в руках.
Кедров полез в стол, достал откуда часы с гравировкой, передал мне. Потом вытащил свёрток.
– Архангельское подполье переслало, – сообщил начальник. – Не знаю, стоит ли во второй раз использовать эти документы? Подумаем.
Ох ты, а в свёртке моя Георгиевская медаль, справка об освобождении от воинской службы и Записная книжка нижнего чина 282-го Череповецкого пехотного полка. Сохранились!
– Да, Владимир Иванович, возможно, вам будет интересно. Феликс Эдмундович собирался подписать представление во ВЦИК о награждении вас орденом Красного знамени. Но когда вы пропали, представление отложили. Вроде посмертно вас представлять было ещё рано, а в живых вы тоже не значились.
Глава 12. Девушка с портрета
Весь день я просидел в одном из пустых кабинетов Лубянки, сочиняя доклад о пребывании в Архангельске. Не стал чересчур героизировать собственную личность, но и скромничать не стал. Кедров человек умный, разберётся. Ещё получил удостоверение, ордер в кассу, где стал обладателем целой кипы разноцветных бумажек – жалованья за целый год. Жаль, деньги потихонечку обесцениваются, а скоро их и вообще сожрёт инфляция. В двадцать первом электрическая лампочка станет «тянуть» на миллион, а буханка хлеба – почти на сто тысяч. Но мне в Москве оставаться всего неделю, должно хватить.
Новое удостоверение позволило и пообедать. Суп, сваренный из воблы с квашеной капустой, кусочек хлеба. Меня всегда занимал вопрос – откуда в пору Гражданской войны бралась вобла, если рыбу почти не ловили? Неужели это старые запасы, наподобие оружия и боеприпасов, изготовленных в шестнадцатом году в таком количестве, что хватило на десять лет?
За бумажной волокитой я едва не остался без нового обмундирования, потому что коменданты, как и любые материально ответственные люди, желали работать «от» и «до» и постоянно были заняты. Впрочем, коменданту с Лубянки пора уже и каптерщика завести, чтобы самому не тратить время на выдачу обмундирования для сотрудников. Но это уже не моя печаль.
Однако приказание Кедрова – оно пониже, нежели распоряжение Дзержинского, но очень весомо. Поэтому коменданту пришлось спускаться со мной в подвал. Искоса глянув на меня, сразу же определил и рост, и размер, выдал полный комплект обмундирования, бельё, новые сапоги и шинель. Впридачу я получил фуражку, хотя предпочёл бы зимнюю шапку.
Жаль, что в ВЧК ещё не ввели форменную одежду, – френч, шинель «с разговорами» и будёновка красивее.
– Портупею и свисток будете брать? – поинтересовался комендант.
Свисток? А он-то мне на кой нужен? Да и портупея ни к чему. Шашку носить не собираюсь, для нагана ремень сойдёт. Хотя… пусть будет.
Нагруженный, как верблюд, явился в гостиницу «Метрополь», по-прежнему остающуюся местом жительства ответственных работников. Повышение, однако.
Во Втором Доме Советов всё то же самое, что и год назад. И стойка та же, и даже охранник. Интересно, а заседания Центрального Исполнительного комитета по-прежнему проводят в тутошнем ресторане, или отыскали место понадёжнее? Ещё слышал, что на втором этаже заседает Наркоминдел.
– Владимир? – неожиданно услышал я знакомый голос.
За моей спиной стояла… Наталья Андреевна, непутёвая дочка графа, ушедшая в революцию, моя начальница и некогда моя любовница. Рядом с ней был мужчина средних лет, в кожаной куртке и кепке, едва прикрывающей залысины, с небольшой бородкой и усами. Где-то я его видел. Не на совещании, а на фотографии. Кто-то из высших эшелонов партии и правительства, расстрелянный в эпоху «Большой чистки».
Мне стало немного неловко – передо мной стоит красивая женщина, а я тут с узлами, с парой сапог, связанных бечёвкой и переброшенных через плечо.
– Вы в командировке, или повышение получили? – поинтересовалась Наталья.
– Сложно сказать, – ушёл я от ответа. – Можно и так посмотреть, и этак. Вроде, похоже на повышение, но выходит сплошная командировка.
– Как у всех нас, – хохотнул мужчина в куртке, показав редкие, но довольно крепкие зубы.
– Николай Иванович, это Владимир, некогда мой коллега, он из Череповца, – представила Наталья меня, но не представила своего спутника.
Но мне уже и не надо было его представлять. Имя, сопоставленное с некогда виденным фото. Стало быть, передо мной Николай Иванович Бухарин. Он, если не ошибаюсь, нынче занимает какую-то должность в Коминтерне, замещая постоянно отсутствующего председателя товарища Зиновьева. Значит, Наталья Андреевна тоже там трудится? А почему нет? В эту организацию как раз требуются образованные люди, умеющие пользоваться столовыми приборами.
– Владимир, насколько я знаю, вы теперь служите в Чрезвычайной Комиссии? – спросила Наталья.
Ишь ты, знает откуда-то?
– Так точно, – улыбнулся я.
– Если ваш земляк получил здесь комнату, он не простой чекист, – вмешался Бухарин. Вытащив из кармана часы, «любимец партии» сказал: – Наталья Андреевна, мы уже опаздываем, а с товарищем из ЧК сможете поговорите потом.
– У меня пятьсот шестая комната, – сообщил я зачем-то.
Коминтерновцы ушли, а я попёрся на пятый этаж.
Комната, если сравнивать с той, где проживала Полина, была убогой. Ни тебе ванной, ни туалета. Возможно, когда-то она предназначалась для горничных или иной прислуги. Обстановка крайне простая. Железная кровать, тумбочка, платяной шкаф. Нечто, напоминавшее номер в «Доме колхозника» подзабытых ныне восьмидесятых годов. Но для человека, последние месяцы ночевавшего то на нарах, в компании с уголовниками и вшами, то на голой земле, комнатушка показалась чудом.
Разложив новёхонькое обмундирование поверх солдатского одеяла, наброшенного на кровать, я вздохнул. Вот всем хороша нынешняя форма, но её нужно отглаживать – а так и галифе, и гимнастёрка словно вытащены из одного деликатного места. И подшивочного материала у меня нет. Может, как в старые добрые времена, оторвать кусочек простыни? Нет, неприлично.
В Пинеге, где комиссар раздобыл мне новую форму, я не заморачивался, что её требуется гладить, а теперь как-то неудобно. Или на меня встреча с Натальей так подействовала?
Пошёл по коридору искать «удобства», нашел и их, а заодно и бытовую комнату. Как водится, деревянная коробка, предназначавшаяся под нитки с иголками, оказалась пустой, а ножницы – сломанными. Всё, как когда-то на срочной службе. Правда, там старшина регулярно делал внушение каптерщику, чтобы тот не забывал обновлять запасы ниток, но всё равно, заканчивались они быстрее, нежели выкладывались. Правда, у меня всегда внутри пилотки имелась собственная игла с намотанными на неё нитками.
Утюг наличествовал, только какой-то странный – с каким-то приспособлением сзади, вроде металлической колбочки. В принципе, более-менее ясно. Утюг работает по принципу паяльной лампы. Но вот беда, керосина у меня нет. Впрочем, воняет спиртом, но и спирта нет. Сухой закон в стране никто не отменял. Может, положить форму под матрас, авось за ночь и расправится?
Вернувшись в номер, решил, что сойдёт и неглаженное, не баре, чай. А ещё было бы неплохо сходить умыться, благо, что в туалетной комнате есть раковина, а из крана идёт вода. Я снял гимнастёрку.
– Владимир, можно к вам?
Наталья вошла без стука, словно в кабинет равного по должности. Я отчего-то засмущался, словно мальчишка, которого внезапно явившаяся одноклассница застала дома в одних трусах. Зачем-то начал собирать барахло, разложенное на постели, мямлил что-то об утюге, словно я и действительно был двадцатилетний мальчишка, а не умудрённый жизненным опытом дядька.
– Владимир, хотела у вас кое-что спросить, – сказала «старая большевичка».
– Ага, сейчас, вот только приберусь малость.
– Кстати, если нужна какая-то помощь, только скажите, – предложила Наталья. – У меня в номере есть американский электрический утюг.
Утюг – это хорошо. Утюг – это прекрасно. Но я сделал шаг вперёд, а она положила мне руки на плечи… Словом, всё завертелось.
Хотелось соврать – «пришли в себя только на следующий день», но нет, значительно раньше. Как и прежде, Наталья лежала рядом и рассматривала мой шрам.
– Жаль, меня в те дни в Череповце не было, – заявила дочь графа Комаровского.
– В каком смысле? – не понял я.
– Я бы это Яганово, где тебя пытались убить, с дерьмом смешала!
Ух ты, какие слова графинюшка знает!
– Так его и смешали, – хмыкнул я, вспоминая несчастных мужиков, прятавших зерно и пытавшихся выступить против Советской власти и меня, такого дурного, что попытался пойти к ним с белым флагом.
– И правильно!
– Плюнь, – посоветовал я. Дерьмо лучше по назначению использовать, землю удобрять. А всех, кто за последний год пытался меня убить, нерационально. – Скажи-ка лучше, чем в Москве занимаешься, если не секрет?
– Да так, всем понемножку, – пожала она плечами. – Должность именуется громко – «ответственный секретарь», но, по правде-то говоря, работаю переводчиком. Наши товарищи плохо знают иностранные языки, а иностранцы не могут выучить русский.
– Даже Николай Иванович? Слышал, что он чуть ли не полиглот.
– А что Николай Иванович? – хмыкнула Наталья. – Он знает разговорный немецкий, немного французский, вот и всё. Поговорить сможет, а читает из рук вон плохо.
– Печально, – кивнул я, словно бы с неким сожалением, хотя мне было всё равно, знает ли Бухарин иностранные языки, нет ли.
– Почему?
– Всё-таки работники Коминтерна должны знать иностранные языки в совершенстве.
– А как ты вообще узнал, что я в Коминтерне? – приподнялась на локте Наталья. – Кто тебе об этом сказал?
– Именно про тебя – никто. Но то, что Бухарин – заместитель председателя Коминтерна, печатали в газетах, вместе с портретом. А уж догадаться, где ты работаешь, несложно.
Откровенно-то говоря, я не видел газет с фотографиями Бухарина в качестве сотрудника Коминтерна, но они просто обязаны были быть. И я не ошибся.