– А где это?
– Рядом, во Введенском, минут пятнадцать пешком. Был бы извозчик, добрались бы за пять.
Во Введенском переулке? А где такой?
Пока мы шли, я уже понял, что Введенским называется нынешний Подсосенский переулок, а место, куда мы идём, – усадьба Морозовых. Связать усадьбу с открывающимся музеем фарфора не сложно. Стало быть, у меня появился шанс посмотреть первозданную коллекцию самого Алексея Викуловича Морозова! Фигура чуть пониже, нежели его родственник Иван Морозов, или их друг-соперник Сергей Щукин, но тоже не слабая, оставившая в русском искусстве огромный след.
Открывайся подобная выставка в моё время, у входа стояла бы толпа. Помнится, два часа простояли с женой в очереди на импрессионистов из бывшей коллекции Щукина, впервые собранную вместе из разных музеев.
Во Введенском переулке народ не толпился, посетителей было немного, но это и хорошо: можно внимательно всё рассмотреть, и никто не станет пихаться локтями. Жаль только, что освещение слабовато.
Есть у меня слабость к художественному фарфору, хотя дома его не держим. На дорогой денег не хватит, а покупать ширпотреб нет смысла.
Я с интересом принялся рассматривать тарелки, всевозможные вазы и фигурки. Мейсенского фарфора здесь много, но кого этим удивишь, если половина изделий саксонских мастеров уходила в Россию? А лучшие образцы нужно смотреть в Дрездене, да кто меня туда пустит, «невыездного»?
О некоторых изделиях из фарфора я лишь слышал, а видеть не доводилось. Ага, конфетница из первых изделий самого Виноградова! Раритет! А вон замечательные фигурки, изображающие персонажей пушкинской эпохи, – целых три Щепкина и один Булгарин.
Чернильный прибор, выпускавшийся на заводе Попова. В среде коллекционеров его называют «Иван Грозный и Борис Годунов, играющие в шахматы». Весьма популярный сюжет русской культуры, благодаря легенде, согласно которой Иван Грозный скончался во время этой партии.
Два шедевра русского фарфора девятисотых годов – статуэтки «Дама с маской» и «Влюблённые», созданные по эскизам Константина Сомова.
Влюбленные не похожи на молодых супругов, скорее напоминают воркующих любовников. Кавалер почти лежит на коленях у своей дамы, а та и довольна.
А это самое интересное – серия «Народы России», начатая ещё во времена Екатерины Великой и законченная при последнем императоре.
– Интересуешься гарднеровским фарфором? – поинтересовалась Наталья, уже успевшая пробежаться по всем залам. Видимо, её фарфор не особо интересовал. Или уже насмотрелась на него раньше, в бытность свою графиней.
– Почему гарднеровский? – удивился я.
– А это не гарднеровский? Ой, Володя, я в фарфоре никогда не разбиралась. Знаю только – есть Гарднер, а есть ещё Веджвуд, а был ещё Кузнецов, но одно от другого не отличу, – засмеялась Наталья. – Моего отца это возмущало – мол, как же ты можешь спутать фаянс с фарфором? А я ему – папенька, а не всё ли равно, из чего щи хлебать?
– И не стыдно хвастаться своим невежеством? – услышал я раскатистый бас, а Наталья, словно девчонка, взвизгнула и повисла на шее солидного и уже не очень молодого человека.
– Эх, Наташка, виноват, Наталья Андреевна, надо было тебя в детстве почаще без сладкого оставлять, а ещё лучше – по попке шлёпать, тогда не выросла бы такой невеждой, – вздохнул мужчина и, поцеловав Наталью в щёчку, осторожно поставил её на пол.
– Владимир, хочу тебе представить – Алексей Викулович Морозов, коллекционер. Он в прошлом году передал свою коллекцию Советской России. Алексей Викулович – директор музея фарфора.
– Хранитель коллекции, – поправил Наталью Андреевну коллекционер. – А ещё друг семьи этой взбалмошной барышни.
Передо мной стоял ещё один персонаж Серова – Алексей Викулович Морозов, из «тех самых» Морозовых. Немного грузный, основательный мужчина, чем-то напоминающий премьера Столыпина.
– Как я понимаю, Наталья, ваш спутник лучше вас разбирается в фарфоре, – пророкотал Морозов. – Рекомендую, юноша, дать несколько уроков Наталье Андреевне. Возможно, от молодёжи она их лучше усвоит.
– Алексей Викулович, хотел вас спросить – вот эти фигурки… – кивнул я на застеклённый шкаф, где стояли самоеды и ненцы, киргизы и якуты. – Их же начали выпускать ещё при Екатерине, по моделям Рашета. У вас их здесь…
– Не трудитесь. У меня их тут семьдесят. А всего было выпущено двести штук. Увы, Рябу-шинский не захотел продать свою коллекцию, а теперь она укатила за границу. Спрашивается – кому нужны «Народы России» за границей?
Вот это точно. Кому нужны народы России за границей?
Глава 14. Московский вечер
Мы шли по Москве, из вечерней переходящей в ночную. Падал лёгкий снег, прикрывая следы дневного пребывания людей – окурки, шелуху от семечек, шкурки от вездесущей воблы, грязные тряпки.
Откуда-то из подворотни вышел милицейский патруль, но, окинув нас оценивающим взглядом – молодой мужчина, похожий на красного командира, и дамочка начальственного вида, на хулиганов или грабителей не похожи, – документы спрашивать не стали.
Кажется, уже лет сто не возвращался с красивой женщиной со «светского» мероприятия. Впрочем, я и в той жизни не часто баловал супругу посещениями театров и выставок, а уж теперь…
Но мыслями я уже переносился в Архангельск, прикидывая – как стану переходить линию фронта, где появлюсь, как стану задействовать подполье, если оно ещё осталось, как начну разрабатывать господина библиотекаря.
– Володя, а ты не хочешь остаться в Москве? – неожиданно спросила Наталья.
Забавно. А ведь можно предположить, что Наталья Андреевна – твердолобая большевичка, для которой революция – всё, а личная жизнь – ничто. Хотя она же всё-таки не из плеяды «народоволок», считавших, что они – только удобрение, на котором взойдут ростки народного счастья.
– Интересный вопрос, – задумчиво изрёк я. – Сама подумай – какой провинциал не хотел бы остаться в Москве?
– А я серьёзно, – сказала Наташа, превращаясь в Наталью Андреевну. – Я могу поговорить с Николаем Ивановичем. Кстати, он с недавних пор – член коллегии ВЧК.
Ну ни хрена себе новость. И что делает товарищ Бухарин в ВЧК?
Наталья между тем продолжала:
– В Коммунистический Интернационал требуются молодые и образованные люди. Старичков, вроде меня, у нас хватает. Есть молодёжь, но она, мягко говоря, не очень-то образована. А ты – идеальный вариант: молодой, образованный.
– Ага, замечательное образование – учительская семинария, плюс окопы и год в ВЧК.
– Володька, не смеши меня! Кроме формального образования, существует и самообразование. Да ты только своими знаниями по живописи любого искусствоведа за пояс заткнёшь!
Искусствовед из меня так себе. Но если тридцать лет живёшь с искусствоведом, сам кое-чего нахватаешься. По верхушкам. Но об этом лучше опять-таки умолчать.
– Вон, даже мой крёстный от тебя в полном восторге.
– Крёстный? – удивился я.
– Алексей Викулович – мой крёстный, – подтвердила Наталья. – Моветон, конечно, чтобы дочь графа крестил купец, но если купец – не простой делец, а коллекционер, знаток европейского искусства, так вроде и ничего. Они с моим батюшкой из-за фарфора и подружились.
– А разве Морозов не из старообрядцев?
– Ну и что? Меня крестили в единоверческой церкви, это вполне допускается.
Вона как! А я про такое не знал.
– И чего улыбаешься? – надулась Наталья.
– Так я сам из староверов происхожу.
Это я про Володю Аксёнова, что родом из деревни Аксёново, одного из старообрядческих центров Новгородской губернии. Специально выяснял в Архангельской библиотеке, в Синодальных сборниках.
– А я-то думала, отчего ты такой положительный! – засмеялась Наталья. – Не пьёшь, не куришь. А ты, оказывается, из староверов. А ещё комсомолец! Ты же член РКСМ?
– Обижаешь, – хмыкнул я. – Член РКП(б) с августа восемнадцатого года.
– Ещё лучше, – обрадовалась ответственный секретарь. – Так что, мне поговорить с Бухариным?
Самое интересное, что мне ужасно хотелось остаться в Москве, устроиться на непыльную работёнку в Коминтерне – сидеть, перебирать какие-нибудь бумажки. Уходить на службу часам к восьми, возвращаться к семи часам вечера или чуть позже, спать на мягкой кровати, где нет ни вшей, ни клопов. И паёк не из воблы с чёрным хлебом, а какие-нибудь вкусняшки, вроде утреннего мармелада с маргарином. Но вслух сказал:
– Не нужно.
– Володя, но работа в Коминтерне – не менее ответственная, чем в ЧеКа. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнул я и, в нарушение всех правил хоть светского, хоть партийного этикета обнял за талию старого члена партии. – Наташ, пойми, что у меня ещё осталось недоделанное дело. А у меня есть привычка – всё доводить до конца.
А что ещё сказать? Да, Наташа поговорит с Бухариным, тот замолвит словечко перед Дзержинским, меня переведут на тёплое местечко, а в Архангельск поедет другой человек. Но только у этого парня будет меньше шансов, чем у меня, остаться в живых при переходе линии фронта, а ещё меньше – при легализации и выходе на английского шпиона. Может, это прозвучит чересчур патетично, но мне хочется дожить оставшуюся жизнь без излишних укоров совести.
– Ты замечательный человек, Володька, – сказала Наташа, повернувшись ко мне и неожиданно целуя в губы. – Но полный дурак!
Можно подумать, я об этом не знаю.
И ещё. Стыдно признаваться, но за линией фронта будет спокойнее. Лучше мне там побегать, пострелять. Там, по крайней мере, всё ясно и чётко. Ну, застрелят, в крайнем случае. А здесь… Я и в том своём настоящем никогда не влезал в интриги, сторонился всевозможных «группировок», терпеть не мог, если кто-то «дружил» против кого-то. Не видел в этом ни смысла, ни пользы. Может, из-за этого и оставался до пятидесяти лет подполковником? И что, всё по новой? Кедрова, остававшегося на положении «министра без портфеля», соратники, скорее всего, в ближайшее время сожрут окончательно, а Генрих Ягода, назначенный управлять делами Особого отдела, начнёт перехватывать инициативу, пытаясь подмять под себя остальных. Хошь не хошь, а придётся во всё это влезать. Не думаю, что если перейду в Коминтерн, останусь в стороне от чекистских дел.