Но тут мои раздумья нежданно прервали. Откуда-то сзади, словно чертёнок, выскочило мелкое существо, ловко цапнуло Наташкин ридикюль и пустилось наутёк.
– Не стреляй! – истошно завопила Наталья.
Да я и не собирался. А револьвер, появившийся в руке, использовал по-другому. Бумеранг, блин. Ух ты, попал!
Воришка упал, мы с Натальей бросились к нему. Я первым делом поднял оружие, похвалив себя, что так и не обзавёлся шнурком. Помнится, в девяностые годы, когда оружие скрытого ношения являлось редкостью даже для нашей конторы, мы получали ПМ и кобуру (отчего-то их именовали «ка̀бура»), соединявшиеся «поводком». Пистолет хранился в сейфе или в дежурке, кобура валялась в ящике стола, а на «поводке» носили ключи. Соответственно, их частенько теряли, старшина грозился высчитать из зарплаты, но потом списывал.
Где же ридикюль «старого большевика»? А, вот и он. Конечно же, раскрылся, и в снег вывалались и документы, и немудрёные вещицы. Хм, а есть и очень даже мудрёные. Например, «Браунинг М1906», прозванный отчего-то «дамским» пистолетом. Не мой любимый «Браунинг М1900», сгинувший в безымянном колодце, но тоже неплохая штука. Жаль, с патронами калибра 6,35 будут проблемы, это вам не 7,62, а не то бы выпросил пистолет у Наташки. Ей-то он зачем, в Коминтерне? Если только от товарища Бухарина отстреливаться…
– Ты ещё долго возиться намерен? – услышал я гневный голос Натальи. – Брось барахло и помоги бедной девочке.
Девочке? А, тот воришка – вернее, грабитель, ещё и девочка.
Я запихал в ридикюль бумажки, платочки, крошечные футлярчики, флакончики. Всё, чему положено быть в женской сумке с поправкой на сто лет. Удивился, что не оказалось губной помады, но вспомнилось, что приличные женщины в те времена помадой не пользовались. С некоторым сожалением убрал пистолет. Ещё отметил, что у Натальи Андреевны новый партийный билет – в красной обложке, с золотыми буковками. Совсем вылетело из головы, что надо сходить в партъячейку, выяснить, что там с моим партбилетом, партстажем и партийными взносами.
И что там с нашим правонарушителем? Интересно, как Наталья определила, что это девочка, если под рваным тряпьём еле различима тощая фигура, без малейших признаков пола? И драная меховая шапка, принявшая основной удар, валяется рядом. Понял – коса!
– Ты, наверное, её убил, – сурово сказала Наталья, пытавшаяся растирать уши у грабительницы.
А уши-то зачем трогать? Ладно, если бы она была пьяной, массаж ушей – лучший метод скорейшего вытрезвления. Вроде бы, не должна умереть, хотя кто знает? Присев на корточки, осторожно пощупал затылок, то место, по которому припечатало револьвером. Шишка есть, девочка дышит. Похоже, симулирует. А если снежком? Безрезультатно.
– Бери девчонку, и понесли, – скомандовала Наталья Андреевна.
Пришлось брать на руки и нести. Не оставлять же в снегу. Да мне уже и стыдно стало. Ладно, если бы пацан был, а тут девчонка.
– Володя, тебе обязательно было бить ребёнка? – возмущалась Наталья.
– Надо было, чтобы этот ребёнок твой партбилет стащил вместе с пистолетом? – огрызнулся я, и товарищ ответственный секретарь Коминтерна притихла, осознав мою правоту.
– А там же ещё и мандат сотрудника Коминтерна, и пропуск в ЦК! – всполошилась Наташка, догадавшись взять у меня сумочку. Открыв, бегло просмотрела содержимое. – Вроде всё на месте.
Я ничего не ответил. Поначалу, когда взял девчонку на руки, она показалась мне лёгкой, как козочка, но метров через триста отчего-то потяжелела. Когда же дотащил эту корову до гостиницы, руки уже отваливались.
Наталья о чём-то говорила с охранником, а я тащил слониху на пятый этаж, в свою комнатушку. Ну, не в апартаменты же сотрудника Коминтерна нести?
Войдя в номер, испытал лёгкое сомнение – класть эту дамочку, одетую в рваньё, явно кишевшее насекомыми, на мою собственную кровать? Плюнув, уже собрался скинуть груз, но услышал решительный приказ Натальи:
– Надо раздеть.
Я снял с девчонки верхнюю одежду – рваное пальто гимназистки, бросил его к дверям, собрался действовать дальше, но был остановлен сотрудницей Коминтерна:
– Дай я сама. А ты отвернись пока.
Подождав, пока в кучу тряпья не будет отправлено нечто, напоминающее панталончики, я спросил:
– Уже можно смотреть?
– И куда можно? Девочка раздета. Вам, мужчинам, лишь бы на голых девок пялиться. Подожди, сейчас одеялом укрою, тогда повернёшься.
Ага, чего там пялиться-то? Пока тащил, чувствовал – мелкая, костлявая. Как говорят – ни кожи, ни рожи.
– Можно, – разрешила Наталья.
Я повернулся, посмотрел на личико. А что, довольно миленькая. И, скорее всего, не маленькая девочка, а девушка, лет семнадцати. Просто очень щуплая. Чёрные, очень густые, длинные волосы. Жаль, давно не мытые. Определённо, на этой подушке я больше спать не стану!
Наталья Андреевна между тем проводила осмотр. Оттянула веко, всмотрелась:
– Сотрясения мозга нет, но она без сознания.
– Бывает, – флегматично сказал я, пытаясь вспомнить – а не заканчивала ли дочь графа Комаровского каких-нибудь медицинских курсов?
– Ты не бестужевка, часом?
– Нет, у меня только гимназия, – ответила Наталья с сожалением. – Всё остальное так, самоучкой. А сотрясение мозга меня учил определять твой начальник Кедров, в Лозанне. Говорил – мало ли, вдруг понадобится. Вот ты что можешь сказать?
– А что тут скажешь? – пожал я плечами. – По-моему, у девушки просто обморок. Пыталась у тебя сумочку выхватить, переволновалась, а тут ещё по голове получила. Возможно, что и не ела несколько дней.
– Знаешь, вполне возможно, – согласилась Наталья. – И что с ней теперь делать?
– Пусть полежит немного, отдохнёт. Потом следует чем-нибудь её покормить, только чуть-чуть, и пусть идёт.
– И куда она пойдёт?
Вопрос, что называется, риторический. Куда потом пойдёт девушка, я не знаю. Скорее всего, обратно на улицу, где опять начнёт подворовывать, или делать ещё что-то такое, за что милиционеры отправляют в концлагерь.
– Я завтра позвоню в Наркомпрос, уточню – куда нам пристроить девочку. Есть школы-коммуны, куда берут детей-сирот.
– Если возьмут, – выразил я сомнение. – Девушке, судя по всему, лет семнадцать, если не восемнадцать.
– Думаешь? – хмыкнула Наталья, но, присмотревшись, кивнула: – Да, ты прав. В школу её уже не возьмут. Ладно, а чем её покормить?
– Бульона у нас нет, жидкую кашу мы тоже не сварим, но можно дать кипятка и сухариков, – предложил я.
– А подойдёт? – выразила сомнение Наталья.
Я только кивнул. Не говорить же, что знаю по личному опыту, тем более, что ничего другого у нас всё равно нет.
Наталья Андреевна ушла кипятить чай. Вроде говорила, что в её номере есть примус и чайник.
Присев на край кровати, я посмотрел на девушку и спросил:
– И долго ещё притворяться будешь?
Реснички чуточку дрогнули, но глаз девушка не открыла.
– Жаль. Придётся тебя в ВЧК сдавать.
Упоминание о ВЧК сделало своё дело. Глаза открылись сразу.
– За что в ВЧК? Что я такого сделала?
– Да ничего ты не сделала, – усмехнулся я. – Или мне лучше на «вы»? Гимназистка?
– Шлюха я. А если точнее, то просто бл…дь.
– Ну, в этой жизни бывает всякое. Сегодня ты гимназистка, завтра, как ты говоришь, бл… дь, а послезавтра опять пойдёшь наверх, – философски заметил я.
– А ты сам-то кто? – поинтересовалась девушка.
– Чекист, – ответил я, не видя смысла врать.
– Значит, ты тоже бл…дь, если не хуже.
– А что ты имеешь против бл…дей? – усмехнулся я.
И что, пускаться в идеологические споры с гимназисткой, ставшей проституткой? Тем более, что у нее есть какие-то счёты с нашим братом. Вполне возможно, что арестовали или расстреляли кого-то из близких. От хорошей жизни жить на улицу не идут.
– А что я могу иметь против, если сама бл… дь? – огрызнулась девушка.
– Ты для начала бы другой термин использовала, – предложил я. Подумав, сказал: – Да, хотел у тебя извинения попросить.
– За что?
– За то, что тебя ушиб, – пояснил я. – Это я тебе в голову револьвером попал.
– Револьвером? – протянула девушка. – Ну и дурак. Лучше бы ты меня застрелил. Всё легче бы подыхать, чем так, от голода.
– Ты сколько времени голодаешь? – спросил я.
– Дня три уже. Может, четыре.
– Четыре? – усмехнулся я. – Если всего четыре, тогда лучше помалкивай и не скули. Мне как-то почти месяц пришлось голодать, думал, сдохну. А ты из-за каких-то четырёх дней нюни распустила.
– Нюни распустила? – возмутилась девушка. Она даже приподнялась с постели, отчего сползло одеяло и обнажилась маленькая грудь. Спохватившись, гостья запахнулась и продолжала: – Да знаешь, что у меня мать от испанки умерла, а отца ваши чекисты расстреляли? Мой брат в прошлом году убит, он у Колчака ротой командовал! А мне себя за кусок хлеба продавать приходится.
– Давай-давай, накручивай, – поддержал я. – Скажи, что ты такая несчастная, что вся из себя гимназистка, древнегреческий и французский для тебя как семечки, что на работу пыталась устроиться, а не взяли, что вся твоя жизнь коту под хвост, что дальше тебе жить не стоит, раз ты шлюха. Может, я ещё и поплачу, пожалею. Видела когда-нибудь плачущего чекиста?
– Сволочь ты.
– Не повторяйся, – укорил я девушку. – Сволочь – это уже было.
– Сволочью я тебя ещё не называла.
– Не называла? Ну, тогда ладно.
Какое-то время девушка молчала. Потом хмыкнула:
– Странный ты какой-то, товарищ чекист. Скажи лучше, вы меня вместе с этой тёткой трахать собрались?
– Тебя для начала покормить надо. Иначе – начнём трахать, а ты загнёшься. Труп придётся под кровать прятать или в окно выкидывать. Возись тут с тобой.
Неожиданно девушка захохотала. Может, истерика? Но нет, отсмеявшись, успокоилась.
– Нет, ты все-таки странный. Смешной.
– Это точно, смешной, – не стал я спорить. – Но ты подожди смеяться, береги силы. Сейчас эта тётка, как ты говоришь, – её, кстати, Наталья Андреевна зовут, – тебе поесть принесет. Вот поешь, тогда и хохочи.