– А как поем, ты меня трахать станешь?
– У тебя что, нимфомания? – раздражённо спросил я. – Через каждое слово – трахать да трахать. Уже достала!
– Извини, – потупилась девушка. – Не привыкла я, чтобы меня просто так кормили. Каждый раз, если кормят, отрабатывать приходится.
Хотел ей сказать – а ты как хотела, голод в стране, за просто так никто едой не поделится, но не стал. Те, кто использует таких вот девчонок, не голодают. Подавив в себе желание погладить девушку по голове, пожал плечами:
– Ничего не могу сказать. Просить у тебя прощения за всех мужчин, что тобой пользовались, глупо. Поймал бы такую сволочь, до ревтрибунала бы не довёл, сам пристрелил.
– Да ладно, ты хоть и чекист, но вроде бы человек. Скажи, а как это – чекист, да почти месяц не ел? Разве такое может быть?
– Может, – усмехнулся я, уже пожалев, что сказал.
Послышался стук в дверь и голос Наташи, просившей помочь занести еду. Я встал, пошёл открывать, как вдруг услышал несколько слов, брошенных в спину:
– Хороший ты человек, но жаль, что от голода не подох.
Глава 15. Эльвира – властительница тьмы
Апартаменты Натальи напоминали те, где когда-то квартировала Полина, – помпезная роскошь и дурновкусие, зато наличествовала ванная комната. Вода, правда, текла только холодная. Видимо, в прошлый раз горячую пустили специально для делегаток съезда РКСМ.
После того, как девочку накормили сухарями, размоченными в чае, Наталья устроила настоящую спецоперацию – пройдясь по номерам, где жили её знакомые, иные довольно-таки высокопоставленные, мобилизовала чайники и примусы, а заодно привела помощницу – очкастую тётеньку лет пятидесяти, с властным выражением лица, которую Наталья уважительно называла Еленой Дмитриевной, а та её – просто Наташей.
Мне доверили спустить вниз, с моего плебейского пятого этажа на аристократический третий, завёрнутую в одеяло экс-гимназистку.
У Елены Дмитриевны нашёлся дефицитнейший кусочек туалетного мыла, которым она решила пожертвовать, чтобы привести в порядок волосы девушки. Ещё она притащила полотенце и ночную сорочку. По поводу остальной одежды дамы решили, что поищут завтра.
– Мадемуазель, а как вас зовут? – поинтересовалась Елена Дмитриевна.
– Эльвира, – быстро ответила девушка.
Настолько быстро, что я засомневался насчёт имени – а настоящее ли оно? Скорее всего, под этим именем она представлялась своим клиентам. Впрочем, мне было всё равно. Эльвира так Эльвира, а хоть бы и Гликерья или Каллисфения.
У барышни хватило ума не повторять при «тётках» тех слов, что она высказала мне, и потому она ограничилась «спасибами» и «да-да», «нет-нет», а однажды даже вымолвила: «Merci, Madame», чем привела в восторг и Елену Дмитриевну, и Наталью.
Женщины ещё доверили мне налить в ванную кипяток, но потом выгнали, чтобы не смущал ребёнка.
Поднявшись к себе, я прикинул, что делать с тряпками «Эльвиры», громоздившимися на полу моей комнаты. Лучше бы сразу выбросить, а ещё лучше сжечь, но своевольничать не стал. Вещи всё-таки не мои. К тому же, не факт, что удастся быстро раздобыть для девушки одежду, а эти шмотки, даже рваные, лучше, чем ничего.
Да и до тряпок дотрагиваться не хотелось. Сыпным тифом я уже переболел, иммунитет есть, но кто знает, какие насекомые могут быть в грязных юбках и панталонах? Но проверять придётся.
Досадуя на себя, что опустился до копания в грязном женском белье, осторожно встряхнул несколько деталей одежды – не маскарад ли всё это? Нет, из швов торчат коричневые задницы. Стало быть, всё в порядке, барышня именно та, за кого себя выдаёт, а не какой-нибудь агент мирового капитализма, пытавшийся украсть сумочку у ответственного работника Коминтерна. Конечно, не исключено, что для операции наняли беспризорницу, со всеми вытекающими, но это вряд ли. Можно бы кого-нибудь и получше найти, чем малолетняя шлюшка.
Часа через два, если не три, меня позвали, чтобы перенести девушку обратно. Правильно, не у Натальи же её укладывать? Но, как мне казалось, девица уже и сама была в состоянии подняться наверх. Правда, её обувь – стоптанные женские башмачки, знававшие лучшие времена, остались в моей комнате. Так что пришлось опять изображать медбрата.
– Вы не волнуйтесь, деточка, – сказала вслед Елена Дмитриевна. – Завтра найдём тебе хорошее место. Если что – позвоню Луначарскому.
Интересно, что это за особа такая, которая может просто так позвонить Луначарскому[8]?
Уложив девушку, я собрался запереть дверь на ключ, но этому воспротивилась Наталья.
– А если девочка в туалет захочет?
Резонно. Ночного горшка здесь нет, а лужа в номере меня не устраивает.
Утром мы с Натальей отправились навестить найдёныша. Я не особо удивился, обнаружив, что комната пуста. Но мало того, что пропала гимназистка с панели, – отсутствовало постельное бельё, одеяло и подушка. Да что там – пропала даже кружка, в которой был принесён чай!
Чертыхнувшись, я кинулся к платяному шкафу. Ага, мой старый комплект обмундирования тоже исчез. Да и какой же он старый, если я его и месяца не носил? Хорошо, что иного и прочего имущества у меня нет, а часы от Дзержинского и прочие реликвии таскаю в карманах.
– Предприимчивая барышня, – похвалил я девушку и вздохнул: – А с меня теперь за пропажу спросят.
– Брось. Разберёмся с твоим барахлом, – отмахнулась Наталья. – Скажи лучше, как её охрана пропустила, с подушками и одеялом?
Наталья Андреевна уже собралась спуститься вниз, ругаться, но я остановил девушку:
– Ты же не давала команду держать и не пущать, верно? А вещи она могла и в окно выбросить.
Подёргав оконную раму, хмыкнул – нижний шпингалет закрыт, но верхняя часть хлябала.
– И куда она пойдёт? – взгрустнула Наталья, но потом махнула рукой.
В конце концов, у девушки был выбор – пойти в детский дом или вернуться на панель, и она его сделала.
Наталья ушла на службу, а я пошёл на Лубянку, решив навести-таки порядок со своими документами. Всё-таки партийный билет – это не шутка.
Первичная ячейка РКП(б), где я оставлял свой партбилет в январе сего года, занимала комнатушку в торце здания. Собственно, сама ячейка, насчитывавшая в январе человек сто, собрания проводила этажом выше, в одном из кабинетов, а здесь обосновался секретарь партъячейки. Всю обстановку составляли письменный стол и огромный сейф, оставшиеся от прежних владельцев – страховой фирмы.
Хозяин кабинета, незнакомый толстячок с гладко выбритой головой, был занят чтением книги. Не иначе, изучал труды основоположников.
– Здравствуйте, товарищ, – с порога произнёс я.
– Товарищ, а вы читать умеете? – оторвал недовольный взгляд от книги бритый.
– А что такое? – удивился я.
– Там написано – приём граждан с одиннадцати утра и до четырнадцати часов, а сейчас сколько? – Хозяин кабинета демонстративно посмотрел на модные наручные часы, здоровенные, как у товарища Сухова из «Белого солнца пустыни». – Ещё и десяти нет.
– А я-то думал, что табличка от прежних хозяев осталась. Тогда ладно, товарищ, пойду я. Вернусь, когда секретарь придёт.
– Что значит «когда секретарь придёт»? – возмутился бритый, захлопнув книгу. – Я и есть секретарь, Билёв Фёдор Никодимович. Избран, к твоему сведению, общим собранием членов РКП(б) Центрального аппарата ВЧК!
– Да-а? – с сомнением протянул я. – А я думал, что здесь какой-нибудь бухгалтер засел, или делопроизводитель. Чего бы секретарю партъячейки от товарищей по партии отгораживаться?
– Чем это я отгораживаюсь? – не понял Билёв.
– Так объявлением этим, о приёме. Ладно ещё, у Феликса Эдмундовича такое висит, у него дел много, но вы не товарищ Дзержинский.
Сравнение с Председателем ВЧК подействовало.
– Ладно, товарищ, коли пришёл, выкладывай, гнать не стану. Слушаю внимательно. Чего хотел?
После такой фразы мне захотелось кинуть в секретаря партъячейки чем-нибудь тяжёлым, вроде моего револьвера, но я сдержался. Этак попадёшь по лысине секретаря партъячейки, могут и выпад против партии впаять.
– Хотел выяснить, как мне получить партийный билет нового образца.
– Так без проблем, – пожал плечами Фёдор Никодимович. – У нас лишней бюрократии нет. Сдаёшь мне старый партбилет, пишешь заявление, а дня через три-четыре получаешь новый.
– Три-четыре? – вздохнул я. – А пораньше никак нельзя? Мне, товарищ Билёв, в важную командировку уезжать.
– Так что я поделаю? – опять пожал плечами Билёв. – У меня ж тут не типография, бланков готовых нет. Пока закажем, то да сё. А, ещё фотография твоя нужна. А это, сам понимаешь, ещё время.
– Ясно, – загрустил я.
– Давай так поступим, – почесал Билёв лысый затылок. – Ты мне пока заявление оставь, со всеми данными, мы тебе партбилет закажем. Придёшь с фоткой, сразу и вклеим, печать поставим. Вот, возьми бумажку, всё напиши. И дату приёма, и номер старого билета, и кто тебя принимал.
Фёдор Никодимович перестал казаться законченным бюрократом. Взяв лист бумаги, я сказал:
– Только я своих данных не знаю. Мне бы мой партбилет взять, он в вашем сейфе лежит.
– А почему он в сейфе? – строго поинтересовался Билёв. – У настоящего большевика партийный билет должен быть всегда при себе. Вот здесь, – похлопал секретарь себя по груди. Потом, покрутив башкой, спросил:
– А ты, товарищ, вообще кто такой? В лицо я тебя не знаю.
Я потихонечку начал заводится. Мысленно посчитав до десяти, сказал:
– А я, Билёв, тебя тоже не знаю. Я в январе в командировку уезжал, свой партбилет твоему предшественнику сдавал, он его в сейф убрал.
Я уже ожидал, что Билёв скажет – мол, предшественнику сдавал, у него и спрашивай, но секретарь вытащил из ящика стола амбарную книгу и спросил:
– Фамилия как твоя?
– Аксёнов Владимир Иванович.
Секретарь принялся листать гроссбух, бормоча под нос:
– Аксёнов Владимир, Владимир Аксёнов… Нет такого. Есть Николай Аксёнов, а вот Владимира нет.