– И куда же я делся?
– На Кудыкину гору, – усмехнулся Фёдор Никодимович. Вытащив из стола ещё одну книгу, потоньше, принялся листать: – Ага. Аксёнов Владимир Иванович, в ряды РКП(б) вступил в августе тыща девятьсот восемнадцатого, в Череповце. Ты?
– Так точно, – обрадовался я. – В августе восемнадцатого, в Череповце.
– Ну, что я тебе могу сказать, товарищ Аксёнов? – ухмыльнулся секретарь. – Исключили тебя из рядов Российской Коммунистической партии большевиков.
Я опешил. Спросил:
– С какой стати исключили?
– Да с такой стати, – зевнул секретарь. – Исключили тебя, как не прошедшего перерегистрацию. В июле была замена старых партийных билетов на новые, а ты в это время где был?
– Где я был – это пока секрет.
– Так мне твои секреты до одного места. Я ж не знаю, где ты болтался, верно? Одно дело, если задание выполнял, другое – если поленился вовремя подойти и партийный билет заменить. Как мне вас всех проверить? У нас после летнего набора триста человек на учёте, а я один. А в таком деле, как партийные документы, порядок должен быть, понял?
– Ладно, тогда давай мой старый билет, – потребовал я. Вытащив удостоверение, предъявил Билёву: – Вот, чтобы ты знал, что я не вру, и хозяин билета перед тобой.
– А старый тебе зачем?
– Зачем, это моё дело.
– Не могу я тебе старый партийный билет выдать, – потёр пухлые ладошки Билёв. – Вся старая документация в октябре месяце уничтожена. Вон, если хочешь, могу решение партийной ячейки показать.
Ясно. Жгли документы в преддверии наступления Деникина.
– И что мне теперь делать? – грустно спросил я.
– А что тут поделаешь? – опять ухмыльнулся Билёв. – Порядок ты знаешь. Ищешь двух партийцев, которые тебе рекомендацию дадут, пишешь заявление. Если партийное собрание сочтёт достойным, снова в партию вступишь. Понятно?
– Понятно.
– Ну, раз тебе понятно, так ты иди себе, Аксёнов, и работай. И занятых людей от дел не отвлекай.
Я вышел из кабинета, чувствуя себя оплёванным. А главное, что формально эта крыса права. Я же действительно не прошёл регистрацию, а подтверждающих документов у меня нет. Что, идти к Кедрову за справкой?
Ни Кедрова, ни Артузова на месте не оказалось, а в канцелярии ничего толкового сказать не смогли. И куда мне теперь? Стоп, а какого чёрта? А почему бы мне не пойти прямо к Дзержинскому? В конце концов, Феликс Эдмундович – начальник Особого отдела ВЧК, стало быть, мой прямой начальник. Стало быть, через голову непосредственного руководителя я не прыгаю. Это раз. А ещё он член организационного бюро ЦК РКП(б) – это два.
Дзержинский оказался на месте, но попасть к нему было нереально. Сегодня у Председателя ВЧК день приёма по личным вопросам. Не только приёмная, но и половина коридора занята посетителями. Здесь стояли и красные командиры, и мужики в лаптях. Был даже какой-то странный субъект в цилиндре и с комнатной собачкой на руках. Изловчившись, я протиснулся к красному и потному секретарю Председателя ВЧК, обычно выдержанному и невозмутимому, стащил с его стола лист бумаги и карандаш и ушёл в коридор. Там слегка подвинул какого-то дяденьку старорежимного вида, явно пришедшего просить за кого-то из арестантов, и начал писать нечто среднее между рапортом и криком души. Закончив, перечитал. Кое-что не понравилось, но править не стал, отнёс в приёмную и положил на стол.
– Ага, – кивнул секретарь. – Это кому?
Похоже, приёмный день был для парня тяжёлым днём. Он что, забыл имя начальника? Впрочем, он только собирался уточнить, к какой ипостаси Феликса Эдмундовича относится бумага, благо что у него их много.
– Члену Оргбюро ЦК.
– Ясно, – кивнул секретарь, вкладывая лист в красную папочку, а потом устраивая её рядом с жёлтой и зелёной.
Интересное сочетание – и, наверное, в этой цветовой гамме должна быть какая-то логика. Впрочем, на столе ещё лежит синяя папка, а за ней – чёрная. Так что, вполне возможно, секретарь брал ту, что оказалась под рукой.
На Лубянке мне больше делать было нечего, и я пошёл обратно в Метрополь. Немного успокоился – как-никак, выплеснул все эмоции на бумагу. Но какого-то толка от рапорта, оставленного в приёмной ВЧК, я не ждал. Скорее всего, Дзержинский его не увидит, секретарь передаст бумагу в Оргбюро, где очередной чиновник от партии, вроде Билёва, составит текст, где мне предложат либо вступить в РКП(б) повторно, либо поставить вопрос о моём восстановлении в партии на ближайшем собрании.
Я прошёл половину дороги, как вдруг меня окликнул женский голос:
– Эй, чекист!
Ну конечно, кому же ещё здесь быть, как не гимназистке с панели? Всё в тех же тряпках. Впрочем, откуда бы ей другие взять?
– Привет, Эльвира – властительница тьмы! – поприветствовал я девушку.
– Кто?
Ещё бы. Где ей понять. Фильм с таким названием снимут лет, если не соврать, через шестьдесят.
– Неважно, – отмахнулся я– А как тебя на самом-то деле звать?
– А хрен ли тебе разница, если ты сейчас подыхать станешь?
В руке у «Повелительницы тьмы» появился… браунинг.
– Браво! – похлопал я в ладоши.
– Ты чего? – слегка растерялась бывшая гимназистка.
– Я вчера подумал – ну, до чего же молодёжь пошла бестолковая, ничего не умеет. Ни украсть толком, ни убежать. А ты, смотрю, ловкая шельма. Из моей комнаты всё ценное вытащила, да ещё и пистолетик украла. Хвалю.
– Я тебя приговариваю к расстрелу! – торжественно сообщила девушка, вскидывая браунинг на уровень моих глаз и снимая с предохранителя.
Не хочу врать, что мне не было страшно. Страшно, когда тебе в глаз нацелено дуло, и неважно, кто держит оружие в руках. Просто я сегодня уже утомился от нелепостей, а тут ещё девица с «дамским пистолетом».
– Да? А за что? – устало спросил я, чуть-чуть, примерно на шаг, придвигаясь к девушке. – Даже в Ревтрибунале перед расстрелом приговор зачитывают, а там говорится, за что именно.
– Я приговариваю тебя к расстрелу за то, что ты чекист. Ты виноват в смерти моего отца, моих родственников.
– А часовню, простите, тоже я разрушил?
– Что? – снова растерялась девушка.
Мне этого было достаточно, чтобы сделать ещё один шаг, а потом выбить браунинг из рук барышни. Наступив ногой на пистолет и ухватив девицу за рукав, я нравоучительно сказал:
– В следующий раз, если соберёшься кого-то убить, стреляй сразу, а не болтай.
Хотел дать ей затрещину, но не стал – не дай бог, опять в обморок рухнет. Вместо этого, развернув девчонку спиной, дал ей коленкой под зад, отчего она отлетела и упала. Подобрав браунинг, я осмотрел его, поставил на предохранитель и сунул в карман.
– Сволочь ты, – пробормотала девица, поднимаясь с грязного московского снега.
– Иди, деточка, иди отсюда, – миролюбиво напутствовал я. – Вон, на нас уже внимание обращают.
И впрямь, прохожие с явным интересом наблюдали за почти театральным действом, а кое-кто даже останавливался. Ещё чуть-чуть, и появится какой-нибудь патруль – либо армейский, либо милицейский.
– Сволочь ты, – снова повторила девчонка.
– Ну что ты заладила! – рассердился я. – Народ кругом, не позорься, и меня не позорь. Ещё решат, что я твой бывший кавалер, – мол, поматросил, да и бросил, а девка на панель пошла.
Я отправился своей дорогой, радуясь, что снова остался жив. Повезло. На этом фоне даже ситуация с партбилетом уже не казалось страшной и серьёзной. Ну, проживу я и без членства в Коммунистической партии. В конце концов, дело не в партбилете. Съезжу в Архангельск, вернусь, а там разберёмся.
Я не стал переживать и ломать голову, отчего эта барышня на меня взъелась. Скорее всего, раз уж стащила оружие, решила застрелить хотя бы одного ненавистного ей чекиста.
Вообще-то, следовало ухватить эту дурочку за шкирку, отвести на Лубянку, сдать дежурному и написать рапорт. А за попытку убийства сотрудника ВЧК девчонке пришлось бы ответить. И очень серьёзно ответить. Но не убила же, и даже не ранила.
Глава 16. Москва – Архангельск
– Володя, ты дурак? – возмущённо воскликнула Наталья, когда я пересказал ей эпизод давешней встречи с нашей знакомой. – Почему ты просто-напросто не взял её за руку и не отвёл в милицию?
– Чтобы милиция сдала её в ЧК? – ответил я вопросом на вопрос.
– Чтобы милиция отвезла её в детский дом, – терпеливо сказала сотрудница Коминтерна. – О покушении на сотрудника ВЧК и краже оружия ты мог бы не упоминать. Как чекист, ты обязан заботиться о людях.
– Не спорю, – пожал я плечами. – Только сама-то девушка захочет ли в детский дом? Есть у меня подозрение, что там не слаще, чем на улице. Скажи лучше, у тебя в ридикюле всё на месте? Деньги там, документы, губная помада?
– Всё на месте, – отмахнулась Наталья. – Я с утра на службу пришла, проверила. Удивилась – куда браунинг делся, но решила, что в номере оставила. Да, а чего ты такой невесёлый? – спохватилась моя подруга.
Подойдя ко мне ближе, обняла и уткнулась лицом в грудь:
– Володька, ты на меня обиделся, да? Ну, прости… Дура я старая, глупости говорю. Я просто перепугалась. За тебя испугалась.
Я прижал к себе Наталью, обнял её, вдохнул запах волос. Отчего-то вспомнился дом, дочка. И не взрослая, как теперь, а совсем маленькая, когда собирала на улице в кармашки платьица «памни» и «ракушки», за которые она принимала фисташковые скорлупки, а семена тополя называла «кукуносики». Сразу резануло по сердцу, захотелось домой, повидать девочку. Этак рискую вернуться, когда дочери станет столько же лет, сколько Наталье. Кто знает, может, у меня и внуки появились? И как там жена?
– Странно, – слегка отстранилась от меня Наташа. – Такое чувство, будто я совсем маленькая, а отец берёт меня на руки.
– Так ты ещё маленькая и есть, – усмехнулся я. – На самом-то деле я старый, а ты молодая. Просто ты этого понять не хочешь.
– Угу, – сказала «старый член партии», утыкаясь мне в грудь.
Но от объятий нас отвлёк стук в дверь и последовавшее за ним явление Артузова: