На простор речной волны
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны.
Пока пели, я игрался со своим браунингом, укреплённым на резинке, представляя, как стану поднимать руки вверх, а потом – бац, в руках окажется пистолет, и я тут всех положу. Но либо резинка оказалась не такая, как нужно, либо я что-то неправильно делал, но оружие не хотело выскакивать и ложиться мне в руку. Либо проваливалось в рукав, либо грозило улететь. А может, пистолет на резинке – это чисто книжное или киношное изобретение, вроде того пружинного приспособления князя Пожарского в «Статском советнике»? В кино хорошо смотрится, а как такое в реальность воплотить? Надо было со знающими людьми посоветоваться. Говорят, у эсеров оружие на резинке хорошо получалось спрятать, но где те эсеры?
Мы проорали «Стеньку Разина» уже по второму разу, трезвея, невольно вбирая головы в плечи и ожидая не окрика, а пулемётной очереди. Но никто не приказывал остановиться и не стрелял. Наконец мы приблизились к самому блокпосту, и в самом деле напоминавшему высокий амбар, с козырьком, на котором были уложены мешки с песком.
– Командир, а ведь тут никого нет, – сказал возница.
Я приподнялся, привстал на колени. И впрямь – вокруг блокпоста лежали сугробы, на которых не отпечаталось ни следа.
Сани остановились, и мы с Серафимом, держа наготове револьверы, подошли к амбару. Вон, даже лестница есть, и сверху дверца открыта.
Поднявшись по лестнице и осторожно, бочком, протиснувшись в дверь, я едва не заорал. Прямо на меня глядел мёртвыми глазами покойник. Был он в шинели с погонами поручика, а в его грудь воткнут штык, к которому прикреплена бумажка. Взяв её в руки, я прочитал: «Вы суки всё равно за границу уйдёте а нам тут жить с большевиками уходим домой и пошли все на х…»
Стало быть, разбегается Белая армия Северного правительства. Это радует.
Я передал Серафиму творение дезертиров, а сам осмотрел блокпост. Ещё раз похвалил англичан. Видимость отсюда полная, достать защитников сложно, а если садить из пулемёта, то милое дело! Кстати, а пулемёт-то где? А пулемёта-то нет. Верно, дезертиры прихватили его с собой. Буду надеяться, что сдадут его частям Красной армии. С другой стороны, это и хорошо, что беглецы прихватили его с собой. А иначе мы с Серафимом не удержались бы, поставили его на сани. И куда бы мы с пулемётом? Тот случай, что и таскать трудно, и выбрасывать жаль. Нет, я бы точно не выкинул пулемёт!
Глава 18. В ожидании Красной армии
Архангельск у меня теперь прочно ассоциировался со снегом, морозом, грязным льдом замёрзшей Северной Двины со всеми её притоками. А кажется, должен бы помнить и ледоход, зелёную траву, очень короткое, но жаркое лето. Но отчего-то тепло улетучилось из памяти, оставив воспоминание только о холоде и пронизывающем ветре.
Мы с Серафимом добрались до места, как и планировали, за две недели. Дядька Паня, как обещал, передал нас с рук на руки своему родственнику, а тот довёз до самых Холмогор, откуда рукой подать до Архангельска. Ну что нам какие-то восемьдесят вёрст? Поднапрячься, так можно пешком дойти за три дня, а если на санях, так и всего за два. Винтовки пришлось спрятать при въезде в город – мало ли, вдруг нарвёмся на патруль, – а вот револьверы и гранаты решили оставить при себе.
У Серафима в Холмогорах отыскалась старенькая тётка, не особо обрадовавшаяся появлению племянника вместе с незнакомым парнем. Но когда мы поделились с ней сухарями, да ещё отсыпали полстакана крупы, вмиг оттаяла, поставила самовар, озаботилась баней и даже нашла два комплекта старого нательного белья. Воду и дрова, разумеется, мы сами носили. В Холмогорах с дровами было получше, чем в Архангельске, а вот с продуктами так же плохо.
После того, как мы напарились в бане и поменяли бельё, жизнь показалась райской.
Тётка ничего не знала о пребывании племянника на Мудьюге, тем более – в Красной армии, а Серафим её просвещать не стал, отделываясь общими фразами. Да тётушка и не ждала развёрнутых ответов, зная, что племянник всю свою жизнь провёл в море, а какие там новости? Вода, лёд – вот и всё.
Переться до Архангельска пешком не хотелось, поэтому Серафим половину дня потратил на поиск транспорта. Могли бы и не найти, потому как от бескормицы в Холмогорах сдохли почти все кони, но четыре фунта сухарей сыграли решающую роль. Пожалуй, я ещё ни разу не вкладывался так удачно. С другой стороны, если с хлебом дела обстоят так хреново, – что мы сами будем есть с Серафимом? Ладно, как-нибудь пробедуем до прихода наших.
Не вижу смысла описывать нашу поездку, но что удивительно – мы ни разу не наткнулись ни на патруль, ни на какой-нибудь пост. Может, Белая армия уже ушла куда-нибудь в Норвегию или в Белое море? Тогда с кем же мы воевали в феврале двадцатого, когда брали Архангельск?
В столицу белого движения Русского Севера мы прибыли только через два дня. Серафим сразу же пристроил меня к надёжному человеку – слесарю с судоремонтного завода в Соломбале, а сам убежал разыскивать товарищей по подполью.
Хозяин квартиры – высокий дядька, слегка хромавший, представился как Иван Петрович. Корсаков не скрывал, что мы прибыли с «той» стороны и, кажется, это угнетало хозяина. Он что, боится попасть в контрразведку? Тогда зачем вообще согласился нас принимать? Но, как оказалось, Ивана Петровича угнетало нечто другое. Напоив меня чаем с сахарином, он спросил:
– Вот ты мне скажи, Владимир, – а что Советская власть сделает с теми, кто белых поддерживал?
– Что значит «поддерживал»? – не понял я. – Если кто на белых работал, так ничего страшного. Вон, до октябрьского переворота все рабочие на кого-то работали – либо на буржуя, либо на государство, либо на самого царя. И что теперь?
– Да я не про то, – поморщился хозяин. – Коли работали, оно понятно. Без работы-то и жизнь не та. Я про другое хочу спросить.
Хозяин начал мяться, словно застенчивый кавалер, стесняющийся при барышне сходить в туалет. Пришлось его поторопить.
– Иван Петрович, чего сказать-то хотел? Давай, рожай быстрее.
– Переживаю я сильно. Вот в августе восемнадцатого, когда англичане десант высадили, мы на Соломбале пароход снарядили и за губернскими коммунистами его отправили.
– А зачем? – поинтересовался я.
– Как зачем? Как заварушка началась, губком и губисполком первыми побежали. Они из Архангельска городскую казну повезли, а нам за три месяца не заплачено было, вот мы и решили исполком догнать, деньги вернуть.
– А ты сам-то, Иван Петрович, на том пароходе был? – спросил я, мысленно усмехнувшись.
Чувствовалось, что при приближении красных многие начнут вспоминать свои старые грешки и попытаются их либо скрыть, либо «замолить».
– Меня, лично, – подчеркнул Иван Петрович, – на том пароходе не было. Но я за это решение тоже голосовал. А что я? Нас человек сто было или двести. Я как все.
Мне тут вспомнились «мирские приговоры», когда крестьяне перед казнью красноармейцев ставили свои подписи по кругу. В чём отличие?
– Если вас было человек двести, то виноватых нет, – кивнул я.
– Вот ты скажи, мне от Советской власти будет какое-нибудь снисхождение, что я подпольщикам помогал? Я ведь ещё в мае прошлого года Серафима на ночлег брал.
На ночлег? А я уж думал, что ты ему листовки помогал разносить или английские патрули разоружать.
– Будет, – твёрдо пообещал я. – Грамоту тебе выпишем благодарственную.
Очень скоро кому-то из нашего брата-чекиста, а возможно, и мне самому, придётся заниматься фильтрацией и в Архангельске, и в Холмогорах и в селениях поменьше, чтобы установить, кто действительно помогал белым, перемазавшись в крови, а кто нет. И мне, потихонечку да полегонечку, пора собирать информацию. Скажете – революция не мстит? Ох, не знаю, что и сказать. Всё будет зависеть от полученного приказа. А мне бы очень хотелось посмотреть в глаза офицерам из контрразведки, прессовавших меня двое суток. Понимаю, что это немного, но попробуйте продержаться хотя бы день, тогда и разговаривать буду. Ещё хотелось бы посмотреть в глаза тюремщиков, что не давали нам ни воды, ни питья. Ну, про караульных с Мудьюга вообще промолчу. Думаю, желающих «поговорить» с этими скотами очередь выстроится.
А вот сейчас я сделаю то, что не понравится моим читателям.
– Ты, Иван Петрович, начинай пока списочек составлять, – предложил я. – Понимаешь, о чём я?
– Не очень, – помотал головой хозяин. – Про списочек-то я понял, а что писать-то? Про тех писать, кто громче всех против коммунистов орал?
– Можно и про них, но ты сам говорил, что все вначале против Советской власти орали, – сказал я, решив уточнить свои интересы. – Мне полный список рабочих вашего завода на фиг не нужен, а понадобится – в отделе кадров возьму. Мне самое главное – установить, кто с контрразведкой сотрудничал, кто с англичанами мог якшаться. Понимаю, что трудно. Но ты, Иван Петрович, посиди, повспоминай, пока время есть. Если напрямую не знаешь, может, слухи ходили – дескать, с этим не стоит связываться, на Мудьюге окажешься.
– И чего, обо всех сплетнях писать?
– Писать, – твёрдо сказал я. – Сплетня на пустом месте не возникает. Да, бывает и наговор, враньё всякое. Но списочки такие не только ты станешь составлять, но и другие. Вот посмотрим, сопоставим, а там видно будет. Предположим, если в двух, а то и в трёх списках на одного человека укажут, что он рабочих контрразведке сдавал, какие можно выводы сделать? Но я же, Иван Петрович, тебя не прошу из головы выдумывать. Если все у вас чистенькие да честненькие, так это и хорошо. Нам меньше работы. Но про пароход ты написать не забудь. И главного укажи, кто эту идею рабочим подал.
– Напишу, – вздохнул хозяин.
– Вот и молодец. Напишешь – очень поможешь и нам, да и себе тоже, – хмыкнул я. Чтобы сменить неприятную тему, спросил: – О чём вообще в городе-то говорят?
– А что говорят? Говорят, красным нас и брать не надо. Мол, к чему им своих людей класть, если мы сами скоро от голода сдохнем.