А тут ещё и патруль – два пожилых усталых мужика с винтовками. Видимо, мой обшарпанный внешний вид подозрения не вызвал, да я и не спешил сбегать и внаглую на них не пёр. Это тоже, знаете ли, выглядит подозрительно, если человек демонстративно самоуверен. Самое лучшее – ждать патруль с чувством лёгкого страха, в надежде на лучшее. Видимо, всё удалось, поэтому они только скользнули по мне взглядами и отвернулись. А может, им уже и не хотелось привязываться к парню-фронтовику. Даже если и дезертир, так и чёрт-то с ним. Эх, мужики, как я вас понимаю! Осточертело всё, но и деваться некуда.
Я шёл вдоль рядов, нарочито старательно опираясь на палку, вырубленную по дороге из Холмогор. Инвалид вызывает меньше подозрений, а палка – штука полезная.
– Солдатик, шинель не возьмёшь? Задёшево отдам. Мужнина шинель, офицерская, почти неношеная.
Офицерскую шинель мне предлагала купить женщина лет тридцати – тридцати пяти, по глаза закутанная в платок.
– Купил бы, голубушка, да где бы купилку-то взять? – усмехнулся я.
– Эх, солдатик, и не говори, – вздохнула женщина. – С тех пор, как мужа убили, с хлеба на воду с дочкой перебиваемся, а теперь вон только вода и осталась. Мужнину одежду ношу продавать, так никто не берёт. Сам-то давно с фронта?
Я только неопределённо махнул рукой – мол, лучше не спрашивай.
– Радуйся, что сам жив остался.
– Так я и радуюсь, – усмехнулся я.
– Красные, чтобы им пусто было, скорее бы пришли. И чего они медлят-то, ироды? Умрём тут все с голоду, не дождёмся.
Вот это да! Получается, мы же ещё и виноваты? И кто о том говорит? Вдова офицера, которой положено ненавидеть убийц своего мужа.
А вдовушка ничего так, симпатичная… Сейчас, по законам жанра, должна меня в гости пригласить. Стоп, чего это я? Неужели настолько вжился в роль «попаданца», не пропускающего ни одной юбки? Читал в своё время – так там сплошные кобели попадались. Наверное, авторы воплощали собственные юношеские фантазии, а я человек серьёзный.
Удивительно, но ноги сами привели меня к библиотеке. Хм, раз уж привели, надо глянуть, что здесь и как. Активных действий пока предпринимать не стану, потому что нет ещё идеи – если обнаружу господина Зуева, что мне с ним делать?
Что ж, глянул. Обнаружил, что на дверях висит амбарный замок, следов нет, а на крыльцо намело здоровенный сугроб. Стало быть, не только не топят, но и дворник пропал. Этот-то куда делся? Помнится, дворником трудился кривоногий старик-татарин, уж его-то на фронт точно не должны взять. А может, всё проще. Жалованье платить перестали, паёк не дают – к чему работать?
Я обошёл здание библиотеки, убедился, что дверью от чёрного хода пользуются частенько – целая дорожка протоптана. Жаль, снега вчера не было, определил бы точнее. Ну да ладно, если господин Зуев в Архангельске, никуда он не денется.
Я вышел на набережную, прошёлся по ней, полюбовался на Северную Двину, которая, несмотря на лёд, была диво как хороша. Пока гулял, начали созревать некоторые мысли относительно дальнейших действий. Но для их воплощения требовалось кое-что уточнить. Значит, нужно для начала навестить один дом.
– Кто там? – донёсся из-за двери осторожный женский голос.
– Галина Витальевна, это я. Впустишь?
– Володя?! Ты жив?
Раздался лязг отодвигаемого запора, дверь распахнулась, и мне навстречу выскочила квартирная хозяйка, а некогда и моя любовница – вдова капитана дальнего плавания.
А дальше… М-да, я действительно начал перерождаться в кобеля-попаданца, а может, и был таковым, прости меня, гимназистка с портрета работы великого художника.
Спустя какое-то время Галина лежала рядом со мной и поглаживала волосы на моём подбородке и на груди:
– Оброс ты, Володя, но мне так даже больше нравится. Так ты взрослее выглядишь, лет на тридцать. Скажи, ты из тюрьмы бежал?
Я не стал отвечать на очевидный вопрос. Если она знает, что я был арестован, к чему спрашивать? Но Галину, похоже, ответ не слишком интересовал.
– Я поначалу на тебя злилась, убить была готова. Как же так – ни с того, ни с чего наорал на меня и ушёл? Всё передумала, потом решила – нашёл кого помоложе. Только потом поняла, когда ко мне из контрразведки пришли – ты же меня спасал. Так-то бы могли и меня заодно арестовать, или во время обыска весь дом кверху дном перевернуть, а тут только разговором обошлись – дескать, не замечали ли чего необычного в господине Аксёнове, с кем он встречался, остались ли после него какие-нибудь бумаги? Я же тогда злая была, говорила – сволочь, мол, этот Аксёнов, и лентяй к тому же. Не захотел на нормальную работу устраиваться, в библиотеку переплётчиком пристроился, разве это работа для мужчины? И паёк у него маленький, и деньги за квартиру платил не вовремя, а ещё ко всем бабам под юбку был готов забраться, за что я его из дома и выставила.
– Поверили? – поинтересовался я.
– Так почему б не поверить? Меня все соседи знают, уважают. Я в церковь хожу каждое воскресенье, раньше в благотворительном обществе состояла, пока было чем с сиротами да бездомными делиться, мужа моего все хорошо помнят. А то, что квартирант большевиком оказался, тут не моя вина. Я ж в своё время о тебе в мобилизационный пункт сообщила, исполнила свой гражданский долг, всё честь по чести. А про нас с тобой… ну, это самое… – хихикнула Галина Витальевна. – Никому бы и в голову не пришло подумать. Я уважаемая вдова, домовладелица, а ты – так, демобилизованный солдатик, да ещё и моложе меня раза в два.
Услышанное не могло не радовать. Я-то переживал, что доставил квартирной хозяйке неприятности, а здесь так, мелочи. Подумаешь, из контрразведки пришли, поговорили. У нас – хоть в Москве девятьсот двадцатого года, а хоть две тысячи двадцать первого, неприятностей было бы больше.
– Ты, наверное, есть хочешь? – поинтересовалась Галина Витальевна.
Есть мне и на самом деле хотелось, но просить хозяйку меня покормить не решался. Скорее всего, у неё у самой есть нечего.
– С хлебом у меня плохо, а так ничего, жить можно, – сообщила хозяйка, начиная собирать разбросанные по комнате детали одежды. – Мы по весне огород вскопали, картошечку посадили, морковку, а потом весь урожай мне одной достался.
Галина Витальевна вздохнула.
– Что-то случилось? – поинтересовался я, ожидая услышать нечто печальное для хозяйки, но меня абсолютно не касающееся.
– Не знаю, как и посмотреть, – повела хозяйка плечами. – С одной стороны, очень всё хорошо, а с другой – грустно. Андрюшечка, он же механиком авиационным служил, а механик он хороший, любой самолёт починить сможет, так его англичане к себе на службу зазвали, предложили в Англию переехать. Он им – только вместе с мамкой. А они говорят – с мамкой так с мамкой, места на корабле есть. Так что уехали они ещё в июле, и как я одна буду – ума не приложу.
Андрюшечка – это тот легендарный племянник, о котором Галина много раз говорила, но которого я ни разу не видел. А ведь не упомянула ни разу, чем занимался племянник. А может, просто значения не придала.
– Володя, а ты картошку жареную будешь есть? – поинтересовалась Галина, застёгивая последние пуговицы.
Жареную картошку?! Чего тут спрашивать? Я бы картошечку и варёную ел, а уж жареную-то сто лет не пробовал. Ну, может не сто, но года полтора точно.
– Правда, жарить придётся на китовьем жире, – загрустила хозяйка. – Андрюшка, когда уезжал, две большущие банки притащил. Одна уже кончилась, а второй до весны хватит.
Да хоть на машинном масле. Я бы и такую съел. А на китовьем жире – это даже интересно.
Галина Витальевна перебралась на кухню, а я за ней. Наблюдая, как женщина ловко и экономно счищает кожуру, спросил:
– Галь, а ты из городской библиотеки никого не знаешь?
– Директора знаю, и всё. Платон Ильич тоже в благотворительное общество входил.
– А где он живёт, не помнишь?
Галина Витальевна задумалась, хотя это не помешало ей порезать картошку и поставить на примус сковороду. Ишь, у неё и бензин есть. Не иначе, тоже племянник помог.
– Точно не скажу, но где-то на Воскресенской. Да, точно. Дом у него такой скромный, стоит слегка наособицу, а за домом роща. Не знаю, может, деревья уже на дрова срубили, но в прошлом году была.
Дом наособицу – это хорошо. И для английского агента, и для меня. Меньше шума будет. Хотел сказать – Галя, ты гений, но не стал, чтобы не привлекать внимания. Правда, я его и без того привлёк.
– А зачем он тебе? – спросила хозяйка, вытаскивая из кухонного шкафа стеклянную банку и зачерпывая ложкой комок желтоватого жира.
Запах от расплавленного китовьего жира был не очень приятным, но терпимым – я думал, что будет хуже.
– Сама-то банка здоровущая, фунтов на двадцать, а я, чтобы каждый раз ложкой не лазать, понемногу и перекладываю, – пояснила Галя, начиная высыпать на сковороду картошку. – Так ты не сказал – зачем тебе Платон Ильич-то понадобился? Или ты думаешь, что он тебя в контрразведку и сдал?
– Да нет, я так не думаю, – отозвался я. – Я точно знаю, кто меня в контрразведку сдал. Просто повидаться хотел, узнать, как он теперь.
– Так он как все, – пожала плечами квартирная хозяйка. – А так – Платон Ильич честнейший человек. Он на свои деньги для общества книги покупал, нам для вязания нитки заказывал.
– Для вязания? – не понял я.
– Ну да. Мы, женщины, чулочки там вязали, носочки, варежки всякие, а потом всё это на благотворительном аукционе продавали, а все деньги в пользу Сиротского приюта перечисляли. Понимаю, сейчас это всё смешно звучит, но тогда казалось – важное дело делаем.
– Почему же смешно? Война закончится, снова станешь чулочки вязать, чтобы в детские приюты их отдавать.
– Скорее бы, – вздохнула Галина. – Мне-то грех жаловаться, живу лучше других. Когда Настасья с Андрюшкой уезжали, они мне ещё и свой дом отдали – мол, делай что хочешь. Так я его продала. Денег, правда, с гулькин хрен выручила, но хотя бы какие-то деньги.
Пошевелив картошку, от которой разносился божественный аромат, перекрывавший запах китовьего жира, хозяйка начала её солить, а я вспомнил, что в кармане шинели осталось несколько сухарей, прихваченных на всякий случай.