Теоретически деловые бумаги могут содержать шифры, тайные коды, послания, но, скорее всего, они именно то, чем кажутся.
– Командир, а вот это что такое? – поинтересовался Корсаков, вытаскивая из-под книжного шкафа фотоальбом.
Альбом солидный, очень тяжёлый, в переплёте из натуральной кожи (м-да, опять заговариваюсь – разве в ту пору появилась искусственная?), с медными вычурными накладками. В общем-то, ничего сверхъестественного. Только зачем фотоальбомы засовывать под шкаф?
А внутри вместо семейных фотографий обнаружились почтовые карточки, или, как их называли в ту пору, «Postkarten».
Я перетащил альбом на стол и принялся методически просматривать все страницы, а пост-карты вытаскивать из прорезей, читать адреса и надписи на обороте и складывать в стопку.
Итак. Текст отсутствует. Обратный адрес везде: Warszawa. Poste restante. 12. Можно предположить, что «Варшава. До востребования». Сегодня это писали бы по-русски, но латинскими буквами. Зато картинки самые многообразные. Тут тебе и симпатичные барышни в польских национальных костюмах, и усатые паны, словно сошедшие со страниц книг, козочки и овечки. Много детишек – мальчики, целомудренно чмокающие в щёчку девочку, девочки, завязывающие бантик любимой кошке. А эта вообще прелесть – пухлый малыш, сидящий на горшке и зажимающий нос!
Всего я насчитал девяносто две карточки с разными иллюстрациями. Самая первая датирована осенью девятьсот седьмого года, а последняя – августом пятнадцатого. В принципе, ничего удивительного. В сентябре одна тысяча пятнадцатого наша армия оставила Польшу. Получается, Зуев получал по одной карточке в месяц. И что бы это значило? Чистый лист может означать что угодно – всё без изменений, или напротив, какое-то руководство к действию. Возможно, шифром служил не текст, а картинка или фотография. Ладно, это мы отложим в сторонку, при случае переправим на «Большую землю». Не думаю, что альбом может пригодиться Советской России, но пусть шифровальщики ломают головы – авось, пригодится на будущее.
Почему Зуев не уничтожил карточки, хотя это наверняка следовало сделать? В рассуждении, что никто не обратит внимания? Или эти почтовые карточки дороги ему как память? Как-никак, закончил Варшавский университет – ностальгия, понимаете ли. Стоп, а если господин Зуев не англичанин, а этнический поляк, завербованный английской разведкой? В принципе, такое возможно. Отношение ляхов к России никогда не было доброжелательным, а сами они всегда считались нигилистами и революционерами. Вон, взять того же Дзержинского или Менжинского. И как объекты вербовки прекрасно подходят хоть англичанам, хоть немцам. Русский язык прекрасно усваивается братьями-славянами, а выдавать себя за великоросса безопаснее, нежели за поляка.
– Командир, полундра! – услышал я громкий шёпот одного из парней, дежуривших у чёрного хода. – Похоже, господин директор сюда идёт.
– Дверь запирай, пусть заходит, а потом хватайте и тащите ко мне, – приказал я, готовясь к встрече.
Донёсся невнятный шум. Господин Зуев, судя по всему, даже не подумал сопротивляться.
– Господа, вы перепутали, – донёсся до меня насмешливый голос директора. – Здесь не отделение банка, а библиотека.
Кажется, принял нас за грабителей. А не струсил директор, молодец!
Когда Платона Ильича ввели в его же собственный кабинет, он, увидев меня, если и удивился, то не подал вида.
– Владимир Иванович! – нарочито громко вздохнул Зуев. – Я считал, что вы эмиссар Троцкого, а вы всего-навсего взломщик?
– Так мы, пан директор, от скуки на все руки. Кстати, я приношу вам свои извинения.
– За что? – не понял директор. – Скорее, это я должен просить у вас прощения, что ваша миссия была сорвана.
– Полноте, – махнул я рукой, словно герой плохой оперетты. – Моя миссия была признана успешной, более того, меня даже наградили орденом.
– Командир, а чего ж ты молчал? – подал голос Серафим. – Это дело надо отметить. Ладно, сам не пьёшь, так хотя бы друзьям нальёшь.
Корсаков, поймав мой взгляд, только вздохнул и прикусил язык.
– Я хотел извиниться, что принял шляхтича за англичанина, – произнёс я, потом попытался пропеть, мешая русские и польские слова: – Ещё Польша не сгинела, коль живём мы с вами! Всё, что враг у нас отнимет, мы вернём клинками.
Пан Платон сморщился, перевёл взгляд на почтовые карточки, вздохнул:
– Да, я шляхтич, и горжусь этим. А песню вы поёте ужасно. А карточки… это всё, что связывает меня с родиной. Как понимаю, Польшу я теперь не увижу?
– А вы планировали вернуться в Польшу через Британию? – зачем-то спросил я, хотя как по-другому? Не через Россию же ему переться. Не доедет.
– Ладно, поставим вопрос иначе. Платон Ильич, вы хотите вернуться домой? Через Англию, Швецию или Гренландию, мне всё равно. Скажу сразу, что от вас требуется передать мне адреса, имена и пароли всех ваших агентов в России.
Зуев усмехнулся, сел на один из стульев и попытался сунуть руку в карман, но был остановлен бдительным Корсаковым.
– Я хотел достать папиросу. Можете меня обыскать, но слово шляхтича – у меня нет оружия, – высокомерно произнёс Зуев.
– Серафим, помоги пану Платону, – попросил я, и Корсаков вытащил из кармана моего бывшего директора кожаный портсигар. Открыл его и передал Зуеву.
Закуривая, директор библиотеки сказал:
– А с чего вы решили, товарищ чекист, что я возьму и выдам вам свои связи? Я – шляхтич, и этим всё сказано!
– Эх, Платон Ильич, в роли русского интеллигента вы мне нравились больше, – вздохнул я.
– Вы мне тоже больше нравились в роли скромного переплётчика, изучающего историю Архангельска, – огрызнулся Зуев. – Я уже потом понял, что ваша любовь к Крестинину не случайна.
– Вот видите, какой вы проницательный человек, – обрадовался я. – И если вспомнить, что Крестинина подарили мне вы, значит, именно вы помогли и ВЧК, и Советской республике.
– Не паясничайте, товарищ чекист, – сморщился Платон Ильич. – Или вы считаете, что перед пытками требуется прелюдия?
– А кто его знает, требуется прелюдия или не требуется, – задумчиво изрёк я. – И вообще, Платон Ильич – простите, не знаю вашего настоящего имени…
– Это и есть моё настоящее имя. Мой отец русский, зато мать – из рода Олишевских!
Ясно. Скорее всего, мать с отцом расстались, ребёнок вырос в польской культуре, да ещё в неприязни к русскому отцу. Бывает.
– Так вот, Платон Ильич, вы всё прекрасно поняли. Никто не собирается вас пытать. Наш начальник считает – кстати, я с ним совершенно в этом согласен, – что под пытками человек расскажет всё. Всё, что вы от него потребуете. А какова цена этому? Это и ломаного злотого не стоит. Вы нам сдаёте ваших агентов, и не только, а мы…
– И что – вы? Вы сможете убедить шляхтича встать на путь предательства? – презрительно усмехнулся Зуев, взяв новую папиросу. Это уже которая по счёту? Вторая? Нет, уже третья. Нервничает.
– А я и не стану вас убеждать, – покачал я головой. – Зачем? О том, что вы нам расскажете, никто не узнает. К тому же вы выдадите не поляков, а русских, работающих на английскую разведку. Сегодня Польша – европейское государство, у вас законно избранный президент. И вам, пан Зуев, пора приступать к работе на новую Польшу, а не трудиться на благо каких-то Англий с Франциями. Подумайте. Вы ценный специалист, и своей смертью вы Польше не поможете. Напротив, оставшись в живых, вы вернётесь и станете укреплять польскую государственность. Думаю, сдав несколько русских мерзавцев, вы спасёте не свою жизнь, а частичку Польши.
– Если я откажусь, вы меня убьёте? – спросил Зуев.
Ага, молодец! Начинаешь потихонечку вести торг.
– Здесь и сейчас? Нет. У меня приказ – либо я узнаю у вас все ваши адреса, явки и пароли, либо переправляю вас в Москву. Переправлять вас я смысла не вижу, проще подождать здесь. Мы спрячем вас в укромном месте, подождём, когда Архангельск захватят красные, потом я передам вас в ЧК. Ждать, правда, придётся почти два месяца, но я никуда не спешу. Но в ВЧК, сами понимаете, разговор уже будет совсем другой. Это я общаюсь с вами как со своим коллегой-разведчиком, а мои коллеги будут видеть в вас классового врага.
– Хорошо, Владимир Иванович, предположим – только предположим, я согласился и передал вам всех тех, с кем я был связан в Москве. А что дальше?
– А дальше всё очень просто. Вы понимаете, что нам понадобится время, чтобы проверить, реальные это люди или «мёртвые души». Неделя, возможно, две. Это время вы поживёте на нашей конспиративной квартире, а когда мы получим ответ из Москвы, мы вас отпустим.
– А каковы гарантии? Вы, как я понимаю, не самый главный начальник в ВЧК? Кто мне поручится, что вы меня не убьёте сразу же, как только получите нужную информацию?
– Так никто не поручится, – пожал я плечами. – Я даже честное слово давать не стану, какой смысл? Впрочем, могу выдать вам расписку, но это смешно. Просто если вы сдаёте всю агентуру, у вас появляется шанс. Откажетесь…
Я демонстративно развёл руками – мол, вы поняли.
Зуев помолчал, вытащил ещё одну папиросу. Потом потянулся к столу, взял лист бумаги и карандаш. Писал он около часа, старательно выводя слова. В результате я стал обладателем двадцати фамилий и двадцати московских адресов.
– Это все люди, которых я знаю. Надеюсь, квартира будет достаточно удобна?
Я тоже надеюсь, что у Митрофана Арсентьевича нашему шпиону будет удобно. Селезнёв – старая сволочь, понимает, что дни белых сочтены, будет из кожи вон лезть, чтобы нам угодить, а заодно и за пленником присмотрит. Телефон, конечно, мы отключим, но над этим уже работают.
А мне опять предстоит ждать. Ждать, пока Серафим не переправит список на «Таймыр», потом ждать ответа из Москвы. Касательно же Зуева… Если не соврал, я его отпущу. Может, он нам ещё и пригодится, кто знает.