Тандыры оказались сделаны на совесть (я до сих пор вспоминаю добрым словом того неизвестного гончара). И прослужили нам до самого вывода войск из Афганистана. А потом еще много лет служили афганцам. Правда, мне уже редко приходилось пробовать лепешки из этих тандыров. Вскоре меня перевели на должность начальника разведки батальона — командира отдельного разведвзвода. И тихая, размеренная жизнь командира заставы закончилась.
Двадцать шесть месяцев прослужил я в Афганистане. Когда выдавались короткие минуты отдыха между засадами и рейдами, я брал в руки блокнот. Снова и снова рисовал в нем чертежи дома, который мечтал построить, вернувшись на Родину. И рядом с этим домом, под красивым навесом, всегда рисовал тандыр. В память о том, что забыть уже никогда не смогу.
Да, все эти годы я мечтал построить дом. И встречать в нем своих друзей. Угощать их вкуснейшими лепешками из тандыра. И вспоминать былое за чашкой чая. К сожалению, уже через несколько лет делегаты 1-го Съезда народных депутатов назвали всех нас, воинов-интернационалистов, «политической ошибкой». А другие депутаты годы спустя отменили закон о выделении земельных участков ветеранам труда, военной службы и участникам боевых действий. Накопить денег на покупку земли за двадцать пять лет службы у меня не получилось. И мечта моя о доме и тандыре так и не исполнилась.
P. S. Из воспоминаний Сергея Андреевича Егорова, командира гранатометного взвода 2-го МСБ 180-го МСП (служил в Афганистане в 1984–1986 гг.):
«Пролог к твоему рассказу, как все начиналось. Летом 85-го я переехал на Тотахан с 11-А заставы, где в крепости в полу комнаты был стационарный тандыр. Продукты на канал попадали только вертушками, частенько с перебоями. Тандыр здорово выручал. Ну и, конечно, шелковица — дикобразам иногда не везло.
На Тотахан в то время хлеб завозили раз в пять дней. После лепешек — пятидневный хлеб? Только не это. С Хасаном вопрос был решен продовольственным бартером: по полмешка муки и риса. Тандыр забирали шишариком минометчиков, в кузове четыре бойца держали его на весу на руках. Глину для обмазки добывали у подножия горки. С зампотылу дивизии пришлось пободаться, но вопрос о замене хлеба на муку был решен.
С 345-м я не пересекался. А вот как-то раз внезапно прибывшие разведбатовцы во главе с начальником разведки натурально чумели от восторга, когда привезенное с собой угощение закусывали пловом и свежими лепешками в нашей столовой-ленинской комнате, да еще при свете электрической лампочки.
Комиссовали, значит, нашего кормильца…
Саша, тандыр же стоял ниже хребта, по восточному склону. Каким макаром в него мог угодить РС? Разве что только с юга вдоль хребта прилетел?»
Первый, второй
Когда лейтенант прилетел в Афганистан отдавать свой неведомо откуда взявшийся интернациональный долг, он с удивлением узнал, что вместо эскадрона летучих гусар ему предстоит принимать какую-то сторожевую заставу. Располагалась эта застава на горе Тотахан (отм. 1641 м) под Баграмом. И состояла из обычного мотострелкового взвода. А также приданных взводу: танкового экипажа, минометного расчета, расчета пехотного крупнокалиберного пулемета Владимирова и станции радиоперехвата (с 4-й роты баграмского разведбата). А ведь он с раннего детства мечтал командовать гусарами! Ходить в лихие кавалерийские атаки! Гоняться по степям и ущельям за басмачами. Или, как их сейчас называли, душманами!
Увы, не все наши мечты сбываются. Стоит отметить, что мысли лейтенанта о гусарах и эскадронах были далеко не случайны. Потому как училище, которое он окончил год назад, в народе называлось конно-балетным. «Балетным» Московское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета РСФСР называли за участие его курсантов практически во всех военных парадах, проводимых на Красной площади (за исключением ноябрьского парада 1941 года, когда курсантский полк героически воевал под Москвой). И соответственно, за образцовую строевую выучку. А «конным» — за отменную огневую и спортивную подготовку его выпускников. Ибо стреляли курсанты-кремлевцы не хуже киношных ковбоев. А бегали не хуже ковбойских лошадей. И не меньше их. Так что понятно, почему к кавалерии выпускники училища всегда испытывали теплые и практически родственные чувства.
Все четыре года в училище курсантам внушали: «Будешь жить по уставу — завоюешь честь и славу». И всячески давали понять, что уставы написаны кровью. И написаны не просто так! Однако в Афганистане служба заметно отличалась от того, чему его учили. И к чему он привык в Союзе. Даже караульная служба здесь была организована как-то не так! Ведь согласно Уставу гарнизонной и караульной службы часовым на постах категорически запрещалось не только есть, пить, курить, но и разговаривать. На заставе же часовые изредка что-то жевали, иногда пили воду из фляжек. Единственное, на постах не курили (дабы не искушать без нужды духовских снайперов). Но самое забавное заключалось в том, что часовые на Тотахане постоянно проводили перекличку.
— Первый, — раздавалось с наблюдательного поста, оборудованного у канцелярии роты.
— Второй, — во весь голос кричал минометчик с минометной позиции.
— Третий, — откликался танкист, несущий службу у танка.
— Четвертый, — эхом доносилось от Зубов Дракона — небольших скал на южном склоне Тотахана.
Сначала лейтенанту казалось, что все это как-то неправильно. И караульную службу необходимо организовать в строгом соответствии с требованиями устава гарнизонной и караульной службы. Но вскоре он понял, что устав — не догма, а руководство к действию. И что лучше все оставить как есть. Потому что когда караульную службу несет бессменно один и тот же взвод, ослаблять бдительность все равно нельзя, но можно организовать ее с учетом «местных условий». Подобная перекличка и была разновидностью этих самых «местных условий». Днем на заставе службу несли два наблюдателя, выставленные на первом посту и у Зубов Дракона. Ночью выставлялись четыре, а при необходимости и пять постов. Днем перекличка не велась, только ночью. И стоило ей затихнуть, часовой, который не услышал продолжения переклички, должен был сделать одиночный выстрел (сигнал вызова дежурного по заставе). Но до этого дело обычно не доходило. Потому что когда над Тотаханом раздавалась перекличка, вся застава (за исключением часовых на постах и дежурного по заставе) спала спокойно. Сладко посапывая и видя самые яркие в мире разноцветные сны. Но стоило перекличке затихнуть, тишина будила всех не хуже длинной автоматной очереди (сигнал тревоги). И тогда из канцелярии роты немедленно появлялся заспанный командир заставы, а из казармы — недовольный сержант, дежурный по заставе. Следом шел разбор полетов с провинившимися. И над Тотаханом снова раздавалось:
— Первый.
— Второй.
— Третий.
— Четвертый…
Главарь местной банды Анвар привычно обходил свои владения. Его сопровождали три телохранителя с трофейными АКС-74У. 5,45-миллиметровые автоматы Калашникова, складные укороченные, в то время были писком моды у афганских телохранителей. Но даже эти новенькие автоматы, захваченные недавно на «баграмке» (дорога от Кабула на Хайратон), когда их отряд напал на небольшую колонну шурави, как-то не особо радовали телохранителей. Моджахеды были явно не в настроении. «Куда подевались их шутки и веселый нрав?» — думал Анвар, глядя на своих аскеров («героев» на фарси).
Под старой чинарой его зоркий глаз разглядел серого кота. Кота звали Пищак («кот» на фарси). Дневная жара уже спала, и Пищак мог бы спокойно валяться в теньке и видеть свои кошачьи сны. Но ему было не до сна. Кот явно нервничал. И шерсть у него на загривке стояла дыбом.
Неужели причиной кошачьей тревоги был Сак (собака по имени «собака» — на фарси), устало бредущий по дороге? Нет, едва ли! Сак явно не был расположен бегать за какими бы то ни было котами. Во взгляде пса сквозили немыслимая тоска и вселенская усталость.
Анвар подошел к своей крепости. У входа в нее были привязаны два его верблюда и корова. Глаза у них были печальные. Он привычно погладил корову по голове.
«Беда с ней. Почти совсем перестала давать молоко, — подумал с тоской моджахед. — Да и верблюды валятся с ног от усталости. Сколько они еще продержатся? Недолго».
Навстречу Анвару вышла жена. Неумытая, взъерошенная, сердитая.
«Похоже, у нее снова подгорел ужин. Вот она и не в духе», — поймал себя на мысли Анвар. И на всякий случай сделал вид, что не заметил ее. Ведь даже сил проучить жену у него не было.
Потому как он и сам давно уже был не в духе. Вот уже какой год все валилось у него из рук. У его людей и у его жены. Даже сын не выдержал, ушел в соседнюю банду. Главарем в ней был Исмад, злобный одноглазый старикан. Тем не менее сын променял родного отца на этого старикана! Не захотел воевать под рукой отца! А может быть, все было гораздо проще? Банда Исмада располагалась в зеленке, километрах в двух от Тотахана. И у него в банде можно было спокойно выспаться. А тут попробуй усни, когда каждую ночь с Тотахана раздаются истошные крики этих проклятых кяфиров-шурави (неверных шурави).
— Евры!
— Торо!
— Рети!
— Тверты!
Да, было бы интересно узнать, то означают эти крики. На счет это было не похоже. Считать по-русски Анвар умел и сам: «один, два, три, четыре»… Любой бача (мальчишка) умеет считать по-русски! Этих же слов Анвар не знал. Но догадывался, что это какая-то хитрость коварных шурави, чтобы не давать спать его верным воинам, ему самому и его жене. И даже его верблюдам, корове, собаке и коту. Проклятые кяфиры придумали эту пытку, чтобы свести их всех с ума! Сумерки начинали окутывать окрестные горы. «Скоро начнется эта еженощная пытка», — с тоской подумал Анвар. Перенести еще одну ночь подобных издевательств он был не в силах. А потому не удержался, встал с кровати и вышел на улицу. Решил сходить к мулле, спросить совета. Благо мулла жил неподалеку. Три телохранителя неохотно поднялись с циновок. И как тени последовали за ним. Муллу они встретили у арыка.